Захар Прилепин - Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы Страница 46

Это и не литературное сочинение вовсе, а будто бы молитва.

Вернувшись в Россию, Глинка принялся за разнообразную литературную деятельность; близко сошёлся с Александром Семёновичем Шишковым, вступил в кампанию за изгнанье иностранных слов из русского языка, в том числе из военного словаря, подготовил к печати дополненные «Письма русского офицера…»; скоро обрёл необычайную известность и вес, вошёл в число самых заметных русских литераторов. «Письма…» на квартире у Глинки обсуждали Жуковский, Гнедич, Батюшков и Крылов – имена сами по себе говорящие.

Однако, узнав о бегстве Наполеона с Эльбы и новой европейской войне, Глинка признается в письме своему знакомому, полковнику Генерального штаба А.Н.Михайловскому-Данилевскому: «Я подался было в отставку, но, увлекаемый общим потоком обстоятельств, должен пуститься опять за границу».

В августе 1815 года, уже находясь в Вильно, Глинка сообщает: «Умы и сердца расположились к войне и славе; стремление к подвигам сделалось общим», но… «Судьба похода нашего решена. Сейчас получен высочайший о сём рескрипт на имя графа Милорадовича. По причине счастливейшего оборота в общем ходе дел Европы дальнейший поход гвардии отменён».

Закупившись редкими книгами в польских университетских лавках, он возвращается в Санкт-Петербург.

Книги ли он купил особенные, или знакомства завёл своеобразные, но…

…В Петербурге Глинка вступает в масонскую ложу «Избранный Михаил», названную так в честь первого из династии Романовых. Едва ли, когда б он остался в своём разорённом смоленском имении, такое могло случиться, но среди высшего общества тех времён в масонах ходил каждый третий.

И если б только в России!

Масонами были Дидро, Вольтер, Руссо, Фридрих II Прусский, Наполеон. Брат Александра I – Константин Павлович – состоял в масонской ложе, причём вместе с известным всему Петербургу оригиналом (и тоже, как Глинка, офицером) Петром Чаадаевым.

Государственный секретарь М.М.Сперанский в 1810–1812 годах пытался создать целую сеть российских масонских лож.

В армии шли толки о том, как после одного из сражений во время зарубежного похода был взят в плен французский генерал Вандам, относиться хорошо к которому русские не имели ни малейших оснований – он был злейший враг, известный к тому же пристрастием к мародёрству; однако после того как Вандам показал императору Александру масонский знак, тот сказал: «Я облегчу сколько можно вашу участь» – и действительно облегчил.

Когда, много позже, в августе 1822 года, сам же Александр подписал рескрипт о закрытии масонских лож, выяснилось, что только в гвардии членами были 517 человек, включая двух генералов, семь генерал-лейтенантов и пятидесяти двух генерал-майоров… Батюшки святы!

В 1815 году масонские организации в России ещё не были запрещены, и почти всякий русский образованный человек мог испытывать иллюзии, что работа этих обществ направлена на улучшение жизни человечества в целом и русского народа в частности. Развитие наук и художеств, практическая благотворительность, уравнение всех сословий, общее благо, гражданские права (мы перечисляем те пункты, которые показались Глинке особенно близки и понятны) – как всем перечисленным было не увлечься?..

Наместным мастером ложи «Избранный Михаил» был полковник Генерального штаба, бывший адъютант Кутузова, будущий историк А.И.Михайловский-Данилевский, сам Глинка – оратором, секретарём – издатель журнала «Сын Отечества» Н.И.Греч, казначеем – купец Кусков.

Ложа располагалась на углу Адмиралтейской площади и Невского проспекта в большой квартире с огромной залой (колоннада, потолок с фальшивым сводом, изображавшим небо, шерстяная драпировка с бахромой, позолоченное кресло для мастера, молоток и меч).

При этом свыкшийся с формой и воинским бытом Глинка по-прежнему остаётся в армии, в 1816 году переводится в Измайловский полк с назначением стоять при Гвардейском штабе, а позже получает чин полковника.

В сущности, пред ним открывается отличная военная карьера. Ему едва за тридцать, три войны за спиной (в следственном деле Глинки будет отмечено 26 крупных боёв и сражений, не считая мелких стычек, в которых он принимал участие), известен с лучшей стороны всем виднейшим российским, да и европейским тоже, генералам, неоднократно награжден высочайшими российскими наградами, кроме того, имеет орден «За военные заслуги» от прусского короля (за сражение при Бауцене) и от него же – перстень с крупным бриллиантом за солдатские песни, ещё во время войны переведённые на немецкий язык и опубликованные.

К тому же Глинка – свой человек в доме И.Ф.Паскевича (светлейшего князя Варшавского, генерал-фельдмаршала, под чьим началом служил в этот момент будущий царь Николай I) и в доме А.И.Чернышова (флигель-адъютанта царя, впоследствии получившего должность военного министра).

Наконец, Глинка – главный издатель «Военного журнала», печатного органа при штабе Гвардейского корпуса Общества военных людей, основанного в 1816 году.

Но ведь он вовсе не карьерист, а, скорей, даже напротив – идеалист.

Более того, он, рискнём признать, по характеру своему и не являлся в полной мере военным человеком.

Обращаясь к государю, Глинка напишет позже, что «…среди поэзии и мирных трудов я жил как беззаботный гость мира, без завтра и вчера» – не самое пригодное для армейской деятельности мировоззрение.

Глинка был совестливый, склонный к мистицизму, к религиозным исканиям, рефлексирующий, болезненно переживающий и чужую боль, и любое унижение Отечества человек. Именно вследствие такого душевного склада, вослед за масонской ложей, Глинка вступает в первое декабристское общество – «Союз спасения». Это общество тоже было организовано по масонским лекалам, а в числе первых членов его был князь С.П.Трубецкой – видный масон.

Побуждения Глинки и здесь были самые идеалистические: предполагалось, что собравшиеся в «Союз» будут множить свои знания, чтоб однажды, не в ближайшей даже перспективе, пригодиться Отечеству.

В 1817 году в «Союзе спасения» насчитывалось уже тридцать человек. Собирались, обсуждали, спорили…

Но в 1819 году Глинка попадает в двоякое положение, став заведующим канцелярией Милорадовича, который теперь занимал должность генерал-губернатора Санкт-Петербурга.

Помимо прочих обязанностей, теперь Глинка призван следить за всевозможной крамолой, напрямую связан с тайной полицией и знает всю внутреннюю переписку ведомства. Для того чтоб продолжать заговорщическую деятельность – должность в каком-то смысле подходящая: всегда есть возможность обезопасить товарищей или спутать следы; но так ли желал Глинка быть заговорщиком?

Ещё некоторое время всё это длится; положение для таких щепетильных людей, как Глинка, не из приятных: с одной стороны – Михаил Андреевич Милорадович, человек, пред которым он преклоняется; с другой – блестящие офицеры, умницы, однополчане, со многими из них отношения наиближайшие.

Надо было что-то выбирать – но что?

Согласно должности своей, Глинка осуществлял ещё и постоянный присмотр за приютами для сирот и престарелых, домами инвалидов, тюрьмами и больницами, делая и здесь много важного и благородного. (Пушкин называл Глинку «великодушным гражданином» и «почтеннейшим человеком здешнего мира». У него были и личные причины так относиться к Глинке: в трудную минуту Глинка хлопотал за Пушкина перед Милорадовичем, а тот, в свою очередь, перед государем.)

Вещи, о которых задумывается тогда Глинка, кажутся несколько даже обескураживающими – для полковника, видевшего так много смертей и должного хоть немного очерстветь сердцем: «…Построят государство, которое будет работать как слаженный механизм, в нём не будет недостатков, пороков, в конце концов, как утверждают французские философы, все люди будут равны, но… жалость? Будет изобилие вещей, всего вдоволь, может быть, даже не станет бедных, но… человеческое тепло? Может быть, и младенца научатся выращивать в пробирке… Но… мать?..»

Зачем мать, Фёдор Николаевич, когда есть, к примеру, два отца. Хотя как вы догадались про искусственное оплодотворение – всё равно загадка.

В январе 1820 года на квартире Глинки собирались многие будущие руководители восстания на Сенатской площади – и Павел Пестель, и другие; говорили о необходимости установления республиканского строя. Не исключено, что именно тогда случился первый разговор и о возможном цареубийстве.

Это было явно не в характере Фёдора Николаевича – воина, но при этом добрейшего человека.

Глинка был за конституцию – и при этом оставался монархистом; а как иначе, если он своими глазами видел государя на кургане, отпустившего всю свиту и недвижимо стоящего под ядрами? Десятки раз Глинка славил имя государя во время войны; а потом – во времена мирные – написал многие вдохновенные строки об императрице.