В паутине сладкой лжи - Каролина Шевцова Страница 54

Не мог, не хотел, не понимал, и вообще все вышло случайно.

Я откинулся на спинку кресла и сцепил руки в замок. Сестре нужно время, чтобы понять меня, а мне терпение, чтобы не торопить ее. Я молчал, внимательно рассматривал стены в кабинете, выкрашенные по выбору отца в холодный синий. В дизайнерской раскладке этот оттенок назывался Берлинской лазурью, я же не видел в темном, почти черном цвете стенах ни одного намека на жизнерадостную Германию. Здесь было некомфортно, но и менять что-то под свой вкус не стал.

На столе лежали документы, как при жизни отца. На полках книги. Те, что читал отец. Моего здесь ничего не было. И даже решения я старался принять другие, те, за которые мне не пришлось бы краснеть перед строгим родителем. Потому что он умер, но так и не ушел от нас.

Блуждая взглядом по знакомым из детства вещам, остановился на сестре и только тогда увидел, как дрожат ее губы.

— Кристин, — я тотчас сорвался с кресла, — Кристюш, все хорошо?

— Все отлично, Андрей, — она всхлипнула, — знаешь, я сегодня утром проснулась и подумала, какой хороший будет день. И он и правда хороший. Ты приехал домой пораньше, мама веселая, ты видел, какая она веселая? А мы с Витенькой ждем малыша. Очень радуемся этому, а тут ты со своими глупостями, ну хватит же. Замолчи!

— Малыша… — Я до боли потер глаза, — Кристин, ты беременна?

— Нет, просто сытно поела, — послышался неестественный смех. Он оборвался так же быстро, как и возник: — Девочки уже в курсе, мама сходит с ума от радости, Витя даже плакал. Представляешь?

— А я?

— А ты чурбан бесчувственный. Ну же, — она протянула ко мне руки и крепко обняла. Я не мешал, просто не мог, замер соляным столбом и стоял не шевелясь: — Не дури, все останется как прежде, чтобы ты себе ни придумал. Будете работать и дружить, Витя хороший мальчик и не мог тебя обидеть.

Я осел на пол. Машинально гладил Кристину по руке в ответ, мысленно захлебываясь от возмущения. Все выглядело так, будто капризного малыша обидели в детском саду. Забрали лопатку, а после дали ею же по голове. А я пришел и пожаловался к ней, как к мамочке.

На этой мысли дверь в кабинете скрипнула и на пороге показалась моя мать…

Воронцов Андрей замолчал. Он вглядывался в темноту за окном, так, словно пытался вспомнить какие-то важные события того вечера. Длилось это не долго, но даже минуты хватило, чтобы медсестра заерзала в нетерпении.

— Ну что дальше-то было?

— Дальше? Ничего не было. Все. Конец.

— Как конец? Куда конец? Как так-то? — Женщина разочарованно выдохнула и осеклась, ей показалось, или больная девочка в коме выдохнула вместе с ней… — Так дальше истории не будет?

— Нет.

— И мы не узнаем, что произошло? — Не унималась миссис Джонсон.

— Хорошо. — Вскричал Андрей. — Дальше моя мама задала один единственный вопрос:

— А как это отразится на нас, Андрей? Что изменится в нашей жизни?

— В вашей, мама, ничего.

Я поцеловал ее в щеку, поздравил сестру с беременностью и покинул дом.

Всё. Про такие мгновенья говорят о черной пелене перед глазами или о том, что все становится с ног на голову или плывет. Люди вообще врут о том, чего никогда не испытывали. И с глазами и с вестибулярным аппаратом было все в полном порядке, однако мне вдруг стало… никак. Мне стали в равной мере безразличны все и всё, глубочайше насрать на фондовый рынок, сдачу особняка, подписанные бумаги, криво припаркованную машину, которая, вероятно, отныне принадлежала Виктору, и, минуточку внимания, на это мне тоже было совершенно положить. Тина, сестра, мама, лучший друг, любовница — и что? Просто… я вдруг понял, что ни одно имя не вызывает во мне хоть какие-то эмоции, мне стало безразлично, что будет с ними дальше, но главное, что будет дальше со мной.

«А как это отразится на нас?». Да никак, мать вашу! Как ездила по шоу-румам с моей картой, так и продолжишь это делать. Частные клиники и курорты так же не потеряют своего лучшего клиента в твоем лице, мама. Будешь колесить по миру и выбирать подарочки для моего племянника.

Видела бы ты их лица, такие обеспокоенные и такие равнодушные! Они не поощряли Виктора, но и дурного не увидели ничего, в чем, собственно, проблема? Ведь все средства остаются в семье. Никто не лишал меня работы, мы даже можем не говорить сотрудникам о смещении полюсов. Можем не говорить… смещение полюсов.

И самое болезненное, они ведь до сих пор думают, что я просто обиделся. Расстроился из-за денег. То есть вся проблема в том, что у меня забрали деньги! Те, которые я зарабатывал всеми способами, не всегда правильными и не всегда честными, только для благополучия своей семьи, отобрала у меня та самая семья, ради которой я так напрягался. Не спал, не ел, торчал сутками в офисе, чтобы вникнуть в нелюбимое дело, которое мне никогда не принадлежало. И единственное, что я хотел получить — поддержку. Просто знать, что меня не предадут за рогалик с повидлом.

И все! Хотя нет, еще кое-что. Перед выходом я нашел Виктора и спросил, какую сумму он предложил Тине. Сколько я стоил в ее глазах.

И знаешь, что он ответил?

— Очень не дорого. Миллион рублей, но она бы сделала это и бесплатно, потому что от денег Алевтина в итоге отказалась. Не взяла.

Я оказался еще более пустым, фактически невесомым — жалкая оболочка, бывшая некогда Воронцовым старшим. Бессмысленно перечислять имена всех, кто предал меня в тот день. Я сражался один против целого мира, и вдруг выяснилось, что все это было зря.

Мне не хотелось больше ничего, даже уехать сюда и начать все сначала. Я не хотел сначала, я хотел «КОНЕЦ» жирными буквами посреди страницы. Купить билет в Лондон и сбежать ото всех казалось не решением и не выходом, это просто единственное, что мне оставалось