Максим Бодягин - Машина снов Страница 37

В этом сне Марко никуда не летел. Так же решительно и твёрдо, как он покидал покои У Гуань-ци, он быстро пошёл по смутной тверди тумана, колышущейся под ногами, обнимающей щиколотки тёплым влажным потоком. Марко опустил лицо. Между завитков тумана ясно проступали знакомые серые камни, которыми недавно облицевали дорожки дворца. Марко удовлетворённо кивнул и пошёл дальше, ясно представляя себе горбатый мостик с красными перильцами, еле доходившими ему до колен, три покосившиеся ивы в конце, прутья осоки, упруго колышущиеся вдоль берега. Туман послушно принимал представляемые им очертания, светлел вверху, где должно было быть небо, темнел там, где должны были вырасти ивы, мгновение — и ивы проступили сквозь белёсую пелену и зашелестели листвой.

Марко миновал деревья и вызвал в памяти круглую арку, ведущую во внутренний дворик врача. И туман послушно открылся ему, образовав и арку, и надтреснутую от перепада температур штукатурку, из-под которой выглядывал желтоватый земляной кирпич. Покои врача, как и многие постройки дворца, были пока временными, лет через десять их планировалось заменить на каменные, пока же из камня возводились только необходимые сооружения, а всё, что можно было быстро построить из дерева или земляного кирпича, возводилось хоть и добротно, но, по катайским меркам, «на скорую руку».

Где-то в глубине подсознания всё ещё удивляясь такой тонкой детализации собственного сна, Марко толкнул ворота, и, увидев материализовавшихся охранников, озорно подул на их тёмные фигуры. Грозно блеснувшие латы вдруг затуманились, как лезвие меча, когда на него дохнёшь во время ежевечерней полировки, и разлетелись на волокна, утонув в тумане, плотно стоявшем за ними стеной подобно занавеси.

Библиотекарь сидел на кровати, скрестив ноги и подложив под старую спину подушки. Он внимательно разглядывал жёлтые костяные ногти, венчавшие его суставчатые костлявые ноги, и Марко, не удержавшись, хохотнул.

— Ни хао9, — по-катайски бросил библиотекарь. Его глаза оставались затянутыми бельмами, но, тем не менее, во сне он производил впечатление зрячего человека.

— У меня всегда было подозрение, что ты всё видишь, только притворяешься, — улыбнулся Марко. — Не может быть слепец таким прозорливым.

— Ерунда. Когда зрение слабнет, все остальные чувства лишь обостряются. И жизненный опыт уже не кажется лишним багажом, а становится парусом, который помогает тебе сориентироваться в мире зрячих, — ответил библиотекарь на латинском.

— Ты спишь?

— А ты?

— Не уверен.

— Какая разница, спим ли мы сейчас или бодрствуем?

Марко не нашёлся что ответить и подошёл к сгустившемуся из тумана чайному столику, на котором дымился чайник с излюбленным напитком старика. Марко протянул крохотную обжигающую чашечку библиотекарю, и тот с благодарностью принял её, вдыхая тонкий аромат. Пар, поднимающийся от зеленоватой поверхности чая, сливался с туманом, уходящим в бескрайнее пространство.

— Почему ты не возвращаешься в своё тело? — спросил Марко, глядя, с каким удовольствием старик втягивает ароматный пар.

— По той же причине, по которой кошка не может попасть в дверь, плотно прикрытую хозяином. Не хватает сил, — засмеялся старик. — Я очень стар. Очень. Но вот незадача… я всё ещё боюсь смерти. И тело, неподвластное ни разуму, ни чувствам, само продолжает бороться с крючьями владыки смерти Ямы. А мой хоть и всё ещё ясный, но по-детски немощный разум вынужден наблюдать за этой борьбой со стороны.

— Мне нужна твоя помощь.

Старик молчал в ответ, пытливо изучая поверхность чая полупрозрачными стрекозьими бельмами. Марко вздохнул и взял со стола возникшую в ответ на его желание тыкву-горлянку с ароматным крепким вином, которым поил его Тоган.

— Ты знаешь, кто отравил тебя?

Старик удручённо покачал головой:

— Нет.

— Шераб Тсеринг тоже не назвал мне имени своего убийцы.

— Я понимаю его. Возбуждать в других чувство мести — не лучший поступок. Особенно когда месть не принесёт никакой пользы, кроме кратковременного удовлетворения беснующегося эго. Я не столь духовно развит, как твой друг, и я рад бы ответить тебе на твой вопрос, но не могу. Просто не знаю ответа.

— Тогда скажи мне… О Пэй Пэй… Тебе известно, как она умерла?

— Мне известно лишь то, что она умерла, не вынеся родовых мук.

— Я убил одного демона… и… перед смертью он сказал мне, что в её смерти виноват Великий хан, — смущённо путаясь в словах, пробормотал Марко. — Но сам император устыдил меня. Сказал, что демон сказал это лишь затем, чтобы отсрочить свою смерть и поссорить нас.

— Звучит разумно. Ты не веришь ему?

— Нет. Что-то мешает мне поверить Хубилаю до конца. Его поступки — загадка для меня. Я знаю, что, если бы этого требовали обстоятельства, он убил бы Пэй Пэй, не задумываясь. Он убил бы самого Господа Бога, если бы ему это было нужно. И именно уверенность в том, что он способен на это, не даёт мне покоя.

— В этом нет ничего удивительного. Но я плохой судья. Я не могу рассказать тебе о том, чего не знаю. Мне не дано судить Хубилая или оправдывать его.

Марко сел на кровать, сделав большой глоток вина. Он рассеянно возил ножнами по каменной облицовке пола, заставляя сталь тихо петь. Старик тоже молчал. Туман вдруг стал уплотняться, сгущаться вокруг, обретая весомость воды. Марко почувствовал подступающее отчаяние. С чего он решил, что найдёт ответ там, где не существовали законы привычного мира? С чего он взял, что ответы вообще существуют? В этот момент старик прервал молчание:

— Он называет тебя своим Сыном. Сыном.

Марко сделал глоток и присел ближе, чувствуя, как дрожит от напряжения всё тело.

— И именно это, как мне кажется, смущает тебя, — продолжил библиотекарь. — Если честно, я вообще плохо себе представляю наличие человеческих чувств в таком существе, как Хубилай.

— Я не совсем понимаю…

— Конечно, внешне он очень похож на человека: две руки, две ноги, одна голова и семь отверстий в ней. Но мне всегда казалось, что это только видимость. Мне ли не знать, как обманчива внешность?! Пожалуй, нет ничего более обманчивого, чем то, что предлагают тебе глаза, — то ли закашлялся, то ли засмеялся старик. — Глаза обмануть проще всего.

— Кто же он, по-твоему?

— Такие существа… Не зря люди обожествляют их. Это сумеречные полубоги, терзаемые совершенно другими страстями, лишь отдалённо похожими на наши. Их пожирает жестокое пламя ревности, но совершенно не той, которую испытываем мы, обычные смертные. Так называемые «простые люди». Я где-то читал, что племена, живущие среди вечных снегов, различают сотни оттенков белого цвета, сотни состояний снега, и для каждого из этих состояний в их языках есть своё слово. Мы же, кто видит снег лишь на вершинах гор, а также попадая иногда зимой в северные провинции, можем назвать лишь «снег» и «лёд». Все остальные состояния снега мы можем назвать лишь через составление разных определений, но у нас нет той чувствительности, которая необходима для выдумывания отдельных слов каждому из этих видов замёрзшей воды. Только «снег» и «лед».

Старик легко поднялся с постели, добавил дымящегося чая в остывающую чашку и продолжил:

— Так и с ревностью. Мы можем различить лишь саму ревность и её отсутствие. Но они… Они живут в присутствии ревности всегда, ежедневно, ежечасно, ежеминутно. Во сне, в бодрствовании, всегда. Как океан играет сотнями отблесков солнца, так и их ум играет сотнями отблесков ревности. Как ценитель тонких вин отличает тысячи вкусовых оттенков в букете любимого напитка, так и они чувствуют малейшие колебания ревности, которая пронизывает всё их существо и весь мир, который их окружает.

Иногда, сопровождая Хубилая в длительных экспедициях, я думал, что, в отличие от нас с тобой, он не выношен матерью. Её утроба не стала для него источником, как для обычных людей. Лоно этой несчастной женщины лишь стало воротами, через которые он проник в наш мир в результате действия неведомой мне силы. Ты говорил, что император якобы сказал тебе что-то. Но что такое для него слова? Я понимаю, что такое слова для тебя, для меня, для остальных «простых людей». В мире ревнующих полубогов-полудемонов нет привычного нам языка слов. Они так чувствительны и так быстры, что слова не успевают отразить состояние их мятущихся умов. Одержимые жаждой первенства и жаждой власти, они сталкиваются в непрекращающейся битве и каждую секунду испытывают тысячи побед и поражений. Поэтому они говорят взглядами.

— Я всегда хорошо помнил его глаза, — ответил Марко, рассеянно глядя на зыбкие очертания комнаты. — Они казались мне горящими угольями.

— Ты прав. И поэтому не стоит ждать от Хубилая подвигов. Он не человек. Слова для него не имеют особого значения. Слова для него — лишь средство достижения цели.

— Не могу сказать, что ты успокоил меня, старик, — глухо сказал Марко.