Захар Прилепин - Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы Страница 44

В первый день нового года русские войска перешли границу Варшавского герцогства.

Совсем скоро придёт черёд выступать и Фёдору Глинке: «Завтрашний день переходим мы за границу; завтра ступим на землю, никогда ещё России не принадлежавшую», – запишет он 6 января. Так начался его заграничный поход: получается, что уже третья война на веку. А Фёдору Глинке – 26 лет от роду.

«Авангард вступил в Прасниц. Это местечко только в 80 верстах от Варшавы. Все здешние евреи с распущенными хоругвями, хлебом и солью встретили генерала Милорадовича. Их радость неописанна. Бедные! Пленение французское не легче было для них, как для предков их – Вавилонское!.. Теперь, по причине их повсеместности в Европе, они оказывают нам большие услуги, доставляя отовсюду весьма важные и верные известия».

Попутно Глинка делает спокойные и веские замечания о польском характере, никоим образом себя с этим характером не соизмеряя: «Полякам не на кого пенять в утрате государства своего, кроме самих себя. Тем ли думать о свободе, которые, раздвинув прежде на столь обширное пространство пределы земли своей, лежащей по несчастию в самой средине Европы, и огорчив через то большую часть держав, вдруг предались праздному бездействию извне и раздорам внутри? Роскошь, пороки и нововведения нахлынули к ним со всех сторон. Древние нравы истлели. Твёрдость духа развеялась вихрями нового образа жизни. Народ оцепенел…»

Между тем под Варшавой у русских войск возникли сложности. Союзники Наполеона, австрийцы, надеясь на помощь поляков, предполагали, что соберут здесь до 30 тысяч войска. И, таким образом, будут в силах разбить небольшой авангард Милорадовича.

Милорадовичу оставалось либо принять сражение на крайне невыгодных условиях, либо ввести противника в заблуждение; но как?

Глинка в своих записках посмеивается, рассказывая, чем всё закончилось, и это действительно кажется анекдотом, – если не помнить о том, что русский авангард мог при ином раскладе лечь костьми: «Сегодня пустили мы порядочно пыль в глаза полякам. Понятовский[9] вздумал прислать к нам своего адъютанта, будто для пересылки писем к пленным, а в самом деле – для узнания силы нашего авангарда… Генерал Милорадович приказал тотчас горсть пехоты своей рассыпать по всем деревням, вдоль по дороге лежащим, коннице велено переезжать с места на место, появляться с разных сторон и тем число своё увеличивать. А пушек у нас так много, что их и девать негде было. К счастию, в сей день, как нарочно, заехал к нам генерал Дохтуров, которого корпус неподалёку проходил. Накануне прибыли генерал-лейтенант Марков и князь Горчаков; последний привёл с собою не более 400 человек. Тут же находился и генерал Уваров, командовавший кавалериею авангарда. Адъютант Понятовского, белокурый, высокий, бледный, тонкий молодой человек, в предлинных ботфортах и в прекоротком мундире, прибыл к обеду. За столом сидело до десяти генералов. К крайнему удивлению, видя между ними четырёх, которые, имея по три звезды на груди, всегда командовали тремя большими корпусами и сделали имена свои известными, адъютант Понятовского подумал, что все их войска тут же вместе с ними. Войска авангарда, искусно по дороге расставленные, и великое множество пушек утвердило его в этом мнении. И таким-то образом этот тайный посланник Варшавы возвратился с известием, что генерал Милорадович может устремить против неё по крайней мере 30 тысяч штыков: а русские штыки памятны Варшаве!»

Между тем у Милорадовича было… менее 5 тысяч человек!

Рисковые игры велись.

Собственно, и Варшаву взяли хитростью, через тайные переговоры с австрийцами. Те предложили Милорадовичу обойти город, так, чтоб их войска покинули Варшаву не по той причине, что желали предать Наполеона, а в силу объективно невыгодного стратегического положения.

Милорадович согласился: русские войска переправились на левый берег Вислы; австрийцы ушли, оставив Варшаву русским.

Опробованная шутка была повторена и в Дрездене: город сначала взял обманом Денис Давыдов, хотя имел при себе всего лишь лёгкий отряд. Разочарованные жители города не могли понять, а где же остальная армия: вместо неё снова явился всего лишь авангард Милорадовича.

«Генерал Милорадович устроил так, – пишет Глинка, – что авангард наш в течение трёх дней разными отрядами проходил через Дрезден, дабы тем увеличить число войск в глазах жителей. Отряд графа Сент-Приеста, кавалерия и пехота, в три разные дня имели три торжественных входа в город. Сам генерал Милорадович каждый раз выезжал навстречу войскам, сопровождаемый блестящим и многочисленным конвоем. Жители бегали толпами и кричали: “Ура!”»

«Народ саксонский принимает русских с почтением и сердечною радостию, – добродушно и чуть наивно пишет Глинка. – Многие отцы приглашают русских офицеров крестить новорождённых детей своих. Словом сказать, тут не знают как принять, почтить нас. О, добрый народ саксонский, как не сражаться за свободу твою!.. Всё русское входит здесь в употребление. На многих домах надписи немецкие написаны русскими словами».

Но радужная картина длилась недолго – в апреле пришло время жестоких сражений.

Под Аютценом, в жесточайшей битве, которой со стороны французов руководил сам Наполеон, авангард Милорадовича простоял весь день в запасе.

Не проиграв сражения, российская и прусская армии решили отступить, и сохранённый авангард Милорадовича призван был прикрывать отход.

«Весь вчерашний день провели мы в движении. Будучи посылаем в разные места, я проскакал более шестидесяти вёрст и ввечеру едва не падал с лошади, которая и сама готова была упасть, – пишет Глинка брату. – Генерал-адъютант князь Волконский известил генерала Милорадовича, что государь поручает ему учредить вновь партизанскую войну для действий на сообщения неприятеля в гористом пространстве от Иены до Лейпцига. С этого времени не ожидай подробных описаний, мы в арьергарде; следственно, в беспрерывных трудах и опасностях. Не сходить по целым суткам с лошадей, валяться на сырой земле, не иметь сна и хлеба – вот что нас ожидает и что нам уже не ново».

И в тот же день поздно вечером дописывает: «Наша армия отступает довольно покойно: арьергард выдерживает весь натиск. Покамест отделываемся кое-как перестрелками; скоро дойдёт дело до сражения».

Запись следующего дня: «Сейчас только вышли из жаркого дела. Смерть так близко прошла мимо меня!.. Чуть было не взяла с собою! Отвёзши одно приказание графу Сент-Приесту, бывшему в сильной схватке с неприятелем, и получа другое, чтоб провезти несколько пушек на известное место, тихо ехал я подле оных. Недалеко случился генерал Мерлин. Некоторые товарищи мои были тут же. Неприятель открыл из лесу пальбу – и ядра запрыгали через, между и около нас. Мы ехали шагом. Я слышал шипенье множества ядер, как вдруг одно, провизжав мимо самого уха, ринулось в землю у самых ног моей лошади! Тёплый дух, как будто из бани, хлынул мне в лицо, и земля, брызнувшая вверх от сильного удара, засыпала меня всего!.. Я совсем не почувствовал великой опасности до тех пор, пока не услышал со всех сторон около себя криков и восклицаний.

Товарищам показалось, что меня уже не стало! Им со стороны полёт рокового ядра был виднее.

Склонясь чуть-чуть вправо, оно оторвало бы у генерала руку, а с меня снесло бы голову!.. Но, друг мой! если и сама смерть так же неприметна, как приближение её, то умереть, право, ничего не значит!»

Атмосферная и узнаваемая запись следующего дня: «Неприятель остановился отсюда вёрст за пять. Генерал Милорадович, генерал Уваров, командующий кавалерией, английский генерал Вильсон, который ездит прогуливаться в сражения и не пропускает ни одного почти авангардного дела, – все вместе заняли пространный, прекрасно убранный дом. Адъютанты всех генералов были тут же. Будучи послан далеко с приказаниями, я приехал несколько позже других. Все наши радовались светлой и покойной квартире. Одни играли на фортепианах, другие смотрели библиотеку. Я подумал было, что это дом если не князя, то по крайней мере какого-нибудь барона; но мне сказали, что владелец его даже не дворянин!.. Две прекрасные девушки, Вильгельмина и Шарлотта, играли на фортепианах, пели, показывали свои рисунки, альбомы и в то же время суетились по хозяйству: сами накрывали на стол генералам, заботились о кухне и везде поспевали. Они разумели французский язык, читали лучшие книги на своём; а сверх того были так добры, так любезны, что нельзя было не восхищаться воспитанием этих недворянок! С невинною простотою спрашивали обе сестры у генералов: будет ли завтра здесь сражение? – Будет, отвечали им, и очень жаркое. – Так мы на заре убежим к нашей тётушке в горы, говорили они…»

И с утра: «Уже раздалась пушечная пальба (обыкновенный, ежедневный вызов к бою), и мирные окрестности застонали. Дождь ливмя льёт. Наши богатые домоседы в такую пору и на охоту не выезжают, а мы должны ехать на сражение. Бедные Вильгельмина и Шарлотта, получа охранный лист, бегут в горы: так спасаются невинные горлицы от лютых ястребов! Все в доме плачут; поселяне с имуществом скрываются в леса; матери уносят детей – все спасают жизнь, а мы спешим жертвовать ею…»