Антонин Ладинский - Роза и чума

Ант. Ладинский

Роза и чума

«Когда средь бури сравниваю я…»

Когда средь бури сравниваю яСвою победу с пушкинскою славой,Мне кажется ничтожной жизнь моя,А сочинение стихов забавой.

Зима? Воспета русская зима.Кавказ? Воспето гор прекрасных зданье,И в тех стихах, где «розы и чума»,Мы как бы слышим вечности дыханье.

Горам подобна высота стола,И утешеньем служит за торами,Что ты слезу с волненьем пролилаИ над моими темными стихами.

«Свой дом ты предпочла тому…»

Свой дом ты предпочла тому,Кто новый мир открыл,Ты выбрала себе тюрьмуВ краю приморских вилл.

Но в этом доме (моря гладьИ очень много роз)Чего-то будет нехватать,Каких-то бурь и слез.

О, льется времени вода,А нам забвенья нет!Ты не забудешь никогдаО том, что был поэт!

О, как шумел над головойПечальный ветер скал,Когда он говорил с тобойИ руки целовал!

Порой, в невероятных снах,Где все наоборот,Услышишь ты как в облакахПрекрасный голос тот.

Проснешься ты как бы от гроз,И будет в тишинеПодушка мокрая от слез,Что пролиты во сне.

«Как две планеты…»

Как две планеты —Два огромных мира:Душа с душоюВстретились, коснулисьКак путники среди пустынь ПамираИ вновь расстались, разошлись,Проснулись.

Но мы успели рассмотреть в волненьиВсе кратеры, все горы и долины,Песок тех рек и странные растеньяНа берегах из розоватой глины.

И, может быть… Как в тихом лунном храмеИ в климате насыщенном пареньем,Заплаканными женскими глазамиИ на меня смотрели там с волненьем?

И удивлялись, может быть, причинеТакой зимы, тому, что — снег, что хвоя,Что мы в мехах, фуфайках и в овчине,Что небо над землею голубое.

НАЕЗДНИЦА

Ты птицею в тенетах трепетала,Всего боялась — улиц, замков, скал.Пред зеркалом прическу поправляла,Как собираясь на придворный бал.

Ждала тебя как в книге с позолотой,Как в сказке, — хижина и звук рогов,Волненья упоительной охотыИ шум метафорических дубов.

Как ножницами вырезаны листьяДеревьев, что торжественно шумят,Как римские таблички для писаньяПокрыты воском, как латынь звенят…

Наездницей летела ты в дубравы,Шумели бурно книжные дубы,И, может быть, сиянье милой славыУже касалось и твоей судьбы.

«Все гибнет в холоде зиянья…»

Все гибнет в холоде зиянья:Корабль в морях, цветок в руке,Все эти каменные зданья,Построенные на песке.

Все хижины и небоскребы,Нью-Йорк и дом, где жил поэт.Подвалов черные утробыОстанутся как страшный след.

Но, может быть, в литературеХоть несколько моих листковСлучайно уцелеют в буре,В которой слышен шум дубов.

И женщины прочтут с волненьемСтихи о том, как мы с тобойС ума сходили в упоеньи —В бреду, в постели голубой.

«Ты жила…»

Ты жила,Ты любила,Ты мирно дышала,Но над этим физическим счастьемГрозаКак милльоны орловВозникала,И катиласьВ пространствах вселеннойСлеза.

В той странеВозвышались прекрасные горы, —Там, куда я тебяСквозь бессонницу звал.Мне казалось,Что это органные хоры,А тебе снились платьяИ кукольный бал.

В той странеНа ветру раздувались рубашки.Клокотали вулканыИ билась душа.Ты спокойно доставилаЧайные чашкиИ пшеничный нарезала хлеб неспеша.

Я тебе говорил:— О, взгляни на высоты!О, подумай,Какая нас буря несет!Ты ответила,Полная женской заботы:— Ты простудишься там,Средь холодных высот!

Было ясно:В каком-то божественном планеРазделяют нас горы, пространства, миры.И в объятьях твоих я одинКак в тумане —АльпинистУ подножья прекрасной горы.

«Хорошо, когда о пище…»

Хорошо, когда о пищеЗабывает человек,Бредит в ледяном жилищеАфрикой, а в мире — снег.

Хорошо витать в прекрасном,Вдохновляясь как геройЧем нибудь огромным, страшным —Бурей, музыкой, горой.

Скучно, если все — в теплице.Если в жизни напередНумерованы страницыИ расчитан каждый год.

Только тем, что непохожиНа других, на всех людей,Жребий дан из царской ложиСозерцать игру страстей,

С высоты на мирозданьеПотрясенное взиратьИ в театре, где страданье,Больше всех самим страдать.

МЭРИ

Л. Е. Гюльцгоф.

Ты в мире как в море,Где черные хмары.Ты — Мэри, ты — в хоре,Где голос Тамары.

Ты — ласточка в буре,Где парус весь в дырахИ гибель лазури.Ты — кровь на мундирах.

Но в мире, омытомТвоими слезамиИ бурей разбитом,Восходит над нами —

Над домом невежды,Над замком поэта —Светило надеждыПод щебет рассвета.

И в море страданья, —Мы знаем, — как рекиДва чистых дыханьяСольются навеки.

КРАСАВИЦЕ

Твоя душа — прекрасныйПустой огромный зал,Где мрамор беспристрастныйИ холодок зеркал.

Таких размеров рамыЗадуманы судьбойДля музыки, для драмы,Для бури голубой.

В таких холодных зданьяхВитает тишина,И в окнах как в зияньяхПлывет всю ночь луна.

Но вспыхнет люстр хрустальныхСияний миллионИ в грохотах рояльныхМир будет потрясен.

Так и твое дыханье:Полюбишь ты потом,И музыкой страданьяНаполнится твой дом.

ГОРА

Под звездами и облакамиСтоит высокая гора —Чистейший снег в альпийской раме,Тирольского рожка игра.

Ты там живешь. Почти в небеснойСтране из ледников и троп,Склонив над пропастью телеснойВысокий и прекрасный лоб.

Двух данных точек  расстояньеМы постигаем на лету,Но хватит ли у нас дыханьяВзойти на эту высоту?

Теодолит есть глаз науки…Но цифрам всем наперекорМы к счастью простираем руки,И я иду на приступ гор.

ЗИМА

В моей стране, средь бурь и зим,Стоит дубовый прочный дом.Валит из труб высокий дым,И есть тепло в жилище том.

Как бедный путник одинок,Когда вокруг холодный снег…Узрев в окошке огонек,Попроситесь вы на ночлег.

Хозяин отопрет вам дверь.Вы скажите, что вы поэт,Что дом ваш — мир, но крыши нет,Что холод как жестокий зверь.

Вы скажите: — Мой путь в стихе,Я шел, где пальмы, где Урал,Но заблудился в чепухеИ в этот зимний мир попал…

В ЦАРСТВЕ ПЕРНАТЫХ

Л. Е. Гюльцгоф.

Такая малая она на вид,Но таковы небес большие планы:Немного перышек, а так летитЕе душа в возвышенные страны!

И как она умеет жить и петь!С горошиною в горле, со слезами,Сильнее, чем больших оркестров медь,С закрытыми от нежности глазами.

Такой, что рвется в высоту небес,Не наш курятник нужен и не клетка,А весь огромный мир и лунный лес,Концерт, а не болтливая соседка.

ПОЭТ