Сергей Белозёров - Словарь далей Страница 2

Из Иркутского цикла

1.Ближе к Новому годутишину и свободу,очевидно, и я обрету.Потому что, отчаясь,сроки сам назначаешь,если невмоготу.

Проще станет и легче,и расправятся плечи,взмоет ввысь небосвод,и какой-нибудь кустикв переулках иркутскихсвои белые свечитихо рядом зажжет.

Будет полночь, как зал —темным рядом зеркалчьи-то черные двери,и во мраке зеркалвсе, что в жизни искал,и — потери, потери,

и простор. Не грусти!Пей за здравие Мэригорький снег из горсти.

2.Ветер, боже ты мой,выдувает окно пузырем,будто к окнам спинойприслонились ноябрь с декабрем.

К этим братцам ведет,вероятно, январь февраля —дом из камня, и тотвесь дрожит, и трясется земля.

От большого умаговорили мне, видно, друзья:«Тихий угол — Зима…»Если кто-то и тихий — то я.

Я гляжу из угла,чурбачок примостив на полу:скоро ввалится мгла.Я забыл, как рассеивать мглу.

Если выбьют стекло,я бы раму письмом застеклил.Но письмо не дошлопо причине замерзших чернил.

"Слышишь, не забывай меня…."

Слышишь, не забывай меня,счастье неназываемое,рыжая полонянкарощиц яснополянских!

Крикни мне из столиц твоих:помнится ли и длится льнежность ослепших листьев,трогавших наши лица?

Перешепчи по почтепочерком удивленным:что тебе этой ночьюшепчет звезда над кленом?

Снова я с этим, с этим,с этим, что отболело,точно полоска под сердцем,мертвенно побелело.

Светом былых галактиксветит былое чудо…

Запахивая халатик,резко звякнув посудой,ты обернись — не зовут ли? —к окнам своим замерзшим,словно от боли смутнойясный свой лоб наморщив.

Где-то в большой державе,нас разделившей стольким,звезды мой лоб прижалик черным морозным стеклам.

Чтоб и теперь делитьсярадостью и бедоюбелых незрячих листьев,тающих под ладонью…

Тише, милая, тише:туфельки спят в прихожей,спит за стеной сынишка,не на меня похожий.

Спит и твой муж, уставши,ты же его разбудишь…

Не забывай меня, дажеесли меня забудешь.                                       1969

Недоговоренное с Пушкиным

1. Январь, 1837. День дуэлиДанзаса ждать. Письмо писатьо переводах детской книжки.И — ни словечка не сказатьНаташке, Сашке, Машке, Гришке!

И — не взглянуть. И — не шагнутьтуда, к разбросанным пеленкам,и к чепчикам, и к распашонкам,и к долгополым рубашонкам,спросонок сбившимся на грудь!

Уже их участь решена.И в детской — белыми крылами —неведенье дневного снаукрыло их. И тьма — кругами.

В ней — ненависти едкий дым,и честь, и разговоры в свете,и невозможность быть слепым…

Но дети, Пушкин? Как же дети?

2. Михайловское. Пущин.Черт возьми, по селу — бубенцы!Раскатились по снегу в концы,в закоулки и выселки даже,ссылка равновелика удаче,если — Пущин! Да с парой вина!Да беседа с темна до темна,допьяна — не с вина, с разговора!

Скоро, Пушкин, мучительно скорособеседники и собутыльникивыйдут в висельники и кандальники,но — зато балерины субтильненькие,но — зато похожденья скандальненькие.

Скоро, Пушкин, ты скажешь, что казни —к вящей славе. И что без боязниты глядишь в девятнадцатый век.

Но сегодня, в свободу отпущен,все же из-под опущенных векты взгляни через стол. Это — Пущин.

3. Тригорское. Анна Керн.Какое нужно вдохновенье,веселое осатаненье,когда ей безмятежно спится,писать про чудное мгновенье!

/А следующая страница —«Ох, вавилонская блудница!»/

Нет, Пушкин. Все же эта спица —о двух концах. Быть может, тыи чувств, и тела наготыстыдился мало. Я б не могшагнуть за нравственный порог,увидеть вянущий венок,читая Пушкина, онаи молчалива, и бледна,погружена в девичьи грезы,одной рукой стирая слезы,другою шарит между ног…

О, Пушкин, Пушкин! Как ты смог?

4. 1999. ЮбилейДаже памятник — как и должны —укоряют пушкиноведыза нечищеные штиблетыи неглаженые штаны.

Ими Пушкин не отутюжендо конца, потому и нуженв собеседники. Слава Творцу,речку Черную и Тверцу,смерть с любовью соединившему,это дело знакомо Всевышнему.

На всея Руси, на Руси всеяне ему одному была чаша сия.

Так наполним бокалы бордои содвинем бокалы разом!

Пушкин с нами — и с нами добро,Пушкин с нами — и с нами разум.

До чего же все-таки жаль его,непутевого и печального…

Словарь далей

Трогай!                         Зима, Перевоз, Кимильтей,Харик, Тулун, Кундулун и Азей,Тулюшка, Шуба, Курят, Мингатуй,Нюра, Тайшет, Камышет и Хингуй,Худоеланская, Котик, Уда,Ук, Нижнеудинск, Утай, Шеберта…

Я не доеду к тебе никогда!

Станции стали, коптя и трубя.Это — на первых трехстах километрахОт погребения в рудах и недрахЧетверо суток еще до тебя.

Ты, разбираясь с последним письмом,Далей словарь почитай перед сном.Может, поймешь… Непонятно? Беда ли…

Тьма и метель. И словарь моих далейжестью названий гремит за окном.

Симеон Полоцкий

Склоняю выю, егда вспомню тыю силлабику:мужичка! словами мужицкими славу тебе реку!Егда поменялась земля, и люди в ней тоже,негоже их ладить в грецкия ды римския одежи,а надо езыком российским правду про жизнь казати,коряво ды право чрез болото гатить гати.И плачу я, ибо знаю, что Богом речется:хто перьвым идет по болоту, тот с берега камнями побьется.Тыя, хто полетят за тобой меж твердью и небесами,начнут хаять тебя, силлабика, смеяться над твоими словесами.А ты иди, сестрица моя силлабика, иди прямо,не поверьху и не посуху — через бугры ды ямы.А хто камень бросит — прости: мало винны дети, что забыли,як ты перед ними в грязи стелилась, дабы ноженьки не замочили…