Захар Прилепин - Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы Страница 45

И с утра: «Уже раздалась пушечная пальба (обыкновенный, ежедневный вызов к бою), и мирные окрестности застонали. Дождь ливмя льёт. Наши богатые домоседы в такую пору и на охоту не выезжают, а мы должны ехать на сражение. Бедные Вильгельмина и Шарлотта, получа охранный лист, бегут в горы: так спасаются невинные горлицы от лютых ястребов! Все в доме плачут; поселяне с имуществом скрываются в леса; матери уносят детей – все спасают жизнь, а мы спешим жертвовать ею…»

Из этих двух абзацев мог бы получиться отличный рассказ. Перегляд Фёдора и Шарлотты, а Вильгельмина смотрит на горбоносого статного красавца Милорадовича, а тот грызёт жареную птицу, сверкает глазами, хохочет. Офицеры пьют вино. Потом кто-то из русских напевает под фортепиано, скажем, романс… и вечереет уже. А Глинка не может заснуть, лежит с открытыми глазами… и этот треклятый англичанин куда-то пошёл, громыхая задетым креслом… И утренний дождь. И грохот пушек. И девушки, подбирая юбки, бегут в горы.

Очередная переделка была у деревни Вейсиз на Эльбе: «…Имели мы жаркое сражение. Оно началось тем, что французы под прикрытием сильного картечного огня с бастиона, на их стороне находившегося, нося фашины и доски к пролому большого моста, оказывали вид, будто хотят переправиться в городе, и до тех пор толпились на мосту, пока несколько удачных наших выстрелов не смели их дочиста с оного. Эта переправа была ложная. В самом же деле Наполеон, подвинув армию свою за четыре версты влево, вниз по течению реки, приказал ей переправляться на глазах своих под покровительством великого множества пушек, которыми унизан был высокий в том месте берег. С нашей стороны граф Сент-Приест с отрядом оставлен в самом городе, а прочие войска небольшого арьергарда нашего поспешили сопротивляться многочисленным войскам Наполеона. Роты артиллерии Нилуса и Башмакова подоспели туда же – и сражение загорелось. Неприятель засыпал нас бомбами, гранатами и картечью. Наша артиллерия действовала искусно и удачно. Солдаты дрались с неимоверною храбростию. Оторванные руки и ноги валялись во множестве на берегу, и многие офицеры и солдаты, лишась рук и ног, не хотели выходить из огня, поощряя других примером своим. Целый день кипело сражение; Наполеон истощил все усилия, но не переправился. К вечеру бой укротился, и мы возвратились по-прежнему в Нейштат ночевать».

Спустя два дня – переделка у деревни Рот-Наустиц: «…Дрались мы целый день, защищая дорогу. Истоща все усилия сбить нас с одной высоты, неприятель вздумал было обойти её долиною. Покушение дорого ему стоило. Генерал Милорадович, показывая, будто не примечает его движения, сделал всё, что нужно было. Едва спустилось несколько колонн в лощину, как вдруг, дозволя им пройти, со всех сторон открыли по ним страшную пальбу из потаённых и открытых батарей. Расстрелянные колонны, потерпев великий вред, тотчас рассыпались и побежали в леса. Неприятель, полагая, что мы будем держаться в Бишефс-Верде, пустил на него тучу бомб и гранат – и вмиг несчастный городок превратился в огромный столп огня и дыма».

Одно из крупнейших сражений зарубежного похода случилось 8–9 мая при городе Бауцене.

Цитируем историка Алексея Шишова: «В первый день битвы в 12 часов пополудни французская армия всеми силами атаковала авангарды союзников под командованием генерала от инфантерии М.А.Милорадовича и генерал-лейтенанта Ф.Г.Клейста. В 4 часа дня авангарды отступили на основную позицию союзников, и тогда сражение сделалось общим. Вечером неприятель решил обойти со стороны гор левый фланг союзников, которым начальствовал Милорадович. В ходе ожесточённого кровопролитного боя французы оказались отброшенными на исходные позиции.

С рассветом… император Наполеон возобновил атаку флангового корпуса Милорадовича».

При этом сражении присутствовал и император Александр I.

Российский император стоял на кургане, а на горе напротив – Наполеон.

В какой-то момент сражения противник занял высоту, с которой артиллерия могла бить по кургану, где находился Александр I.

Милорадович был вне себя.

– Уехал ли государь? – спрашивал он поминутно.

– Нет, – отвечали, – он стоит неподвижно под ядрами.

«Можно ль было допускать далее опасность?» – риторически вопрошает Глинка в своих записках.

Милорадович скомандовал «Вперёд!» – ив сопровождении адъютантов помчался на передовую.

«Вскоре миновали мы картечный выстрел и очутились в пулях у стрелков, – пишет Глинка, – и граф стал на одной черте опасности с прапорщиком. Но какое неописанное действие производит присутствие генерала! Я видел артиллерийских офицеров, у которых пыль и порох запеклись на лицах, которые едва стояли на ногах от усталости, вдруг оживотворившихся как бы новою силою и подвигавших пушки свои вперёд. Я видел, как раненые возвращались назад и становились в ряды; слышал, как кричали офицеры и солдаты: “Граф велит идти вперёд; посмотрите, он сам здесь!”. “Его ли здесь место?” – говорили многие – и цепи стрелков, одни других перегоняя, крича “ура!”, бежали вперёд, артиллерия подкрепляла их. В эту минуту всеобщего исступления можно б было взять Бауцен штурмом, но это совсем не нужно было. Граф велел стрелкам остановиться. С длинным султаном на шляпе, окружённый конвоем, долго разъезжал он под страшным дождём пуль и картечи, и сражение кипело на одном месте. “Стойте крепко! – кричал граф солдатам. – Государь на вас смотрит!” Они стояли, и неприятель не мог выиграть ни аршина земли. Во всё это время государь император не оставлял прежней высоты. Когда начали падать ядра, он приказал свите удалиться, а сам остался…»

После Бауцена союзники отступили к Герлицу, где состоялся новый бой: «Сегодняшнее сражение, начавшееся в 6 часов утра, продолжалось почти беспрерывно до 10 вечера, следственно, 16 часов! Все мы третьего дня, вчера и сегодня были в огне, не сходя с лошадей, всякий день с лишком по 12 часов!..»

Но взгляните на финал дня: «Поздно уже замолкло сражение. С наступлением ночи полил дождь, и мы приехали в Герлиц. Я зашёл с товарищами к прежнему хозяину, который с такой же добротою, как и прежде, принял нас к себе. С нами стал вместе Денис Васильевич Давыдов и читал нам свои стихи».

Это – жизнь!

Вскоре Франция с одной стороны, Россия и Пруссия с другой заключили перемирие на полтора месяца.

В июне Милорадович разрешает Фёдору Глинке отпуск и тот возвращается в Россию.

По дороге домой, в Варшаве, Глинка столкнётся с поэтом Константином Батюшковым, едущим в действующую армию. Прискорбно, записывает Глинка, «видеть изящнейшие дарования в том месте, где один золотник свинца может отнять их у света!»

В подобных заметках особенно виден воистину скромный характер Глинки: к себе он подобные рассуждения не применял вовсе. Считал ли он себя меньшим поэтом, или вовсе не считал таковым? Нет, цену он себе понимал; несколько шедевров к тому моменту Глинка уже создал, и недаром во время зарубежного похода он пересылал свои стихи Гёте. Просто, подставляя свою голову под картечь и пули, Глинка искренне был уверен, что Батюшкову стоило бы поберечься.

В Смоленске Глинка угодил в поле зрения губернатора, и – лучше б не приезжал! – получает указание заниматься подсчётом убытков, принесённых войной.

Заехав в родовое имение, воочию убедился, что он теперь, как и братья его, разорён. Где было поместье – осталось пожарище.

Глинка, полный впечатлений, да и чтоб отвлечь себя от печальных мыслей, принимается за труд «Подвиги графа М.А.Милорадовича в Отечественную войну 1812 года».

В конце зимы отправляется назад в действующую армию. В городе Вильно его застала весть о взятии Парижа. К началу лета он опять у Милорадовича, в Париже.

Русофилия Глинки не мешает делать ему разумные наблюдения и замечания о французах: «Для чего, заражаясь их развратом, не заразимся страстию к чтению и не займём у них благородной склонности к ободрению наук, свободных художников, к почитанию всего отечественного? Почему в обеих столицах не продадут в пять лет столько книг, как в Париже в один год? Почему прекраснейшие художники, которые превосходными трудами принесли бы честь каждому народу, живут у нас в глубокой неизвестности?..»

Впрочем, и разумное западничество не помешает ему вскоре написать в нашумевшей статье «О необходимости иметь историю Отечественной войны 1812 года»: «Русский ополчался за снега свои: под ними почивают прахи отцов его. Он защищал свои леса; он привык считать их своею колыбелью, украшением своей родины; под мрачною тению сих лесов покойно и весело прожили предки его… Русский сражался и умирал у преддверия древних храмов: он не выдал на поругание святыни, которую почитает и хранит более самой жизни. Иноземцы с униженною покорностию отпирали богатые замки и приветствовали в роскошных палатах вооружённых грабителей Европы; русский бился до смерти на пороге дымной хижины своей. Вот чего не предчувствовали иноземцы, чего не ожидали враги наши! вот разность в деяниях, происходящая от разности во нравах! О народ мужественный, народ знаменитый! Сохрани навеки свою чистоту во нравах, сие величие в духе, сию жаркую любовь ко хладной родине своей: будь вечно русским, как был и будешь в народах первым!»