Евгений Введенский - Либерия Страница 2

— Слушай, ты денег-то нам за выступление дашь? — спросил я у стоявшего рядом организатора концерта. Тот закашлялся дымом.

— Денег? — переспросил он с горечью в голосе, глядя на меня широко открытыми глазами. — По билетам было восемь человек, остальные — по "плюсам". Так мало того — в середине концерта приехал хозяин заведения, зверский такой тип со шрамом на всю рожу. Завел меня к себе в кабинет и говорит: "Скажи своим, пусть заказывают еду и напитки — или сейчас приедут две машины пацанов и вас тут всех положат". Так я ему еще и свои отдал.

— Да ладно тебе, не переживай, — похлопал я его по плечу. — Гоблины — это тупиковая ветвь эволюции. А ты еще концерты на стадионах будешь делать. И нас пригласишь выступить!

— Ага, — кивнул он. — Уже приглашаю.

— А поехали ко мне в общагу, — предложил Миша, который к этому времени уже почти протрезвел (только икота у него никак не проходила). — У меня там заначка имеется.

— Заначка чего? — заинтересовался Шурик.

— Поехали, узнаешь, — загадочно ответил Миша.

И мы двинулись на поиски ближайшей остановки общественного транспорта.

*******

Мрачное пятнадцатиэтажное здание общаги грозно возвышалось над серыми кварталами обшарпанных низкорослых хрущевок, которые в свою очередь были окружены толпой крошечных деревянных домиков частного сектора. Общага была похожа на штаб-квартиру Темных Сил на краю Вселенной. Упираясь головой в свинцовые тучи, этот суровый великан, казалось, слегка покачивался на холодном ветру. Побитые временем стены несли на себе отпечатки трудных времен и многолетней непогоды. А на самом верху этого зловещего строения разместилась маленькая черная башенка, откуда, по-видимому, и обозревал свои владения кто-то наподобие Дарта Вейдера.

Пробраться ко входу в общагу было непросто: последние несколько лет вокруг нее продолжался неспешный ремонт то дорожного покрытия, то зеленой зоны, то подземных коммуникаций. Хотя самих рабочих видно не было ни днем, ни ночью, но результаты их таинственной деятельности были налицо: к зданию нужно было пробираться по скользким тропам, перешагивая через кучи битого кирпича и других стройматериалов и держа путь по доскам, проложенным через рвы, где тускло поблескивали канализационные трубы.

Угрюмый пожилой вахтер выглядел так, как будто только что вернулся с рыбалки — в камуфляжной куртке, с многодневной щетиной на лице и сильным запахом перегара. Он молча собрал у нас удостоверения личности и кивнул в сторону лестницы (после шести вечера лифт не работал). И мы зашагали по ступеням, впитывая в себя густой общажный запах. Одинокие лампочки под потолками грязно-серого цвета тускло освещали потрескавшуюся краску на стенах, мутные окна и бетонный пол, забросанный разнообразным мусором, по которому нагло бегали жирные тараканы.

Возможно, у читателя создалось впечатление, что мы все это время подавленно и робко молчали. Отнюдь! Я просто забыл упомянуть, что мы всю дорогу громко болтали и ржали как кони. Нам, получившим среднее образование в беларусских дворах на рубеже тысячелетий, эта унылая обстановка казалась привычной и даже по-своему уютной.

Прыгая через ступени, Миша рассказывал мне очередной прикол про Шурика:

— Нам на сцену выходить, а он и говорит: "Мне кажется, сегодня у нас будет полное фиаско!" Я думаю: откуда такие пораженческие настроения? Оказывается, он фиаско с триумфом перепутал. А "профан" у него — это, типа, "настоящий профессионал"!

— Вообще-то с такими концертами пора завязывать, — повернулся ко мне Шурик. — Выступаем два-три раза в неделю, репетируем каждый день, а я себе даже струны поменять не могу. Играем в каких-то дырах. В лучшем случае за копейки, а то и бесплатно.

— Ну и что? — ответил я. — Других вариантов все равно пока нет. Зато практикуемся.

— На фиг эту практику, — убежденно сказал Шурик. — Ни ноты без банкноты! Вот каким должен быть наш девиз.

— С такими девизами надо на корпоративах тазом вращать, — сказал я. — Мы же Музыку делаем!

— А что толку, если люди не понимают, о чем наши песни? — не успокаивался Шурик.

— Это как раз-таки неважно! — начал увлеченно объяснять я. — Главное, чтобы сам автор знал, что он имел в виду. Вот о чем конкретно тексты Курта Кобейна? Какие-то абстрактные образы. Зато в них можно каждый раз находить новые смыслы...

— Я эти разговоры уже сто раз слышал, — перебил меня Шурик. — А знает нас в Минске сто человек. В основном — наши друзья-знакомые, которые на концерты ходят по дружбе.

— Во-первых, не сто, а больше, — начал злиться я. — А во-вторых, если хочешь уйти из группы — пожалуйста, вали хоть сейчас!

— Так, чуваки, — остановил нас Миша у дверей в свою комнату, — никто никуда не уходит! Тем более после такого знаменательного махача. Ведь зашибись же было! Так что все споры оставляем за порогом. В пределах моей пещеры — только позитивные вибрации!

*******

Обстановка в Мишиной комнате была спартанской: три железных кровати, две деревянных тумбочки, стол и несколько стульев. Частично ободранные обои лоскутами свисали со стен. По черному квадрату большого голого окна стучали капли дождя. На одной из кроватей лежал Мишин сосед, Спаниэль, и слушал песни Боба Марли, задумчиво глядя в потолок. Это был высокий парень с коротким разноцветным ирокезом на голове, получивший свое прозвище, во-первых, за то, что изучал испанский язык, а во-вторых, потому что внешне чем-то напоминал представителей этой собачьей породы.

— Не, Жека, ну серьезно, ты сочинил бы что-нибудь такое! — предложил Шурик. — Чтобы, типа, девушки могли танцевать.

— На радио этого приятного уху говна и так навалом. А мы, наоборот, стучимся в сердца! Наша задача — не усыпить, а разбудить людей. Поэтому у нас такие ломаные ритмы, диссонансы, резкий звук, абстрактные тексты! Как у Джима Моррисона, Джими Хендрикса, Яна Кертиса...

— Которые все плохо кончили, — резюмировал Шурик. — А мне, честно говоря, хочется спокойной, размеренной жизни. И денег.

— Будут у тебя и деньги, и размеренная жызинь. Короче, полное фиаско! — успокоил его Миша, доставая из тумбочки целлофановый пакетик с порошком зеленого цвета.

— А что это такое? — оживился Шурик.

— Щас узнаешь, — ответил Миша. — Только лучше сядь.

Шурик послушно плюхнулся на кровать; немного подумав, пересел на пол.

Вытряхнув из сигареты часть табака, Миша засыпал щепотку порошка в освободившееся место и закрутил бумажный кончик в маленькую спиральку.

Сделав две глубоких затяжки, Шурик преобразился. Его тело обмякло, глаза уставились в пустоту, а рот растянулся в широкой ухмылке. Он дирижировал невидимым оркестром и пытался что-то сказать, но рот не слушался, произнося лишь разрозненные бессмысленные слоги.

— Хорошая штука? — спросил Андрей у Шурика, но ответа не получил.

Миша взял сигарету из обмякших пальцев Шурика и ответил за него:

— Сальвия-то? Ну, как тебе сказать... Вещь очень индивидуальная — характер воздействия полностью зависит от личных качеств человека. Эффект наступает мгновенно, но длится всего пару минут. Удовольствия особо никакого нет, зато впечатления очень сильные. Индейцы называли сальвию "шалфей прорицателей". Прелесть в том, что в Беларуси она совершенно легальна.

С этими словами Миша глубоко затянулся, глядя на Шурика, который сидел на полу с озадаченным видом. Через секунду Миша уже захлебывался смехом, держась руками за батарею.

— Олух, блин! Ну ты и олух! — повторял Миша в перерывах между приступами смеха. — Настоящий олух! Дай вдохнуть! Я вдохнуть не могу!

Когда пришла моя очередь, я после первой же глубокой затяжки полностью покинул свое тело.

Мир, в котором я очутился, состоял из тысяч переплетающихся друг с другом потоков разной толщины, плотности и скорости, переливающихся всевозможными оттенками одного только цвета — красного. Все вокруг находилось в непрерывном плавном движении. Этот мир был горизонтально плоский, всего лишь сантиметров тридцать в высоту. Но самое удивительное то, что мое "я" было здесь не в одном конкретном месте, а как бы рассеяно повсюду. Находясь везде в этом плоском мире, я бешено орал: "Прекратите немедленно эту хуйню!" Чтобы не сойти с ума от ужаса, я старался помнить о том, что мое путешествие скоро должно закончиться и я снова вернусь в свое естественное, твердое состояние, — но вместо этого все продолжал без конца переливаться красными изгибами в этом бескрайнем пространстве. Почти поверив, что обречен остаться в этом мире навсегда, я вдруг пришел в себя — лежа на полу, судорожно хватая ртом воздух. Вокруг стояли встревоженные обитатели общаги, сбежавшиеся из соседних комнат на мои истошные вопли.

— Да ну на фиг, — облегченно вздохнул Миша. — Ты так головой об пол ебнулся! Мы думали, уже не встанешь.

— Ты орал все время на каком-то диком языке, — сказал Шурик. — Абракадабру какую-то, ни одного слова человеческого. Слышь, Миша, из-за этой твоей хуйни зеленой мы чуть без вокалиста не остались...