И. Халатников - Дау, Кентавр и другие Страница 28

Международное общение сыграло очень важную роль. На­ших специалистов узнали на Западе. Идеи зарубежных ученых быстро становились известны нам, что очень способствовало успешной работе института. Польза оказалась взаимная. В 1971 г. симпозиум, помнится, происходил в Ленинграде. Аме­риканская делегация была представлена знаменитыми учены­ми, среди них был Кеннет Вильсон. Именно на этом симпози­уме он впервые излагал идеи дробного измерения пространства, которые позволили ему в дальнейшем решить задачу фазового перехода второго рода, за что он получил Нобелевскую пре­мию. Но, вообще говоря, эта работа обкатывалась на нашем симпозиуме, это был один из его продуктов. Есть и другие прекрасные результаты, которые впервые обсуждались на на­ших симпозиумах. По отчетам Национальной академии наук США это была лучшая совместная работа двух академий в те­чение 10 лет.

А дальше произошло вот что. Война в Афганистане привела к новому витку «холодной войны». Прямые контакты с амери­канскими учеными вроде бы и прекратились. Однако — на войне как на войне. Мы применили обходной маневр. Устано­вили прямой контакт с Институтом Нильса Бора и Институтом теоретической физики скандинавских стран в Копенгагене (NORDITA). И уже с ними проводили совместные симпозиу­мы поочередно в Копенгагене и Москве. Обычно на них при­сутствовало большое количество американских ученых. Таким образом, с помощью небольшой хитрости, мы обошли формальные трудности, которые создавались, в основном, аме­риканской стороной. Так продолжалось примерно до конца 80-х годов. Один из наших симпозиумов мы проводили на озере Севан, в Армении. Он продолжался долго, почти целый ме­сяц, был очень успешным и оставил у всех воспоминание как о счастливом времени творчества.

Опасные контакты

Оттепель, начавшаяся после XX съезда КПСС и знамени­той речи на нем Н.С. Хрущева, меняла атмосферу в стране и обществе в сторону либерализации. Однако в науке это чув­ствовалось в меньшей степени. Границы государства для уче­ных по-прежнему были закрыты. Только особо доверенным лицам из числа научных работников позволялось ездить в стра­ны Восточной Европы и даже дальше на запад. При этом бес­партийные ученые выезжали только в сопровождении спе­циально назначенных лиц.

Где-то в конце 50-х годов известный физик (беспартийный) академик В.А. Фок выехал в Польшу на конференцию в сопро­вождении инструктора ЦК КПСС Ч., кандидата физико-математических наук, который до перехода в ЦК работал экспери­ментатором, но не имел никакого отношения к теоретической физике. Фок был знаменитым физиком-теоретиком, типич­ным русским интеллигентом, притом знавшим себе цену и, естественно, не нуждавшимся в «дядьке», который учил бы его правилам поведения. К тому же Владимир Александрович от­личался довольно сильным характером и вряд ли потерпел бы попытки его воспитывать.

Жизнь в Польше в это время была более свободной и рас­кованной, чем в СССР, и инструктор ЦК Ч., попав впервые «за границу», не смог удержаться от соблазнов. Насколько я понимаю, его «грехопадение» состояло в посещении рестора­нов и чрезмерной выпивке. И хотя Ч. был приставлен, чтобы следить за академиком Фоком, за ним самим в свою очередь следили работники нашего посольства. Еще до возвращения делегации в Москву они сообщили о недостойном поведении «потерявшего бдительность» инструктора ЦК. Говорят, партий­ный билет у него отняли уже на границе.

Будучи человеком самолюбивым, Фок, естественно, тяго­тился своим сопровождающим и поэтому не без злорадства комментировал случившуюся историю: «Ч. послали, чтобы он следил за мной, а лучше бы он последил за собой».

В эти же 50-е годы секретарь парторганизации Института Капицы N был командирован во Францию. Всем нам это ка­залось фактом такого масштаба, таким событием, о котором никто и мечтать не мог. Кстати говоря, N — именно тот чело­век, который начинал свою работу в качестве аспиранта JI.Д. Ландау и в январе 1953 г. на партсобрании при обсужде­нии дела «врачей-убийц» совершил на него публичный донос, заявив, что Ландау абсолютно не интересовался его работой в аспирантуре, поскольку он, N, не еврей. В действительности же N, будучи бездельником, и не пытался показаться на глаза Ландау. Дау же бездельников презирал. По поводу одного из своих близких сотрудников, очень известного физика-теоре­тика, у которого, скорее всего по причинам личного характе­ра, был период застоя в работе, Ландау шутил: «Он скоро зале­зет на дерево и будет там обитать в соответствии с учением Фридриха Энгельса». Ландау имел в виду обязательную для изучения в программах марксизма-ленинизма книгу Энгельса «Роль труда в очеловечивании обезьяны». А о том, что Ландау были чужды какие-либо националистические чувства, и гово­рить не приходится. Достаточно прочитать известную справку генерала Иванова, начальника Первого специального управ­ления КГБ, составленную для Отдела науки ЦК КПСС, где приводятся записи подслушанных («с помощью технических средств») разговоров Ландау. В 1956 г., во время Суэцкого кри­зиса, он обвинял своего близкого ученика и друга в еврейском национализме за сочувствие Израилю, воевавшему на англо­французской стороне против Египта.

Вернемся же к нашему N. Попытки заниматься наукой он быстро оставил и полностью посвятил свою жизнь партийной работе, каковой и занимался до ликвидации компартии в 1991 г. В конце 50-х годов, когда Институт физических проблем пос­ле восьмилетнего перерыва (1946-1954) уже был возвращен Капице, N состоял там секретарем парторганизации.

В это время в Московском университете стажировался мо­лодой французский теоретик, приехавший со своей женой. Каким образом, неизвестно, но N сблизился с этой семьей. В Париж он отправился на стажировку к известному теорети­ку Вижье, активному деятелю французской компартии. Спус­тя несколько месяцев N был срочно отозван в Москву. Извест­но, что Вижье был немало огорчен этим и помогал N решать проблемы, возникшие в связи с неожиданным отъездом. Выс­шая «судебная» партийная инстанция — Комиссия партийно­го контроля — немедленно рассмотрела это дело. Речь шла об исключении его из партии, однако ввиду особых заслуг N на­казание ограничилось снятием его с должности секретаря партийной организации и строгим выговором с предупрежде­нием. Он был также переведен в другой институт.

Перед уходом из Института Капицы сам N так изложил на партсобрании обстоятельства своего «дела»: «Перед отъездом в Париж, — признался он, — я по службе сблизился с фран­цузским стажером МГУ и его женой Мишу, и мы с Мишу полюбили друг друга...» В этом месте исповедь N была прерва­на с места голосом Ольги Алексеевны Стецкой, заместителя Капицы, старой большевички, подруги Н.К. Крупской: «И что в этом плохого?!.» В этом возгласе уже слышалось либераль­ное время Н.С. Хрущева!

«...Мы полюбили друг друга, — продолжал N, — но из-за моего отъезда в Париж наши отношения прервались. Мишу очень переживала разлуку и писала мне многочисленные пись­ма, несмотря на мои предупреждения не делать этого. По-видимому, о наших отношениях стало известно, я был отозван в Москву и наказан высшей партийной инстанцией». Здесь N попрощался с партийной организацией института и больше никогда там не появлялся. Бедная Мишу, хоть и была женой французского коммуниста, не могла поверить, что частные письма могут читаться.

«Дело» N получило большой резонанс в Академии наук СССР. Было созвано специальное совещание секретарей партийных организаций институтов, посвященное усилению бдительности в связи с поездками советских ученых за рубеж. Совещание проводил сам главный ученый секретарь АН СССР Александр Васильевич Топчиев, который номинально был вто­рым лицом в Академии после президента, но фактически уп­равлял ею. Должность главного ученого секретаря была уч­реждена при Сталине, и А.В. Топчиев являлся партийным на­местником в Академии.

Итак, академик Топчиев сообщил историю романа совет­ского ученого с француженкой, не скрыв, что ему известно содержание писем из Москвы в Париж. Эти письма, доложил он, наполнены такими подробностями любовно-интимного характера, что их в приличном обществе даже нельзя повто­рить. В заключение Топчиев произнес фразу, надолго став­шую крылатой: «Измена жене во время заграничной команди­ровки приравнивается к измене Родине». Справедливости ради следует сказать, что А.В. Топчиев был неплохим человеком и сделал очень много для Академии наук.

Под конец лишь заметим, что истории N была посвящена сатирическая поэма очень хорошего физика и поэта Миши Левина. Последние строки ее звучат следующим образом:

Идеен был Володя Продадищев,

Да разложился под конец.

Как известно, решение о поездках советских граждан за ру­беж, каждого в отдельности, принималось специальным по­становлением ЦК КПСС. На бюрократическом языке это на­зывалось «решением инстанций». Поскольку конкретные истории легче всего позволяют читателю окунуться в обста­новку тех лет, остановлюсь еще на двух эпизодах, так или ина­че связанных с предыдущими.