Неоконченная симфония Дарвина: Как культура формировала человеческий разум - Кевин Лейланд Страница 72

Культуру можно представить как вместилище коллективной памяти, которая обеспечивает базу знаний для сообщества{1176}. Эффективность этого информационного хранилища зависит от размера и структуры населения, то есть демографические процессы могут как способствовать, так и препятствовать накоплению и сбережению культурной памяти{1177}. Согласно формальной теории, пока население не достигнет определенного порога плотности, ему будет трудно не только наращивать инновации, но и не утратить уже накопленные культурные знания{1178}. Легко понять причину такого положения дел. Если у вас есть ценная идея, которую не удается распространить путем социального научения, она вместе с вами и умрет. Если же вокруг вас достаточно людей, чтобы эту идею подхватить, она вполне может надолго вас пережить. Как показывают эксперименты, группы лучше решают сложные задачи, чем одиночки, и чем сообщество крупнее, а его внутренние связи теснее, тем более сложные инновации оно способно породить{1179}. По-настоящему каверзные задачи решает не какая-то одна светлая голова, а коллективный разум, штурмующий эти задачи совместными усилиями{1180}. Более крупные или более плотные сообщества не только порождают более многочисленные и более сложные инновации, но и дольше их сохраняют, обеспечивая тем самым широту культурного репертуара{1181}. Эту связь между культурным репертуаром и размерами группы продемонстрировал с помощью теоретического анализа тасманийской культуры антрополог из Гарвардского университета Джозеф Хенрик{1182}. Тасмания, около 10 000 лет назад отделившаяся из-за подъема уровня моря от австралийского материка, служит одним из самых знаменитых примеров потери культурной памяти. Утратив контакты с аборигенными популяциями на материке, небольшое тасманийское сообщество просто позабыло накопленные прежде многочисленные навыки и технологии, в том числе касавшиеся изготовления теплой одежды, рыболовных сетей, копьеметалок и бумерангов{1183}. На более общем уровне антропологи и археологи обнаружили взаимосвязь размеров населения и разнообразия инструментария (технологии). В частности, среди народов Океании во времена первых контактов с европейцами более обширный инструментарий наблюдался у более крупных сообществ{1184}.

У давней истории отбора в пользу высокоточных механизмов подражания есть и обратная сторона, и одно из доказательств данного утверждения заключается в том, что иногда человек сохраняет неподходящие или устаревшие знания{1185}. Известный пример – предпринятая норманнами около 1000 г. попытка колонизировать Гренландию. Колонизация успехом не увенчалась, поскольку ради пропитания переселенцы упорно пытались выращивать скот. Передаваемая социальным путем норма, которая была адаптивной на их родине в Скандинавии, оказалась крайне неэффективной в суровых условиях Гренландии. Не сумевшие перестроиться и покончить с опорой на прежний культурный багаж, норманны голодали. Однако такие случаи все же скорее исключение, чем правило. В целом культурные знания вполне адаптивны{1186}. Одна из причин, по которым мировое население неуклонно растет, заключается в том, что наши популяции вымирают гораздо реже, чем популяции других видов. Мы выживаем в непростых обстоятельствах именно благодаря адаптивной гибкости, которой обычно наделяет нас культура. Косность и глухота к новому для нее менее характерны{1187}. Эту пластичность дает нам огромная база культурных знаний, в которой сохраняются ценные идеи и эффективные решения прошлых задач за очень долгий период, в том числе и тех, что встречаются нечасто.

В обмене и сохранении этих знаний ключевую роль играет язык – во многих традиционных сообществах существуют устная традиция и обряды, позволяющие передавать информацию из поколения в поколение практически без искажений. Убедительную иллюстрацию мощности устной традиции мы находим в истории маори{1188}. Устные предания включают в себя рассказ о том, как этот народ перебирался со своей прародины Гаваики в Новую Зеландию через океан на огромных каноэ под названием вака. Согласно этому преданию, Такитиму пересек океан и вытащил свои каноэ на берег у горы Мангануи на Северном острове – так первые поселенцы высадились в заливе Пленти в 1290 г. В полном соответствии со сказанным, именно к данному периоду, 1250–1300 гг., археологи относят первые поселения маори в этом районе. Более 400 лет спустя народ маори открыл английский мореплаватель капитан Джеймс Кук. Огибая в 1769 г. Новую Зеландию, он зашел в залив Пленти и попытался пообщаться с местным населением. В записях о его плавании сообщается, что взятый на корабль полинезиец по имени Тупия отлично вел беседу с маори, хотя всю свою жизнь прожил на острове Таити, расположенном в 2500 милях на северо-восток от Новой Зеландии{1189}. У себя на родине Тупия был жрецом, а значит, носителем устной традиции своего сообщества. По свидетельству команды Кука, Тупия был прекрасным оратором, излагавшим историю своего народа без единой ошибки или запинки в течение нескольких недель. Кроме того, он мог перечислить своих предков до сотого колена{1190}.

В записях о плавании Кука отмечается поразительное сходство между языком маори и таитян Французской Полинезии и приводятся длинные перечни слов, одинаковых в обоих языках. Говорится там и о необычайных параллелях в исторических преданиях обоих народов: например, и маори, и таитяне называли своей прародиной одну и ту же землю на северо-западе. Эти представления великолепно подтверждаются данными археологии, лингвистики и физической антропологии, которые указывают на то, что первые переселенцы в Новую Зеландию прибыли с востока Полинезии и именно они стали маори. Исследования эволюции языка и данные митохондриальной ДНК позволяют предположить, что большинство народов тихоокеанских островов около 5200 лет назад ответвились от коренного населения Тайваня и перебрались в Океанию через территорию нынешних Юго-Восточной Азии и Индонезии{1191}. То есть они действительно прибыли с северо-запада, в точности как гласят совпадающие в обеих устных традициях утверждения.

Подобные примеры, конечно, удивительны, однако точность и устойчивость устной традиции все же имеют свои пределы, даже если пользоваться специальными мнемоническими приемами, такими, например, как песни, с помощью которых аборигены сохраняют и передают географические сведения. Тем не менее человеческую базу знаний дополнительно укрепляет создание – в основном опять же средствами культуры – внешних по отношению к нашему мозгу систем памяти, таких как записи, архитектура, живопись или кипу у инков. Без этого внешнего хранилища, в котором представлены все составляющие материальной культуры, не было бы взрывного роста кумулятивной культуры в последние 10 000 лет, поскольку это оно тысячекратно увеличивает совокупность знаний, доступных населению, и включает в себя зафиксированную в том или ином виде память тех, кто жил до нас{1192}. Даже у тех животных, которые демонстрируют какие-то зачатки культурной передачи, память использует преимущественно информацию, собранную в мозге, а объемы и долговечность данных, которые та или иная популяция способна таким образом удерживать, жестко ограничены. Вынесенная вовне и отличающаяся устойчивостью социальная информация у кого-либо, кроме человека, судя по всему, редкость. Так, некоторые виды муравьев могут оставлять феромонный след к источнику пищи, однако ориентир этот эфемерен и дольше суток обычно не держится{1193}. Человек же, то есть современное человеческое общество, в огромной мере полагается на коллективную, внешнюю, долговечную память, включающую ныне и книги, и записи, и библиотеки, и компьютерные базы данных, и интернет. Эти ресурсы – атрибут сообществ или даже глобального знания, а не отдельного человека{1194}. Фонды крупнейшей библиотеки мира – Британской, находящейся в Лондоне, – насчитывают около 170 млн единиц хранения. Среднестатистическая книга содержит около мегабайта информации, а значит, крупнейшая библиотека мира может хранить многие десятки терабайт информации. А объем информации, хранящейся сейчас в интернете, составляет, согласно недавним подсчетам, 1 200 000 терабайт{1195}. Внешние хранилища культурной памяти на несколько порядков превышают возможности памяти одного человека или даже объем коллективных знаний, накопленных тем или иным сообществом. Знание становится все труднее утратить, и храповик культурной эволюции продвигается еще на один зубец: в процессе, включающем в себя приобретение и потерю знаний, остается в основном одно сплошное приобретение. Теперь у нас другая крупная проблема: мы захлебываемся в потоках информации, и нам не удается эффективно ее фильтровать, чтобы определить, какая нам нужна в данный момент.

Таким образом, земледелие повлекло за собой не только всплеск инноваций, но еще взрывной рост населения и информационную перегрузку.