Эдвин Гилберт - Камни его родины Страница 49

Вот и дом, где живет Мэрион, – безличное темно-красное здание на Первой авеню, обветшалое и замызганное. Рафф сразу отметил знакомую претензию на шик: оконные рамы оранжево-розовые, а двери черные, лакированные; тесный, как мышеловка, вестибюль оклеен черно-розовыми обоями, стойки перил блистают девственной белизной, словно свежее белье на изъеденном проказой теле.

На втором этаже у открытых дверей своей квартиры стояла Мэрион Мак-Брайд. Рафф поднимался по ступенькам и думал, что даже английская блуза, юбка из шотландки и туфли на низких каблуках не могут скрыть ее особенной, сдержанной и аристократической красоты.

– У меня нет ничего, кроме виски, – сказала она.

– Вот и чудесно. – Рафф вошел в гостиную и уселся, довольный, ликующий, полный благодарности; наедине с этой девушкой он чувствовал, что приобщается к жизни Нью-Йорка. Он огляделся: узкая комната, точно купе пульмановского вагона, радиаторы отопления, темно-серая, почти черная тахта, над ней картина позднего Мондриана; ее четкие геометрические формы выпукло и весело выделяются на стене, выкрашенной в черный и устрично-белый цвет; кофейный столик с белой мраморной доской; два березовых стула, похожие на скелеты; в простенке между окнами – чертежный стол.

– Наливайте себе, – Мэрион показала на мраморный столик с графином.

Он налил немного виски в стакан и разбавил водой, потом поднял голову и взглянул на Мэрион, которая села напротив на березовый стул. Он уже давно понял, что хочет поближе узнать ее, что его влечет к ней и человеческий интерес и мужское желание.

И еще ему хотелось пробиться сквозь эту броню равнодушия, но не сорвать ее в жестоком единоборстве, а осторожно снять и увидеть все, что под ней скрывается; обнаружить богатства, которые, по его убеждению, таятся в душе Мэрион.

Он не стал долго раздумывать.

– Скажите, Мэрион – я не буду называть вас Мак, это не идет к вам, – скажите, почему вы позволили мне прийти? Все предупреждали меня, что это безнадежное Дело, и я очень удивлен.

– А почему вы позвонили мне?

– Вероятно, потому, что ничем не отличаюсь от прочих мужчин у нас в конторе, да и где угодно. – Он отпил виски. – Впрочем, дело не только в этом. Я еще хотел понять, почему красивая девушка так старается выглядеть бесцветной и неженственной, точно какой-нибудь робот или...

– Благодарю, – прервала она его решительно, но совершенно спокойно. – Доскажете как-нибудь в другой раз. – Она закурила и взглянула на ручные часики.

Прекрасное начало Раффа было испорчено. Но все-таки он продолжал.

– Ладно, Мэрион, не буду расспрашивать вас. Думать об этом я не перестану, но...

– Можете спрашивать.

– Боюсь окончательно погубить себя в ваших глазах, – с неуверенным смешком сказал Рафф. Тем не менее он взял себя в руки. – Понимаете, меня возмущают люди, которые понапрасну упускают жизнь. Вот такие, вроде вас. Ведь вы засохнете! Что за охота умереть старой девой?

Мэрион Мак-Брайд быстро встала со стула и подошла к окну. Рафф посмотрел на ее ноги и сразу же отвернулся. Он снова отпил виски.

– Как бы вам понравилось, – голос Мэрион звучал раздраженно и воинственно, – как бы вам понравилось, если бы у вас отняли обе руки и вы больше не смогли бы держать карандаш?

– Что?!

– Как бы вам понравилось, если бы вам пришлось бросить архитектуру?

– Нелепый вопрос, Мэрион!

– Ну, так если хотите знать, вот почему я «понапрасну упускаю жизнь». Просто-напросто я хочу быть архитектором.

– Ну и будьте на здоровье!

– Я хочу быть настоящим архитектором. Со своей конторой и клиентами. Очень-очень известным архитектором. И, главное, очень хорошим. – В этих словах чувствовалась глубокая, непоколебимая уверенность в себе. – Но у меня, к несчастью, довольно привлекательная внешность, да еще вдобавок белокурые волосы. Кончится тем, что я их выкрашу. – Она помолчала. – Вам это кажется абсурдом? Нелепостью?

– Да, Мэрион.

– Моя мать училась на медицинском факультете. Она была уже интерном. И тут вышла замуж. Тоже за интерна. После этого она была счастлива, родила троих детей, а когда они выросли, стала несчастной и жалкой и разочаровалась в жизни. Отец? Ну, отец, конечно, процветает, – язвительным тоном добавила она. Знаете, сколько моих однокурсниц занимается архитектурой? Одна я. А нас было семеро. Остальные вышли замуж и всё еще строят планы, как они откроют маленькую контору – когда-нибудь, когда дети уже не будут путаться под ногами.

Рафф невольно вспомнил Трой.

– Более гнусной теории я в жизни не слышал. Серьезно, Мэрион.

– Ерунда! – воскликнула она. – Я не желаю попасться в западню. А это западня, мой друг. Хотя, быть может, и очень уютная. У меня, на беду, есть яичники, я могу зачать ребенка, понести от супруга. Если я доверюсь природе или мужчине, моя песенка спета. А я достаточно умна, мой друг, чтобы помнить об этом и не попадаться.

– Ни одной женщине-архитектору пока еще не удалось создать у нас в Америке процветающую фирму. Вот к чему сводятся ваши аргументы. – Рафф поставил стакан на стол. – Итак, вы решили постричься в монахини, запереть свою душу в монастырь, чтобы вас причислили к лику святых? Чепуха какая! Скажите мне, ради бога, Мэрион, почему дело, которое вы хотите делать, не может быть только частью вашей жизни и ваших чувств?

– Прекратим этот разговор. – Она снова села на стул и взяла стакан с виски.

– Объясните мне.

– Получив диплом, я поступила на работу к женщине архитектору. У нее была своя контора, она состояла членом Института американских архитекторов, была талантлива, хорошо знала свое дело. А все-таки серьезных заказов, по-настоящему выгодных или сложных, ей никто не поручал. Самое большее – какой-нибудь особнячок, или перепланировку, или пристройку. Не выйди она замуж за доктора, который лечил ее от язвы желудка, быть бы ей сейчас без куска хлеба. А теперь она берется за карандаш, только чтобы нарисовать корову или котенка своим детишкам. – Мэрион залпом допила виски. – Вот почему я говорю о западне, мой друг. Завтра мне рано вставать. Не понимаю, с чего я вообще позволила вам начать этот разговор.

– Договаривайте до конца, – взмолился Рафф. – Я не могу уйти, не узнав всего.

– А зачем вам это?

– Мне интересно. Чтобы вылечить вас, надо знать, из-за чего вы сошли с ума, – сказал он. А что? Разве он плохой доктор? Можно сказать, специалист. По чужим болезням.

Она посмотрела на него, встала, повернула стул и, Усевшись верхом, скрестила руки на спинке.

– Зачем вы уродуете себя? Зачем сидите в такой безобразной позе на этом безобразном стуле? – не выдержал Рафф. – Неужели нельзя отстаивать свою мысль и при этом оставаться красивой?

– Чего вы добиваетесь? – спросила она.

– Не знаю... Чтобы вы потеряли голову... А может быть, просто проверяю, долго ли мы будем вот так разговаривать, или...

– Или выясняете, нельзя ли провести со мной ночку? – перебила она его.

– А что! Славная была бы ночка! Ночка на славу!

Она с трудом сдержала улыбку. Потом сказала:

– Как вы думаете, почему я работаю для Илсона Врайна? Потому что это может послужить отличной рекомендацией. Знаете ли вы, что в наше так называемое просвещенное время, когда немало женщин занимается архитектурой, молодую женщину архитектора все-таки считают... – Она передразнила интонацию воображаемого клиента: – «Ну что ж... С устройством кухни или, скажем, с отделкой гостиной она, пожалуй, справится... А что будет, когда дело дойдет до расчета бетонных опор? Консолей? Канализации? Нагрузки на крышу? Н-да! Пожалуй, ничего не получится. Лучше не рисковать».

– А если вы станете сморщенной старой девой, заказы на вас так и посыплются? – Раффа и злила и забавляла ее несокрушимая уверенность.

– Во всяком случае, я попробую, – сказала она. – Вас зовут Блум? Почему не Полоум? Куда больше к лицу.

– Вы правы, Мэрион, – согласился он. – А почему вас прозвали Маком, когда ваше имя Мэрион? Мак – это оскорбление. 4 Клевета. Бесстыдная дерзость.

– Хватит. – Она снова встала, закурила вторую сигарету.

– Будь я мужчиной – я хочу сказать, заказчиком, – продолжал Рафф, – я не поручил бы вам даже курятник. Вообще ничего не поручил бы. Плевать, что у вас бог весть какой опыт и что вы с закрытыми глазами считаете на логарифмической линейке. – Он тоже встал и начал расхаживать по комнате. – Я подумал бы так: у этого ничтожного создания вкуса ни на грош; она даже стыдится того, что она женщина, и весь день шлендрает в туфлях на низком каблуке и в какой-то дерюге. Что может выстроить такая женщина? Гадвилл!

Рафф увидел, как что-то вдруг изменилось, что-то дрогнуло в этом патрицианском лице; потом оно снова стало каменным.

– Зачем вы позвонили мне сегодня? – чуть слышно спросила она. – Только для того, чтобы сказать это?