Михаил Терентьев - Россия и Англия в Средней Азии Страница 21

Видя из этих сношений, что хивинцы, по прежнему, настаивают на праве владения левым берегом Сыра и что, сознаваясь в посылке к нашим киргизам своих эмиссаров, обходят вопрос о прокламациях, а по делу о пленных ограничиваются уведомлением, что они живы, — генерал-губернатор поставил все это, письмом от 25 марта, на вид диван-беги, которому высказал, кроме того, удивление по поводу задержания Бушаева и по поводу уклонения хана от непосредственных сношений. Касательно движения наших отрядов, было сказано, что они шли в места, занимаемые нашими подданными, нуждавшимися в защите против хищников, и что где бы ни жили подданные Белого Царя, они останутся Его подданными, и потому земли по Яны-Дарье до озера Акча-Куль всегда, считались и будут считаться русскими. Буканские же горы, как и весь путь от Кызыл-Кума до моста Иркибая, на Яны-Дарье, принадлежат, по мирному договору с Бухарой, — нам и потому, кроме нас, никто никаких сборов делать здесь не должен. Кроме всего этого, снова было повторено требование об освобождении всех увезенных в Хиву, русских подданных, о прекращении покровительства нашим мятежникам и предоставлении нашим купцам тех же прав, какими пользуются хивинские в России.

14 апреля получен из Хивы ответ на письмо генерал-губернатора от 18 января по поводу высадки в Красноводском заливе. Куш-беги писал: «Содержание последнего вашего письма отзывается полным нерасположением. С основания мира и до сих пор, не было такого примера, чтобы один государь, для спокойствия другого и для благоденствия чужих подданных, устраивал на границе крепость и посылал свой войска... Наш государь желает, чтобы Белый Царь, по примеру предков, не увлекался обширностию своей империи, Богом ему врученной, и не искал приобретения чужих земель: это не в обычае великих государей. Если же, надеясь на силу своих войск, он пожелает идти на нас войною, то пред Создателем неба и земли, пред великим Судиею всех земных судий — все равны: и сильный и слабый. Кому захочет, тому и даст Он победу... ничто не может совершиться против воли и предопределения Всевышнего».

Видя из всего этого как мало придают хивинцы значения нашим требованиям и угрозам, неподкрепленным вооруженною рукою, генерал-губернатор представил г. военному министру свои соображения на случае необходимости изменить характер отношений к Хиве. Действовать против этого ханства со стороны одного туркестанского округа казалось невозможным, потому что для достижения сразу всех предположенных целей, нашему отряду пришлось бы пройти вплоть до Каспийского моря, а это кроме затруднительности движения, повлекло бы за собою продолжительное отсутствие из края значительных сил, и без того едва достаточных для охранения спокойствия. Движение же со стороны одного Красноводска — есть дело рискованное, что и доказали впоследствии рекогносцировки с этой стороны, предпринятые полковником Маркозовым. Нам именно необходимо было достичь на этот раз полного и блистательного успеха, который бы затмил неудачи 1717 и 1839 годов и низвел бы Хиву с той высоты, на которую подняли ее топографические условия окружающей страны, последния события в Средней Азии и волнения в оренбургских степях.

Генерал-адъютант Милютин, письмом от 13 марта, сообщил генерал -губернатору, что соображения его удостоились Высочайшего одобрения и что в случае если бы не смотря на все наши старания «поведение хана хивинского вынудило бы нас снова поднять оружие, то, разумеется, мы воспользуемся, вновь приобретенным нами выгодным положением на юго-восточном берегу Каспийского моря. Малочисленный отряд, занимающий ныне Красноводск, может быть в случае надобности усилен подкреплениями из Дагестана, где с этою целью положено иметь всегда в готовности несколько баталионов и орудий».

Между тем, хан послал в Красноводск посла, который по дороге сносился с туркменами и уговаривал их соединиться для нападения общими силами на слабый русский отряд. Джафарбаи (один из туркменских родов) возражали послу, что летовки их находятся в руках русских отрядов, и если хан займет своими войсками эти летовки, то туркмены, конечно, с большим удовольствием будут повиноваться ему как единоверцу, но что до тех пор им, по неволе, надобно жить в мире с русскими.

Начальнику красноводского отряда полковнику Столетову было внушено министерством иностранных дел, чтобы он не вел с послом никаких переговоров, а указал бы ему на туркестанского генерал-губернатора, как на лицо, имеющее на то необходимые полномочия. Столетову разрешено было войдти только в частное соглашение, касательно движения купеческих караванов.

Между тем беспорядки в степях оренбургских все продолжались. Отсутствие энергии, знания дела и сообразительности во второстепенных деятелях, призванных ввести новое положение, оказали роковое влияние на ход дела. Дерзость киргизов росла по мере ослабления энергии в представителях русской власти. 2 февраля 1870 г. мангишлакское приставство присоединено было к кавказскому наместничеству, а в начале марта мангишлакский пристав, подполковник Рукин отправился с двумя офицерами и конвоем в 40 казаков вводить положение у адаевцев, известных своею необузданностью.

Отряд этот был окружен киргизами 15 марта. Рукин вступил в переговоры, принял приглашение перейти с офицерами в толпу почетных киргиз для чаепития, затем по просьбе вероломных дикарей приказал своим казакам сложить оружие в кучу, для доказательства, что намерения его мирны и пригрозил чуть не расстрелянием казакам, не желавшим сначала исполнять такого дикого приказания, да еще вдобавок от начальника, сдавшегося, но их мнению, в плен. Словом, Рукин повторил в миниатюре все ошибки Бековича-Черкасского. Результаты получились те-же: как только казаки послушались и сложили оружие — киргизы покрыли оружие это кошмами и, по знаку, навалились сверху сами, в то-же время налетела засада и частью перебила, частью взяла в плен казаков, не могших вытащить из под киргиз своего оружия. Рукин, поздно сознав свою преступную несообразительность — застрелился. Катастрофа, постигшая Рукина, нападение на Александровское укрепление, сожжение Николаевской станицы и прибрежных маяков — все это шло одно за другим и если бы не помощь со стороны Кавказа, то форт, не смотря на его 14 орудий, был бы взят мятежниками. Все эти нападения и грабежи караванов хотя и не могли быть отнесены к непосредственному участию Хивы, но так как показания пленных мятежников прямо указывали на ее интриги, а несколько человек пленных казаков {31} пересланы киргизами к хану и им приняты в услужение, а разбойники находили себе в Хиве не только убежище, но и покровительство, и так как хан уклонялся от исполнения наших требований, то генерал-губернатор счел неудобным поддерживать с Хивою дальнейшие дипломатические сношения и стал готовиться к войне, чтобы положить конец самонадеянности беспокойной Хивы. Приготовления были тем затруднительнее, что неурожай 1870 г. выразился значительным возвышением цен на жизненные потребности, однакоже, к маю месяцу мы были уже готовы, а эмир бухарский согласился пропустить наши войска через свои владения. Между тем и Хива делала приготовления. Сборы партизанских отрядов Сыддыка, Азбергена и султана Хангали Арсланова произвели должное впечатление на умы наших кочевников, которым, конечно, первым грозила опасность.

Кавказский отряд, присланный под начальством полковника графа Кутайсова на помощь Александровскому форту, состоял: из 21 стр. батальона, 2 стрелковых рот Апшеронского полка, 2 рот № 14 лин. бат. 4 сотен Дагестанского конно-иррегулярного полка и 2 сотен терских казаков при 2 пеших и 2 конных орудиях. Понятное дело, что обстоятельства круто изменились: энергические набеги кавказцев скоро довели адаевцев до изнеможения и к концу июня часть их уже изъявила покорность; к концу сентября мятеж можно было считать подавленным: 5000 кибиток приняли новое положение а это тем более важно, что в деле реформ вообще, а среди дикарей в особенности, важен только первый пример, первый шаг. Этот шаг был уже сделан.

Цифра в 5000 кибиток, конечно, ничтожна, но следует принять в соображение, что при отдаленности Александровского форта от театра действий, т. е. от кочевок мятежников эти последние всегда заблаговременно могли уходить от наступавшего отряда. Это вынудило графа Кутайсова учредить другой складочный путь на Кунан-су, что отчасти и содействовало успеху экспедиции, хотя по мелководию залива, по затруднительности выгрузки и вредному климату, пункт этот все таки был неудовлетворителен.

На следующий 1871 год решено было сначала предпринять экспедицию против Хивы со стороны туркестанского округа, другие же два округа: — оренбургский и кавказский должны были придерживаться строго оборонительного образа действий, выслав отряды на пути перекочевок киргизов. Высланные в Барсуки и на Усть-Урт отряды предохраняли степь от волнений, а наши партизаны из киргизов не допустили хивинцев проникнуть в наши пределы. Хан вздумал было искать союза с Бухарой, но посол его Баба-бий был задержан эмиром до получения указаний из Ташкента. В это время вопрос о Хиве был уже отодвинут на второй план, вследствие окончательного разрыва с Кульджею. Так как непосредственных сношений с Хивою генерал-губернатор решился избегать и так как бухарский эмир предложил свое посредничество для устранения недоразумений с Хивою, то ему были сообщены следующие условия: 1) выдать всех русских пленных, 2) отказаться от дальнейшего покровительства барантачам и 3) прислать в Ташкент посольство. Эмир отпустил хивинского посла в сопровождении своего доверенного султана Хаджи Урака, известного своим благочестием и добровольно вызвавшегося попытаться уговорить хивинского хана во имя пользы мусульманства не подвергать риску свою страну, подобно тому как это сделали эмир бухарский и хан коканский. Ходжа Урак был принят хивинским ханом на другой же день по его прибытии, но хан выразил удивление по поводу вмешательства Бухары в сношения его с Россией и не принял представленной ему записки об условиях сохранения мирных с нами отношений. Записка эта была передана на обсуждение особого комитета из ближайших к хану сановников (Диван-беги, Кош беги, Шейх-уль-Ислям и Наиб). Бухарский посол пробыл в Хиве два месяца и за все это время только однажды был приглашен в комитет, да и то как будто за тем только, чтобы выслушать не весьма приятные для себя вещи. Перед отъездом хан дал ему прощальную аудиенцию и сказал при этом: «в ответ на слова эмира и на сообщенные им мне слова туркестанского генерал-губернатора я могу сказать одно: пусть генерал-губернатор пришлет мне любезное письмо с предложением дружбы и обещанием не переходить войсками границы моих владений — тогда я освобожу находящихся у меня 11 пленных солдат и тогда прекратятся грабежи и разбои. Если же он этого не сделает, то я не выдам пленных и все останется по прежнему, а затем одному Богу известно, что будет дальше!»