Экономцев Игорь - Обетованный остров Страница 7

— Может быть, Паллант и не пойдет на союз с беотийцами?

— Но не ты ли сказал мне, что он уже находится в тайном сговоре с Эдипом. Главное же — он необуздан! Паллант — безответственный человек. Он опасен. Таких людей нельзя допускать к власти, особенно сейчас, когда мы находимся на грани от катастрофы.

— Ты имеешь в виду войну с Фивами?

— Не только это и не столько это. Главная опасность — война с Востоком, с Азией. Ослабление Хеттской державы пробудило в алчных душах жажду наживы и желание сокрушить торговых конкурентов — Тир, Милет, Трою. Безумцы не понимают, что в этой войне поражение ахейцев было бы для них наименьшим злом, но истинной катастрофой была бы их победа.

— Ты любишь говорить парадоксами, Питфей.

— Не я говорю парадоксами. Парадоксальна жизнь.

— И все-таки объясни мне, Питфей, почему победа ахейцев может обернуться для них катастрофой?

— Это очень просто. Ты, я думаю, согласишься со мной, что наше благополучие зависит не только от нас самих, но и процветания тех, кого мы по недомыслию называем своими врагами. Ты посмотри на эту бедную каменистую землю. Свое у нас — только оливки и виноград, и одаренные неугомонные люди — мастера, художники и матросы. Нам нужны мир и торговля. Люди хеттской земли, люди Ассувы — это щит от диких народов Севера. Разве можно радоваться их неудачам? Если бы не троянцы и их союзники, орды варваров дошли бы до Египта, все сметая на своем пути. Пусть они не достигли бы берегов Пелопоннеса, но они разрушили бы Трою, Тир, Угарит и Фарос. А без них наши города пришли бы в запустение. Мы стали бы дикими пастухами, как наши предки, если не превратились бы в троглодитов — пещерных людей, не знающих слова и закона.

— Возможно ли это, Питфей? Могут ли стать дикарями те, кто вкусил божественной мудрости?

— В каждом из нас живет дикарь, и все мы живем на вулкане безумия.

Взглянув в глаза Питфея, Эгей невольно вздрогнул. Его всегда смущал и тревожил, и в то же время влек к себе странный гипнотизирующий взгляд чуть раскосых восточных глаз его друга. Он видел в нем отражение холодной рассудочности, доходящей до отрицания всего святого. Но в этот раз его поразило другое. Он почти физически ощутил, что там, в глубине этих раскосых глаз, скрывается темная, загадочная сила, еле сдерживаемая нечеловеческим усилием воли. У Эгея не возникло ни малейших сомнений относительно того, что произошло бы, если бы эта сила вдруг вырвалась наружу — катастрофа! Он закрыл глаза и слегка отпрянул назад.

— Где же выход? — растерянно прошептал Эгей.

— В равновесии. Чрезмерная мудрость так же опасна, как и безумие. Все чрезмерное опасно — и мудрость, и любовь, и добродетель. Поэтому боги не любят ничего чрезмерного и жестоко карают за это. Вспомни моего деда Тантала. Знаешь, что я тебе скажу? — Порой мне кажется, что весь мой род проклят богами. Мы как прокаженные. Соприкосновение с нами несет несчастье людям.

— Что ты говоришь, Питфей! Не твоя ли мудрость и умение понять сокровенный смысл знамений, посылаемых богами, помогали людям, предостерегали их от роковых решений и спасали от гибели?

— Страшные предчувствия мучают меня...

— Каковы бы ни были эти предчувствия, дар предвидения, которым ты обладаешь, подскажет тебе разумный выход и путь к спасению.

— Дар предвидения... Да, мой внутренний голос часто подсказывал мне правильные решения и помогал избегать роковых ситуаций. Но какова природа этого внутреннего голоса? Я люблю логически мыслить, мне нравится ясная красота гармонии чисел Аполлона. Здесь все понятно: красиво значит истинно. Но мой внутренний голос не от Аполлона, он сродни безумию. Он рождается где-то в глубине, во мраке и вырывается наружу, разрывая цепь логических умозаключений. Я знаю лишь одно — то, что говорил он до сих пор, сбывалось. Но будет ли так и дальше? Не приведет ли он к гибели и меня, и других?

— Мой друг, я уверен, что ты находишься под покровительством могущественного бога, того, чья природа, действительно, сродни безумию, но безумию не губительному, а созидающему, святому безумию. Я говорю о Дионисе. И если этот могущественный бог избрал тебя своим глашатаем, зачем ему желать твоей погибели? А теперь, Питфей, я хотел бы попросить у тебя совета. Не поможет ли мне твой бог-покровитель, который загадочным образом связан со святилищем Аполлона в Дельфах — ведь и могила его в храме сына Латоны и сам он, как говорят, зная тайные источники жизни и смерти, имеет непосредственное отношение к прорицаниям пифии — так вот, не поможет ли мне этот бог постигнуть смысл изречения оракула Аполлона?

— Так что же изрек тебе Аполлон?

— Его изречение на редкость странное — «До приезда в Афины бурдюк не развязывай, пастырь народа». В целом, смысл изречения мне ясен. «Не развязывай бурдюк», — видимо, означает «не вступай в связь с женщинами». Видимо, так, а может быть, и не так. И к тому же, я никак не могу понять, каким образом это поможет мне приобрести потомство. Когда я заявил об этом жрецам, они ответили мне весьма неучтиво: «Ты не знаешь, царь, зато Аполлон знает». И вот с этих пор не выходит у меня из головы эта фраза. А главное, в душе смутное беспокойство. И мучает меня предчувствие, что в изречении оракула есть ускользающий от меня более глубокий смысл. Вот почему, не долго думая, я отправился из Дельф, не заезжая в Афины, прямо к тебе.

— И правильно сделал. Что я тебе могу сказать... Мне кажется важным не столько само изречение оракула, сколько то беспокойство, которое оно вызвало в тебе. Что-то подспудно зрело внутри тебя, и слова Аполлона упали, как семя, в благодатную почву. Такое бывает накануне великих решений и великих событий. И я думаю, не случайно это вещее беспокойство направило тебя сюда.

Легкая дрожь пробежала по телу Эгея. «Такое бывает накануне великих решений и великих событий!» Он не напрасно приехал сюда! Это говорит Питфей, отец Этры. Это говорит глашатай могущественного бога, чья могила находится в Дельфах, в храме сына Латоны, бога, которому известны тайные источники любви, жизни и смерти.

6. БЕЗДНА

Прошлое обладает над людьми магической властью. И это не случайно, ведь природа прошлого темна и загадочна. Первый же и самый простой вопрос может поставить в тупик: что такое прошлое, когда начинается оно, где водораздел между ним и настоящим? Если настоящее — это данный миг, то все, что было мгновение назад, — уже прошлое. В таком случае настоящее становится настолько зыбким и неуловимым, что возникает сомнение, есть ли оно на самом деле. Может быть, существует только прошлое, и наша жизнь представляет собой движение не вперед, как мы по инерции привыкли думать, а назад?

Весьма условным является и само понятие прошлого. То, что мы называем этим словом, не исчезает, а парадоксальным образом продолжает существовать. Оно довлеет над нами, неотвратимо толкает нас на проторенную стезю схем и циклов, выработанных в результате бесконечного повторения человеческих судеб и судеб народов. Не потому ли мифологические схемы приобрели в глазах людей божественный, «роковой» характер? Это как смена времен года, чередование дня и ночи.

Нарушение естественного цикла вызывает смятение, безотчетный страх, предчувствие катастрофы, и, наоборот, повторяемость мифологических схем, несмотря на их неизбежную трагичность, дает своеобразное утешение, вносит в наше существование порядок и смысл. Ведь закономерности, которые еще не приняли в нашем сознании устойчивую форму мифа, воздействуют на нас как стихийная сила, непостижимая и жуткая. Тогда кто-то должен вступить в борьбу со сфинксом, отгадать его загадку и стать родоначальником нового мифа.

В прошлом стирается грань между реальным и нереальным. Какими были в действительности Тезей, Тантал, Таммуз, Осирис и были ли они — значения не имеет. Важно, что мифические герои, носящие их имена, сыграли удивительную роль в жизни людей и наций и до сих пор под другими именами продолжают играть эту роль. Что по сравнению с ними реальные Тезей, Тантал, Таммуз и Осирис? И что такое после этого реальность и нереальность?

Прошлое — это не только наша память, это и то, что со временем стерлось из нее и что мы сами попытались вычеркнуть из памяти как нечто позорное, невыносимое для нашей совести. Но разве уйти от самих себя? Забытое прошлое осталось у нас в подсознании, в крови. Рубцы от позабытых ран иногда даже слишком мучительно дают себя знать. И не тяготеет ли над всеми нами сознание какой-то страшной вины? Мы больны прошлым и потому так напряженно вглядываемся в глубь веков, стремясь постигнуть самих себя, найти средство исцеления наших недугов и, возможно, искупления не дающей нам покоя вины.

Размышляя над прошлым, Питфей пытался как можно дальше проникнуть за темную завесу времени. Проклятие богов, тяготевшее над родом Пелопидов, заставляло его вновь и вновь возвращаться к далеким событиям, вновь и вновь переживать преступления, совершенные его предками против людских и божественных законов.