Максим Бодягин - Машина снов Страница 55

…Марко вытер слезы, на мгновение до боли сжав лицо в ладонях. «Мерген, скажи мне, железный солдат, ты любил когда-нибудь так, чтобы без колебания обменять жизнь своих отца и матери на одну ночь с любимой?» — глухо спросил он, не отнимая рук от лица.

Кончак-мерген что-то прерывисто сказал. И Марко наконец глянул на него. Сотник стоял с посеревшим лицом, показывая трясущимся пальцем в пустоту.

— Я… я видел там девушку, молодой мастер, — наконец смог выговорить он. — Прозрачную девушку. Прозрачную и голую… Совсем прозрачную… И совершенно голую…

— Я знаю.

— Она говорила с вами…

— Да, — устало сказал Марко. — Точнее, я говорил с нею. А ты думал, я сошёл с ума?

— Честно говоря, разные слухи ходили, господин, — кое-как совладав с потрясением, ответил Кончак-мерген. Он вынул из-за пазухи грубый нож с потемневшим лезвием и быстрым ударом взрезал ладонь. Кровь потянулась липкой нитью. Сотник удивлённо смотрел на неё несколько мгновений, потом убрал нож и медленно проговорил: — Я чувствую боль… Мы не… Это не сон?

— Никто не знает этого, мой друг, — горько усмехнулся Марко.

— Зачем ты пришёл? Рассказывай, что творится в нормальном мире?

— Ночью в Драконьи пруды доставили осетров из старой столицы, — с трудом отходя от наваждения, сказал Кончак-мерген, глядя, как порезанная ладонь сочится бурой влагой. — Пойдёте смотреть поутру?

Марко бросил в непрозрачную, чёрную, как обсидиан, воду комочек слипшихся рисинок, и огромная, поросшая мхом морда векового осетра лениво прорвала водяную плёнку, снова растворившись в темноте. Ветер на секунду успокоился, затем снова мягко бухнул в ноздри, словно передохнул для нового броска.

— Всё возвращается, мой мальчик, — тяжело проговорил за спиной знакомый голос.

— Да, повелитель. Всё возвращается, — кивнул Марко, опускаясь на колено в приветствиии. — Я рад, что силы вернулись к вам.

— Не так чтобы вернулись… Но спасибо, мой мальчик, в последние дни мне действительно стало немного легче, — ответил Хубилай.

Император, одетый в простой солдатский доспех, стоял как-то неуверенно, грузно опираясь на резной посох. Стальное кольцо стражи плотно огораживало его огромное тело, красные от ветра лица смотрели отчуждённо, покрытые латными перчатками руки сжимали рукояти мечей. Хубилай медленно и немного боязливо, словно бы прицеливаясь, опустился в принесённое кресло, и в его движении отчётливо проявилась стариковская слабость, подаренная ему болезнью. Сердце Марка сжалось от боли. Пожелтевшее лицо императора по-прежнему источало царственное достоинство, но то чувство избыточной внутренней силы, которое всегда слегка пугало и одновременно восхищало Марка, куда-то ушло, оставив странную пустоту, словно сама сердцевина Хубилая высыпалась, став трухой, и в кресле возвышалась лишь полая оболочка.

— Знаете, мой повелитель… Я давно уже не вижу обычных снов. Вчера я хотел, как встарь, вернуться в своих видениях в те места, в которых бывал, но ничего не смог вспомнить. Наяву я смутно помню град Константина, я помню, как мы караваном пришли туда, я помню, как меня поразило его великолепие, но в чём оно состояло? Я… забыл… Ни одного храма, которые приводили меня в трепет. Ни улиц, ни даже причала, к которому мы пристали, хотя обычно именно каждый причал, к которому мы подходили, я знал очень хорошо, я всегда старался запомнить, как действует лоцман, проводя наш корабль, чтобы в случае чего суметь быстро покинуть порт… Вы слушаете меня?

— Всё возвращается. Всегда. Ты всю жизнь совершаешь одни и те же ошибки, — ответил император, глядя куда-то мимо Марка. — Иногда тебе кажется, что ты взрослеешь, но это иллюзия. Ты обречён снова и снова бродить по одному и тому же замкнутому кругу. Как правило, ты даже не осознаёшь, насколько сильны твои привычки. И снова и снова подскальзываешься на том же самом месте, где ты делал это в прошлом.

Марко пристально посмотрел в глаза императора, полускрытые седыми бровями. Хубилай смотрел на глянцевую поверхность притихшей воды совершенно так же, как обычно делал это в старой столице, когда они утрами любили завтракать, глядя на мерное скольжение вековых осетров в чернильной толще воды. Но странное чувство не покидало

Марка… Он бросил беглый взгляд на кольцо стражников. Многие лица казались смутно знакомыми. «Странно, это же бойцы парадного конвоя», — пронеслась где-то по поверхности сознания полупрозрачная мысль.

— А вы видите сны, с тех пор как испробовали машину, мой повелитель? — спросил Марко, глядя, как ветер сплетает игривые песчаные змейки вокруг ножек императорского кресла.

— Ты не слушаешь меня, Марко, — ровно продолжал Хубилай.

— Твоё сознание никак не хочет возвращаться к неприятной теме. И оно пытается отделаться от неё, отмахнуться. А между тем, я должен сказать тебе…

Уверенный хрипловатый бас императора рокотал где -то снаружи, слова лились потоком, минуя сознание Марка, который всматривался в пальцы Хубилая, мерно постукивавшие по подлокотникам. Словно в приступе благодарности за отеческие наставления, Марко опустился на колени, склонив голову. Исподлобья он ближе глянул на руки богдыхана… Мягкие. Слишком мягкие. Мозоли, ороговевшие валики плоти, превращавшие руки Хубилая в когтистые звериные лапы, не могли исчезнуть так быстро за те дни, что император провёл в постели. Заинтригованный, Марко придвинулся чуть ближе, и в плечо ему тут же упёрлись тупые концы копий. Он поднял глаза, чувствуя знакомое тепло тумана. Стража сдвинула передний ряд, загораживая от него императора плотным стальным кольцом…

[Марко повёл рукой, раздвигая пелену тумана, и тугие, тонкие, как спицы, струи песка ударили в дружинников, белая галька под их сапогами заскрипела, когда ветер сдвинул стражников на несколько цуней, оставив на камушках глубокие борозды, это произошло так быстро, что нухуры не успели среагировать, они ещё только тянули сабли из ножен, а Марко уже летел вперёд, вытянувшись веретеном сквозь их расстроенный строй; он мягко кувыркнулся справа от императора, подбил жалобно скрипнувшие ножки кресла, и, когда спинка подалась назад, молниеносно перехватив меч обратным хватом и прижав лезвие меча к шее Хубилая, заблокировал коленом руку императора так, чтобы он не смог выхватить свой меч… Император Юань никогда не позволил мне коснуться его мечом, — захохотал Марко. — Император Юань никогда не побоялся бы выйти ко мне без охраны, потому что она ему не нужна. В конце концов, император Юань никогда не говорил так много. Ты — не император! Ты — самозванец! И он резко дёрнул лезвие, взрезая тугие жилы, Марко видел, как расширяются глаза нухуров, как их лица вытягиваются от нахлынувшего ужаса, медленно, как в воде, они все тянули и тянули свои сабли из ножен, и он видел, как они белеют от того, что кровь всё ещё не хлещет из разрубленного горла, вопреки всем законам анатомии; Марко повернулся вокруг своей оси, разворачивая кресло к тем стражникам, что стояли сзади, отскочил и занял оборонительную стойку, Хубилай агонизировал на земле, но крови по-прежнему не было, вместо неё из раны струился какой-то странный дым, от которого хотелось держаться подальше, кожа императора на глазах теряла остатки эластичности, вяла, кисла, жухла, как яблоко в печи, мощные ноги скребли по гальке двора…]

…сон или, скорее, подобное ему чувство отпустило Марка так же внезапно, как обрушилось на него. Он разомкнул веки и услышал мерный говор императора, продолжавшего свою бесконечную речь:

— Пойми, мой мальчик, никакое равенство между людьми невозможно, потому как мы не равны ни в росте, ни в опыте, ни даже в цвете глаз. Фокус в том, что не можешь знать, кто ты, пока ты не выяснил для себя — и только для себя самого, не для кого-то ещё, потому что никто не будет ни страдать, ни наслаждаться вместо тебя, — что можешь, а чего ты не можешь. Всё, чему учу тебя я, — брать. Это естественно, потому что я — император, и моя функция — следить за равновесием в мире, для чего я просто обязан уметь брать, отбирать у одних и отдавать другим. Если ты хочешь научиться чему-то ещё, ты должен найти другого учителя. Но я считаю, что только безжалостно отбирая у этого жестокого мира его богатства, ты можешь выяснить: кто же ты такой? Возможно, где-то я грешу против Бога, но, только сопоставляя себя с ним, разрушающим и создающим, могу я мыслить себя и выполнять свою работу.

— Простите, мой повелитель, но я больше не знаю, что есть Гос — подь… Всемилостив ли он? Всеведущ ли? Что есть его всеблагость? Пребывает ли он в непрестанном удовольствии, не глядя на наши страдания? Всё, что я могу, — это служить вам… А думать о непостижимом у меня не осталось сил… — еле слышно проговорил Марко, по-прежнему не подымаясь с колен и глядя в пол. — Прошу вас, отпустите меня.Четырнадцать.

Марко шёл, пошатываясь и мотая головой, как чумной, слегка подпинывая белёсые камушки, устилавшие пешеходную дорожку. Каменные кругляши крохотными ядрами врывались в полосы песка, сопровождавшие юношу повсюду, разбивали их на сложные узоры, песчинки словно бы пытались перегруппироваться, восстановить статус- кво, но Марко снова и снова разрушал их прихотливый орнамент, заставляя песок пританцовывать. Он боялся поднять взгляд на плотную толпу придворных, спешивших куда-то по своим делам. Последнее видение всё никак не отпускало его, и Марку казалось, что его окружают сплошные двойники, чьи-то таинственные слепки, призрачные копии настоящих людей. Лица превращались в маски, Марку хотелось заглянуть под край каждой из них, там, где из-под маски выглядывал бы истинный лик всех этих существ, но он боялся обнаружить там даже не чужеродные человеческому разуму хари демонов, нет, он боялся увидеть за ними пустоту, ту страшную пустоту, что сродни пустоте штанины или рукава калеки, там, где у более счастливых людей есть рука или нога. Ему казалось, ударь он мечом любого из них, вместо алой крови из открывшейся раны хлынет тот же жухлый дым, что примерещился ему в видении с двойником императора.