Михаил Терентьев - Россия и Англия в Средней Азии Страница 37

Для устранения каких-либо недоразумений, возникающих обыкновенно вследствие ложных слухов, сопровождающих всякое событие, генерал-губернатор уведомил кабульского эмира (письмом от 10 марта 1870 г.) о прибытии Абдуррахман-хана и оказанном ему гостеприимстве. Это был кстати прекрасный случай познакомить эмира с принятою нашим правительством системою действий.

«Владения Белого Царя в Туркестане писал генерал-губернатор, и земли ныне вам подчиненные, не имеют общей границы, — нас разделяет бухарское ханство, правитель которого эмир Сеид-Музаффар, заключив мир с Россиею, состоит в дружбе и под покровительством Великого Императора Всероссийского. Поэтому между нами не может быть никаких столкновений и недоразумений, и мы, хотя и дальние соседи, можем и должны жить в мире и согласии. Я не намерен вмешиваться во внутренния дела Авганистана, как потому, что вы состоите под покровительством английского правительства, которое, как вам вероятно известно, находится в дружбе и согласии с правительством Белого Царя, так и потому, что не вижу, с вашей стороны; никакого вмешательства в дела бухарские. Авганистан и Бухара не должны иметь ничего общего между собою и каждое из этих ханств должно жить своею собственною жизнью, не заботясь о том, что делается у соседа».

Письмо это также совпало, даже и по времени, с мнением князя-канцлера, выраженным 18 марта в письме к генерал-губернатору. Канцлер писал, что в виду заметного переворота в общественном мнении, совершившегося в последнее время, благодаря откровенному обмену мыслей между министерством и лондонским кабинетом — нам необходимо принять меры к устранению также и в Средней Азии всяких ложных слухов. Барон Бруннов, наш посланник при сен-джемском кабинете, находил, однакоже, (депеша 18-го марта 1870 г.), что непосредственные сношения туркестанского генерал-губернатора с авганским эмиром не должны бы иметь места, что все переговоры должны бы сосредоточиваться в С.-Петербурге, так как только глава кабинета — канцлер, один может судить, о чем надо говорить, о чем молчать. Понятно, что в виду Высочайше дарованного генералу фон-Кауфману политического полномочия — такой взгляд, как идущий в разрез с этим полномочием, не мог быть принят к сведению.

Между тем сближение Шир-Али-хана с англичанами произвело на его подданных не вполне ему благоприятное впечатление. Стремление ослабить влияние сердарей, правителей провинций, изъятие из их ведения войск и источников финансов, — также увеличивало число недовольных. На свидании в Умбале, как известно по сообщениям из Авганистана, условлено было: 1) что Шир-Али-хан вышлет в Ост-Индию несколько наиболее влиятельных и наименее расположенных к Англии лиц, 2) что он запретит своему народу носить оружие, которое и отберет, 3) что он устроит регулярную армию в 40,000 человек, которых и разместит в Балхе и Герате, для противодействия России и Персии, 4) что жалованье будет выдаваться только одним регулярным войскам и 5) что вместе с ним въедет в Кабул и английский поверенный.

Англичане, с своей стороны, обещались: 1) выдавать ему ежегодно 12 лак рупий, {60} 2) содержать на свой счет 15,000 войска, расположенного в Кабуле и Балхе, по рассчету: пехотному солдату 10 рупий, а конному 30 рупий в месяц, 3) прислать своих офицеров для обучения авганского войска, 4) прислать также своих оружейников и литейщиков и 5) прислать для войска эмира 12,000 ружей и 10 орудий.

Почти все эти условия были выполнены в действительности, так что нет основания не верить существованию остальных. Шир-Али-хан начал с обезоружения своих подданных: он объявил запрещение носить оружие и приказал сдавать его в казну за соответственное вознаграждение, какое будет назначено. Мера эта возбудила такое неудовольствие и сопротивление, что эмир от нее наконец отказался. Арестование же некоторых влиятельных авганцев и высылка их в Ост-Индию, прекращение выдачи жалованья коннице, а главное, набор солдат в новую армию до того усилили волнение умов, что во многих провинциях Авганистана вспыхнуло открытое восстание.

«От мала до велика все видят, что Англичане хотят, при посредстве Шир-Али хана, взять с нас цену пролитой нами английской крови», писали родственники Абдуррахмана. {61}

«Большинство начальников авганских, писал русский уполномоченный в Тегеране (депеша от 18 марта 1870 г.) отказали доставить требуемых солдат, объявив, что они не хотят служить своим смертельным врагам – англичанам».

Восстание 1870 года охватило роды: Гильзей, Сулейман-Хиль, Кюнстанлык, Андари, Тухи и Тереги. Инсуррекция насчитывала уже с самого начала до 50,000 человек, и потому неудивительно, что войска Шир-Али потерпели, неудачу потеряв, в первых же стычках, до 1,200 убитыми и 4 орудия. Тем не менее восстание было под конец подавлено.

В конце августа 1870 г. получен был ответ эмира Шир-Али-хана, который между прочим писал:

«Когда я получил от вас такие обещания, что русское правительство ни тайно, ни явно, посредством войска, не будет вмешиваться в авганские дела и что враги Авганистана не получат от вас помощи — я безмерно тому обрадовался». Затем эмир сообщил, что по получении письма генерал-губернатора, он советовался с Ост-Индским вице-королем и приказал всем пограничным начальникам не вмешиваться в дела соседей, не беспокоить их и не пропускать за границу вооруженных партий. “Все вышеизложенное, добавил эмир, определено не одним мною, а по совещанию с представителем английского правительства — наместником Индии, который очень хорошо понимает дружеские отношения, существующая между его правительством и Русским Царем. Из разговора с ним я вполне убедился в дружбе двух правительств и теперь уверен, что в моем государстве водворится спокойствие».

Таким образом, цель генерал-губернатора была достигнута: наша политическая программа уяснена как Ост-Индскому, так и кабульскому правительствам, заслужив полное их одобрение.

Такого же одобрения удостоилась она и со стороны великобританского кабинета. Товарищ министра иностранных дел, отношением от 29 июля 1870 года, уведомил генерал-губернатора, что копия письма его к Шир-Али-хану была сообщена нашему поверенному в делах в Лондоне и что «Великобританское правительство, до сведения которого поверенный в делах довел о содержании означенного письма, поручило своему послу при Высочайшем Дворе выразить Императорскому правительству признательность за высказанную вполне дружескую расположенность России, относительно Англии».

Еще раньше английское правительство внушило Шир-Али-хану, чтобы он умерил свою предприимчивость, относительно соседей его на севере и западе. Лорд Майо заявил Шир-Али-хану, что между Англиею и Россиею существует полное согласие, относительно образа действий в Средней Азии и что затем Авганистану не следует предпринимать ничего враждебного против России. На это Шир-Али ответил, что он не только не имеет намерений действовать против русских интересов, но даже не будет давать в своих владениях убежища лицам, неприязненным России.

Поводом к дальнейшей переписке послужило намерение племянника эмира — подполковника нашей службы Искандер-хана — возвратиться в Кабул. Генерал-губернатор сообщил эмиру об этом желании и просил его принять названного принца милостиво и воспользоваться приобретенными им в России сведениями.

Я позволю себе сказать здесь несколько слов об этом принце. Искандер-хан, бесспорно, весьма способный человек, что блистательно доказано им отступлением из Нураты к Джизаку, на протяжении слишком 200 верст с горстью людей в виду массы бухарцев. Настойчивость и упрямство в достижении цели доказаны им быстрыми успехами в изучении языков русского и французского. Прикомандированный к лейб-гвардии гусарскому ее Величества полку с содержанием в 4,000 р. он оказался вдруг не у дел, и без движения по службе, что сильно уязвило его самолюбие.

Вот что писал он от 3 июня 1871 г. к автору этих строк, пользовавшемуся чисто братскою дружбою хана. «Я до сих пор находился при полку нигде не считавшийся, как лишний зуб... и так меня не произвели во время, и не считаюсь ни в фронтовой, и ни в нестроевой, а также не в инвалидах. Я занимаю почетное место, называемый ничего —  безъимянная должность»... {62}. На бедного хана смотрели как на дикого подполковника, которому ничего поручить нельзя, а учить не стоит! Понятно, как это оскорбляло его, а тут еще присоединилось новое обстоятельство: один из приближенных его — Рамдиль-хан, принятый юнкером в конвой, раз на ученьи был задет адъютантом.

Надобно заметить, что в милиции, которою я командовал в конце компании 1868 года, Рамдиль-хан, занимал должность сотенного командира {63}, числясь в списках зауряд капитаном. За отличия, оказанные им в делах с бухарцами, я представил его, в числе немногих, к высшей награде волонтера: знаку отличия военного ордена, и только за неимением в наличности знаков, для нехристиан установленных, генерал-губернатор пожаловал ему золотую медаль на георгиевской ленте.