Максим Бодягин - Машина снов Страница 40

Старик посмотрел сквозь него, формально поклонился и, поведя широким рукавом, поставил бойцов обратно на ноги. Марко ответил поклоном и вежливо поздоровался. Старик ничего не ответил, лишь сунул руку за пазуху и достал оттуда не то крупные семечки, не то мелкие косточки. Толпа боязливо отшатнулась. Даос встряхнул ослепительно белевшие на его тёмной ладони кусочки и веером бросил их на землю. Потом концом посоха быстро начертал в пыли незнакомые Марку иероглифы, обвёл вокруг себя круг и сел в самой середине.

Он не просто сел. Он сел, словно упал камень. И даже складки его одежды, казалось, замерли, повинуясь этому нисходящему движению, нимало не поддаваясь игривому весеннему ветру, трепавшему бунчуки на копьях и широкие рукава охранников, злобно шепчущихся за проведённой в пыли чертой.

Толпа замерла, ожидая, что же будет дальше. Но старец совершенно погрузился в себя, опустив голову на грудь, и лишь лёгкое подрагивание торчащего в небо длинного посоха было ответом немому ожиданию собравшихся.

И в тот момент, когда складки стариковского халата окончательно застыли, случилось нечто, чему никто из присутствующих на площади сначала не придал особого значения. Только Марко, повинуясь смутному интуитивному чувству, тому, что, вспоминая позже, он назвал глазами сна, отметил это. Как только старик сел в центре очерченного им круга, из ниоткуда задул ветер, несущий мелкий- мелкий песок. Мелкий-мелкий. Чуть крупнее пыли. И больше этот ветер так никогда и не переставал дуть, ни на секунду, вплоть до того самого дня, когда Марко покинул Катай.

У этого ветра не было никакого направления. И Марко глазами сна увидел или, точнее, почувствовал, что будто бы этот странный ветер задул из какой-то щели между мирами, словно кто-то забыл прикрыть таинственную дверь. И самое неприятное, что ощутил Марко: именно он — причина возникновения этого зазора между теми таинственными пластами реальности, что долгие-долгие тысячелетия пребывали в относительно спокойном сосуществовании, как кирпичи в кладке, пока неведомая сила не сместила их.

К вечеру люди неохотно разошлись, подгоняемые копьями хмурой стражи. Старик по-прежнему сидел неподвижно, оборотив сухое окаменевшее лицо к воротам. Никто из зевак не пересёк круг, очерченный посохом. Марко вплоть до сумерек бродил по кварталам, прилегающим к дворцовой стене, разглядывая торговые ряды, два раза выпил рисовой водки в небольших чайных, безо всякой цели купил грубоватую фарфоровую чашку с довольно приятным рисунком, несколько раз ставил «по маленькой» на петушиные бои, посмотрел выступление гимнастов, бросил щедрое вознаграждение гуттаперчевой девчушке, исполнявшей завораживающий танец с хрупкими, как яичная скорлупа, чашками, наполненными чаем, поглазел на свару торговок, окончившуюся безобразной потасовкой и приходом квартального наряда… Но снова и снова он оказывался возле Главных ворот, чтобы ещё раз убедиться в том, что посох старого даоса покачивается в такт дыханию безмолвно сидящего старика, словно мачта над джонкой, стоящей на приколе со спущенными парусами.

Вечером, возвращаясь во дворец, Марко присел напротив старика, и ему показалось, что сквозь редкие усы катайца промелькнула тень улыбки. Ветер не утихал. Песчаная позёмка стелилась по утоптанной площади ровными полосами, и Марку показалось, что песок складывается в подозрительно ровные узоры. Он сердито тряхнул головой. Взял щепоть песка, размял его в пальцах. Понюхал, покатал, попробовал на ощупь. Песок как песок. Только песчинки не обладали привычной угловатостью и вроде бы ничем не походили на уменьшенные копии камней, которыми ему представлялся обычный песок. Эти песчинки скорее напоминали круглую речную гальку, местами среди них попадались крохотные раковинки и какие-то штуки, похожие не то на панцирь мелких насекомых, не то на засохших креветок. Марко почувствовал усталость, сплюнул, зачем-то перебросил щепоть песка через левое плечо и пошёл к Воротам.

Ночная стража небольшими отрядами заступала на пост, принимая у «дневных» списки нарушителей и разыскиваемых, лениво переругиваясь по поводу пломб на замках, ломаных стрел, числящихся целыми. Толстый седой сотник-катаец, престарелый увалень, непонятно как задержавшийся на должности, точил лясы с пожилой катайской служанкой. До Марка долетел его боязливый шёпот с гуанчжоуским акцентом: «Прибыл с утра, говорили, что пришёл дворец охранять. Да только кто поверит? Знамо дело, он не дворец стережёт. Верно говорю вам, госпожа, этот святой старец стережёт ворота, чтобы оттуда что не вылезло. Он не дворец стережёт… Он город охраняет от дворца».

Марко насторожился. В медленно сходящемся створе ворот он увидел, как старик, казалось, услышал его мысли, и снова лёгкая усмешка пробежала по его сжатым губам, темнеющим сквозь редкие седые усы. Песчаная позёмка бежала к ногам Марка, словно стайка весенних змей, стремящихся совокупиться после долгой зимы. Ледяная струйка пота скользнула по спине. Он даже отдёрнул ноги от струящегося песка. Потом выругался про себя и с силой топнул по ближайшему песчаному ручейку, подняв крохотные пыльные смерчики. Дура-птица тетенькнула в такт откуда-то из ивовой кроны.

Вся следующая неделя промелькнула быстро, как ястребиная тень. Всюду ползли странные слухи, челядь волновалась, в воздухе висело неясное тревожное предчувствие. Разного рода опасения присутствовали во дворце всегда, но на этот раз их источником служили вовсе не волнения на периферии Империи, не угроза бунта, не вдруг возросшая активность найановых лазутчиков или диких бойцов Уцэге, возникавших то тут, то там, разорявших мелкие заставы и исчезавших в весеннем воздухе, звенящем от предчувствия скорой жары. Такая тревога была бы понятной. Но теперь весь дворец буквально вибрировал от иррационального, совершенно беспричинного страха, трясясь, как собака перед землетрясением.

Марко снова целыми днями участвовал в бесцельных рейдах, ночных облавах, заканчивавшихся либо поимкой мелких жуликов, либо вообще ничем. Каждое утро Кончак-мерген, прячась в полумраке среди ширм и занавесей, вполголоса пересказывал ему сводки, полученные ночной стражей за минувшую ночь. Всё выходило не очень здорово.

— Несмотря на приказ императора о поиске женщин-оборотней и запрете всяческих слухов, обсуждающих существование этих мифических существ, в женской половине поговаривают разное, — шелестел мерген, перемежая сочные мунгальские фразы суховатыми мяукающими словами на катайском.

— Только поговаривают? — с усмешкой переспросил Марко, отправляя в рот снопик лапши.

— Молодой мастер, как всегда, проницателен, — усмехнулся в ответ сотник. — Конечно же, никаких слухов не было бы, когда б не сотни следов, которые ночная стража замечает практически каждую ночь. Поговаривали, что активность оборотней зависит от фаз луны, но мы этого не видим. Луна умирает, но следов каждую ночь становится всё больше.

Вчера я отрядил десять «двоек» на поимку лисиц, но следопыты ничего не принесли. Несколько волосков и шерстинок. Рыжих шерстинок, едко пахнущих мускусом. Хе, хотел бы я хоть разок попасть в лапы течной лисицы, — грубовато, по-солдатски ухмыльнулся Кончак-мерген, прикрыв глаза, словно как следует припоминая запах заново.

— Принёс посмотреть?

— Конечно, молодой мастер, — снова приняв безразличный вид, словно спохватившись, проговорил сотник. Он порылся за пазухой и протянул Марку маленькую деревянную коробочку.

Марко с любопытством отколупнул ногтем плотно притёртую крышечку с полустёршимся рисунком. На чистой бумажной тряпице темнели несколько волосков. Марко прикоснулся к одному из них, потянул носом воздух, и сладковатый животный запах ударил его в ноздри, горячим дымком просочился между волосков внутрь черепа тёмный аромат, показавшийся таким же знакомым и родным, как запах материнской груди, и близким, как запах собственного тела, прокатился по Марку как тяжеленный валун. Маго Боло, шепнул нежный девичий голос с караитским акцентом, и вся его плоть немедленно отозвалась на этот зов, тянущей болью толкнув между пол халата. Он поспешно захлопнул коробочку, помотав головой, как лошадь. Морок отходил тяжело, как похмелье. Марко смущённо бросил на сотника беглый взгляд исподлобья, но тот не улыбался. Скорее наоборот. Седые брови поползли вверх, сгребая морщины в тугую складку на лбу, лицо мунгала выражало скорее сострадание, чем насмешку.

— Не надо хотеть желать… — скомканно начал говорить Марко, словно позабыв татарский, снова тряхнул головой и перешёл на более сухой катайский: — Нет ничего хорошего в близком знакомстве с женщиной-оборотнем. Это та отрава, с которой мужчине трудно справиться.

— Я слышал об этом, — без нотки фамильярности ответил Кончак-мерген.