Максим Бодягин - Машина снов Страница 48

Он ударил ногой в створки дверей, но тяжёлый засов, которого Марко в спешке даже не заметил, спружинил, больно отдавшись в стопу. Он выругался, срубил верёвку, хитрым узлом опоясывающую засов, и нетерпеливо отбросил его в пыль.

Двери тяжело отворились.

Машины исчезли.

В косых солнечных лучах, пробивающихся из щелей, оставленных для вентиляции под потолочными балками, плясали столбцы пыли и… всё. Ничего больше. В углу золотилась гора опилок. Машины исчезли.Двенадцать.

— Пожалуй, я — единственный смертный во дворце, который никогда не боялся машины… — начал было говорить Марко, но Хуби- лай засмеялся:

— А как же я?

— Прошу простить мне дерзость, мой повелитель, но ваша скромность кажется мне сейчас лукавством, — кашлянул Марко. — Вы

— император. И не входите в число тех, о ком я сейчас говорил.

— Снова лесть, мой мальчик, — расхохотался Хубилай. — Но продолжай, у тебя это отлично получается, ты многому научился у катайских царедворцев.

Одетый в простой халат, по пояс обёрнутый одеялом, богдыхан даже в постели выглядел царственно. Гора подушек подпирала его мощный торс, и, кроме проступившей на лице желтизны, обострившей все морщины и шрамы, ничего не напоминало визитёру, что Хубилай тяжело болен.

— Я продолжу, — смущённо сказал Марко. — Со мной произошло нечто странное… и… Я стал бояться её. Я не могу больше спать в той комнате, где она стоит. Я не могу больше чувствовать себя спокойно, находясь с нею в одном помещении. Более того, где бы я ни находился, я чувствую её, словно бы она имела глаза, постоянно следящие за всеми моими передвижениями по дворцу. Сначала это ощущение напоминало мне докуку, которую испытываешь, живя с ревнивой женщиной… Потом раздражение переросло в чувство опасности…

— И? — удивлённо спросил Хубилай.

— Я хочу убить… — оговорился Марко, но быстро поправился и выпалил: — Я хочу уничтожить её. Совсем. Пока она не уничтожила меня, пока она не продолжила то, что впервые сделала, раздавив Ичи-мергена.

Хубилай приподнялся над шёлковыми подушками, протянул руку, и Марко придвинулся ближе. Император внимательно посмотрел в глаза молодого венецианца, из-под нависших седых бровей блеснули знакомые жутковатые угольки, в глубине которых на время притаилась ярость, всё ещё не оставившая ослабевшего Хубилая. Марко молчал, а император так же молча выискивал в его бледных аквамариновых глазах нечто, похожее на колебание. Угольки плясали, вспыхивая и угасая, и полуночное чудовище, дремавшее в них, то вздрагивало, готовясь к прыжку, то вновь засыпало. Марко мучительно пытался сосредоточиться на собственном дыхании, чтобы ни в коем случае не пробудить в императоре сомнений. Наконец Хубилай откинулся, шумно выдохнув, словно это незначительное усилие исчерпало оставшийся в больном старике запас сил.

— Глупости. Машина — всего лишь инструмент, какими бы легендами её ни окружала молва. Глупые дворцовые старики, неучи в доспехах да болтливые старухи — вот кому позволены такие незрелые речи, — тяжело проговорил император. — Всё зависит от того, кто ею управляет. Точно так же, как нож. В руках врача он аккуратно вскрывает вены, выпуская дурную кровь, а в руках мясника рассекает жизненно важные жилы скотины, отнимая её жалкую жизнь.

— Прошу вас, заклинаю вас, мой повелитель, позвольте мне…

— Не позволяю! — загремел Хубилай. — Непростительно! Я отказываюсь верить в то, что слышу такое от тебя, мой мальчик! — он внезапно сменил тон и, вновь вглядываясь в лицо Марку, спросил его, с почти отцовской нежностью: — Как ты мог допустить такие мысли? Ты не можешь сомневаться в себе по одной лишь причине. Ты — тот, кого я назвал своим сыном. А император не может ошибаться в подданных, его слово — единственный закон, удерживающий этот мир от хаоса.

Он хрипло засмеялся, словно переводя разговор в шутку, но бешеные уголья глаз вовсе не улыбались. Марко сглотнул, мазнув языком по вмиг пересохшему нёбу.

— Повинуюсь вам, повелитель. Молю вас не наказывать меня за слабость.

— Прощаю, — сказал император, откинул вялое тело на постель и махнул рукой. — Твоя работа — постоянно находиться при ней. Заботиться о том, чтобы ни один придурок не повредил себе или кому-либо ещё, попытавшись воспользоваться ею. Исполняй, пока я не поправлюсь. Ступай.

Марко низко согнулся и, прижав правую руку к сердцу, попятился к двери. Император остановил его слабым окриком, адресованным, впрочем, более начальнику протокола и страже:

— Я по-прежнему дозволяю тебе входить в мои покои с оружием, в том случае, если оно остаётся зачехлённым. И… помни: ты — мой названный сын. Ты не ошибаешься. Твоя ошибка будет означать мою собственную неправоту, что противоречит всем мыслимым законам и карается смертью.

Хубилай махнул рукой, и неприметный человечек из катайцев поднёс Марку богато инкрустированную шкатулку с драгоценностями. Марко поклонился, взял подарок и быстро вышел.

«Когда великие один раз тебя называют сыном, это честь. Когда они говорят такое повторно, нужно готовиться к худшему. Ибо это может значить только одно: ложь, измену и быструю гибель», — с горечью констатировал Марко, покидая императорские покои.

В эту часть дворца, не имевшую своего названия и прозываемую челядью кварталом мечей, Марко обычно не заходил. Нужды не было. Скромные, по дворцовым меркам, казармы для дневной стражи опоясывали квартал кольцом, окружая засыпанное мелким белым песком чистое пространство без единого деревца, в котором обычно тренировались стражники и которое насквозь простреливалось лучниками. За ним по внутреннему периметру тянулись каменные домики ночной стражи, как правило, имевшие отдельный потайной ход за пределы квартала; в центре высился аккуратный павильон, в котором квартировалась та часть корпуса Тогана, что выполняла специальные приказы императора. Домики ночной стражи выглядели странно для тех, кто привык к катай- ской архитектуре: ничего человеческого, ничего дружелюбного. Небольшие с виду жилые башенки покоились на мощных каменных основаниях с откосами, возведённых с расчётом на то, чтобы выдержать длительную осаду. И павильон Тогана, с комнатой самого чингизида наверху, под резным коньком, возвели в том же самом стиле, отдельной крепостью. Считалось, что, даже если дворец по каким-то причинам падёт, каменное сердце квартала мечей сможет ещё долго сопротивляться любому мятежнику.

Проникнуть туда в мирное время тоже было не больно-то просто. Даже если стража пропускала визитёра внутрь периметра, то там он мог находиться в безопасности только в сопровождении как минимум двоих нухуров из ночной стражи. Но Марка эти правила не касались.

Он выкрикнул имя Кончак-мергена, смело пересёк простреливаемый песчаный коридор и остановился у внутренних ворот. Вокруг кипела жизнь военного лагеря, ностальгической иголочкой кольнувшая его в сердце: копейщики отрабатывали приёмы групповой обороны, вдали лучники, стоя в сёдлах, мчались мимо мишеней из овечьих шкур, барабанным ударом отзывавшихся на каждое попадание тупой тренировочной стрелы. Четверо рослых рабов, тяжело кряхтя, проносили укреплённый одноместный паланкин сквозь хитроумно устроенный коридор качающихся брёвен, а огромный кривоногий сотник, по одежде вроде бы караит, недовольно крякал, взмахивая небольшим белым бунчуком и выговаривая носильщикам за ошибки.

Марко с наслаждением потянулся, расправляя мышцы, вдохнул душный запах конского и людского пота и радостно ощутил биение стали в ножнах. Сзади скрипнул песок. Марко оборотился. Кончак- мерген приветствовал его, не скрывая радости:

— Большая честь для нас, молодой мастер, что вы навестили наше скромное жилище.

— Большая честь для меня быть допущенным туда, где куётся славное оружие победы, в самое сердце Запретного города, — отвечал Марко стандартной протокольной формулой на катайском.

— Я слушаю вас, молодой господин, — сотник моментально понял смысл формальности Марка и слегка напрягся.

— Сейчас ты покажешь мне, как тренируется отряд бутанских стрелков, прибывший позавчера. Мы поговорим, выпьем чаю, а потом ты шепнёшь Тогану одну фразу: «Тогда же, там же».

— Мне нет ходу в покои Тогана.

— Лучники доложат ему о нашей встрече, и он сам к тебе подойдет, — улыбнулся Марко.

— Ваша проницательность опережает ваш возраст, молодой мастер, — ответил Кончак-мерген, тоже переходя на катайский.

Сотник резко выплюнул в воздух команду, и через мгновение им подвели низкорослых степных лошадок, смышлёных, как охотничьи собаки. Копейщики развернулись в сторону Марка и преклонили правое колено, отдавая салют посланцу императора…

…Синий воздух моментально похолодел и сгустился, как только оранжевый солнечный круг упал за горизонт. Марко спешился у «Яшмовой жабы», но не пошёл к освещённым десятками фонарей воротам, откуда пискляво кричал зазывала, а под прикрытием тёмных верблюжьих туш, сонно жевавших на привязи, прокрался к заднему входу, подле которого лениво стояли двое толстенных охранников с грубыми копьями. Марко посмотрел на слабо освещённые окна третьего этажа и тихо прополз за спинами неторопливо переговаривающихся толстяков, прячась за дорогими кошмами тонкого войлока, вывешенными на просушку.