Дэвид Грэбер - Фрагменты анархистской антропологии Страница 34

Заключение

Очевидно, то же самое происходит в ситуациях, когда государственная власть, не будучи доведена до временного бездействия, до такой степени заполняет все сферы жизнедеятельности, что её вооружённые представители вмешиваются для регулирования внутренних организационных структур групп, которым позволено обналичивать чеки или владеть автомобилями. Самое удивительное свойство современной эпохи неолиберализма состоит в том, что бюрократия стала такой всеобъемлющей — этот период стал свидетелем создания первой в истории эффективной системы управления в глобальном масштабе, — что мы её уже даже не замечаем. В то же время вынужденное существование и деятельность в условиях бесконечных ограничений, репрессий, сексизма, расового и классового угнетения приводит к тому, что многие участники кампаний прямого действия сталкиваются с постоянной сменой экзальтации и выгорания, моменты, когда всё кажется возможным, чередуются с временами, когда ничего нельзя изменить. В других частях света добиться автономии намного проще, но только за счёт изоляции или почти полного отсутствия ресурсов. Фундаментальная проблема заключается в том, как наладить связи между различными границами возможного.

Однако это вопросы о стратегии, которые выходят далеко за рамки данной работы. Моя цель здесь намного более скромная. Мне кажется, что революционная теория продвигается по многим фронтам намного медленнее, чем революционная практика; публикуя этот текст, я надеялся, что кому-то удастся начать создание новых теоретических инструментов, используя опыт прямого действия. Они едва ли будут исчерпывающими. Они могут даже оказаться бесполезными. Но, возможно, они смогут внести вклад в общее дело переосмысления реальности.

О феномене бесполезных работ

В 1930 году Джон Мейнард Кейнс предсказал, что к концу столетия технологии будут достаточно развиты для того, чтобы в таких странах, как Великобритания или США, рабочую неделю можно было бы сократить до 15 часов. Нет никаких сомнений в том, что он был прав. С технической точки зрения такая возможность действительно есть, но она не была реализована. Напротив, технологии были использованы для того, чтобы заставить нас работать ещё больше. Чтобы этого достичь, нужно создавать фактически бессмысленные рабочие места. Масса людей в Европе и Северной Америке тратят всё своё рабочее время на выполнение заданий, в необходимость которых они сами не верят. Моральный и интеллектуальный ущерб, порождаемый этой ситуацией, значителен. Это шрам на душе нашего общества, но почему-то до сих пор эта тема практически не обсуждается.

Почему же обещанная Кейнсом утопия, с таким нетерпением ожидаемая в 60-х, никогда не была реализована? Стандартный ответ на этот вопрос сегодня гласит, что Кейнс не учёл растущее значение потребительства. Выбирая между уменьшением рабочего времени и большим количеством игрушек и удовольствий, мы коллективно предпочли последнее. Но поразмыслив всего минуту, можно сказать, что эта милая нравоучительная сказка не является правдивой. Да, начиная с 20-х годов, мы были свидетелями создания бесконечного разнообразия рабочих мест и отраслей промышленности, но лишь немногие из них имели отношение к производству и распространению суши, айфонов и модных кроссовок.

Так что же это были за новые рабочие места? Предельно ясный ответ даёт недавний отчёт, где сравнивается занятость в США в 1910 и 2000 годах (подчеркну, что в Великобритании ситуация аналогична). В течение всего прошлого века численность работников, занятых в промышленности, сельском хозяйстве и в качестве домашней прислуги, резко снижалась. Одновременно число «менеджеров, клерков, специалистов и работников сферы продаж и услуг» утроилось с «одной до трёх четвертей от общего числа занятых». Другими словами, рабочие места в производстве, как и было предсказано, были автоматизированы и сокращены (даже с учётом промышленных работников во всём мире, включая потогонные производства в Индии и Китае, процент занятых в этой сфере несопоставим с тем, каким он был раньше).

Но вместо сокращения рабочих часов и освобождения населения Земли для занятий своими собственными проектами, увлечениями, мечтами и идеями, мы наблюдаем вздутие не столько сферы «услуг», сколько административного сектора, создания сферы финансовых услуг и телемаркетинга, беспрецедентного расширения секторов корпоративного права, управления образованием и здравоохранением, персоналом и сферы общественных отношений. Причём численность занятых в них даже не учитывает всех тех людей, чья занятость связана с обеспечением безопасности, административной и технической поддержки этих отраслей и, если уж на то пошло, дополнительных сфер деятельности (например, круглосуточной доставки пиццы или мойки собак), которые существуют только потому, что все остальные люди тратят большую часть своего времени на другую работу.

Это именно то, что я называю бесполезной работой.

Как будто бы кто-то специально создаёт все эти бессмысленные специальности только для того, чтобы занять нас работой. Именно здесь и скрывается тайна. При капитализме этого как раз не должно происходить. Конечно же, в старых неэффективных социалистических странах, таких как СССР, где занятость одновременно считалась и правом, и священным долгом, система создавала ровно столько рабочих мест, сколько было необходимо (именно поэтому в советских универсамах три продавца продавали один кусок мяса). Но ведь предполагается, что конкуренция и свободный рынок должны решать именно такие проблемы. Согласно экономической теории, предприятие, стремящееся к максимизации прибыли, никогда не должно тратить деньги на работников, в которых нет необходимости. Однако это каким-то образом происходит.

Когда корпорации занимаются бессмысленными сокращениями, страдают те люди, которые действительно что-то делают, переносят, ремонтируют и поддерживают в рабочем состоянии. Путём каких-то особых манипуляций, которые никто толком не может объяснить, число получающих зарплату канцелярских крыс каким-то образом расширяется, и всё больше и больше людей, почти как в Советском Союзе, обнаруживают, что работают 40 или 50 часов в неделю, из которых эффективными являются 15, как и предсказывал Кейнс, так как всё остальное время они заняты организацией или посещением мотивирующих семинаров, обновлением своих страничек ВКонтакте или скачиванием сериалов.

И ответ явно не является экономическим: он лежит в области морали и политики. Правящий класс уже давно уяснил, что счастливый и продуктивный народ, имеющий свободное время, смертельно опасен (вспомните о том, что стало происходить, когда всё это только начало оформляться в 60-е). С другой стороны, чувство, что работа сама по себе обладает моральной ценностью и что тот, кто не желает тратить большую часть своего времени на ту или иную работу, ничего не заслуживает, невероятно убедительно для них.

Однажды, когда я наблюдал за явно бесконечным ростом числа административных должностей в британских научных учреждениях, мне показалось, что так мог бы выглядеть ад. Ад — это группа людей, которые тратят массу времени на работу, которая им не нравится и которая у них не особенно получается. Допустим, их наняли как замечательных столяров, но они обнаруживают, что большую часть времени они должны жарить рыбу. Да и труд их не особо востребован — фактически нужно пожарить ограниченное количество рыбы. Однако каким-то образом они все оказываются настолько одержимы негодованием по поводу того, что их коллеги тратят больше времени на изготовление мебели, чем на свою часть работы по обжарке, что, пока всё не будет завалено штабелями плохо приготовленной рыбы, это станет их основным занятием.

Мне кажется, это достаточно точное описание смещения морали в нашей экономике.

Я понимаю, что подобные аргументы подвергнутся немедленным возражениям: «Кто ты такой, чтобы решать какие профессии по-настоящему „необходимы“? В чём заключается необходимость? Ты профессор антропологии, какая от тебя польза?» (И действительно, множество читателей жёлтой прессы несомненно отнесут мою работу к числу бесполезных общественных расходов.) С другой стороны, всё это действительно так. Не существует объективной возможности измерить ценность работы для общества.

Я не предлагаю переубеждать тех, кто считает, что своим трудом делает мир лучше. Как насчёт людей, которые сами убеждены в том, что их работа бессмысленна? Не так давно я встречался со школьным другом, которого не видел с 12 лет. Я был невероятно удивлён тем, что с тех пор он сперва стал поэтом, а потом певцом в инди-рок группе. Я слышал его песни по радио и даже не догадывался, что их поёт знакомый мне человек. Он очевидно был талантливым и оригинальным, а его труд безусловно освещал и улучшал жизни людей по всему миру. Несмотря на это, после двух неудачных альбомов он лишился контракта, увяз в долгах и заботах с новорождённой дочерью и, выражаясь его же словами, «избрал основной путь столь многих парней без цели: стал юристом». Теперь он юридический консультант в известной нью-йоркской компании. Он первым признал, что его работа абсолютно бессмысленна, не приносит никакой пользы миру и, по его собственному мнению, не должна существовать.