Сергей Маковский - Собрание стихотворений Страница 12

«Ах, эти горы! По утрам…»

О, этот юг!

Тютчев

А х, эти горы! По утрам,чуть свет, какие озаренья!Молюсь нагорным алтарям —и мира непорочен храм,как в утро первое творенья.

Ах, улететь бы в эту высьот тьмы, от ужаса земного —туда, где горы вознеслисьи с бесконечностью слилисьпучины неба голубого.

Ах, раствориться в этой мгле,пронизанной его сияньем,не помнить о добре и зле,не быть собою на земле —быть только светом и мерцаньем…

Певица («В четверг под моё окно…»)

В четверг под моё окноприходит женщина петь.Пусть ей-то уж всё равно,да жуть на неё смотреть.

Во взоре не то вопрос,не то, как ножом, печаль,и грязная прядь волосбахромкой седой — на шаль.

А песню поёт онатакую — хоть плачь навзрыд,всю душу мою до днапризывной тоской пронзит.

Любого греха страшней,нельзя никому простить.И хочется крикнуть ей:Неправда, не может быть!

«Все слезы к старости да сны воспоминанья…»

Все слезы к старости да сны воспоминанья,душа утихшая — как озера водав предсумеречный час, когда своё мерцаньеотдаст ей нехотя вечерняя звезда.

Померк усталый день, а всё — воды зеркальнойне гаснет глубина: в лазури озерной,покинув небеса, клубится остров дальнийи озаряется последней тишиной.

«Судьбы перехитрить не пробуя…»

Судьбы перехитрить не пробуя,Смири свой дух — и плоть, и страсть.Нет, человеческою злобоюСуровых будней не заклясть.

Заботой сердце перегружено.Хоть любит, любит, а больно.Гитара старая простужена,Хрипит и кашляет смешно.

Но ржавых струн не перетягивай.Пусть фальшь. Далеко ль до беды?Терпи и бережно потрагивайЗакоченелые лады.

«Полжизни душно-плотской яви…»

Так, ты жилица двух миров…

Тютчев

Полжизни душно-плотской явии недостойной суеты;полжизни — сон, и тот же тыживешь,томясь в другой державе,

в тоске, в слезах по горней славетайноречивой красоты.В тебе душа как бы двойная:мятежной гордости полна,

грешнее грешного одна;другая — о, совсем другая! —всё шепчет что-то, засыпая.Проснулась… и не помнит сна.

«Мне снилось, будто умираю…»

Мне снилось, будто умираю…Вот-вот — минута, и уйду,в последнем страхе замираю,последнего забвенья жду.

Казалось — кончено… И в муке,в осиротелом забытьик вам я протягиваю руки,друзья и недруги мои!

Прощайте. Не судите строгоза то, что, сердцем одинок,любил я многих, но немногои больше полюбить не мог.

Венецианские ночи (сонеты)

I. «Всю ночь — о, бред! — в серебролунных залах…»

Всю ночь — о, бред! — в серебролунных залахВенеции я ворожу, колдун.И дышит мгла отравленных лагун,и спят дворцы в решетчатых забралах.

Всю ночь внимаю звуков шаг усталых, —в колодцах улиц камни — как чугун,и головы отрубленные лунвсплывают вдруг внизу в пустых каналах.

Иду, шатаясь, нелюдим и дик,упорной страстью растравляю рануи заклинаю бледную Диану.

А по стенам, подобно великану,плащом крылатым закрывая лик,за мною следом лунный мой двойник.

II. «Ленивый плеск, серебряная тишь…»

Ленивый плеск, серебряная тишь,дома — как сны. И отражают водыповисшие над ними переходыи вырезы остроконечных ниш.

И кажется, что это длится годы…То мгла, то свет, — блеснет железо крыш,и где-то песнь. И водяная мышьшмыгнет в нору под мраморные своды.

У пристани заветной, не спеша,в кольцо я продеваю цепь. Гондола,покачиваясь, дремлет, — чуть дышаприслушиваюсь: вот, как вздох Эола,прошелестит во мне ее виола…и в ожиданье падает душа.

III. «Ленивый плеск, серебряная гладь…»

Ленивый плеск, серебряная гладь,дурманы отцветающих магнолий…Кто перескажет — ночь! — твоих раздолийи лунных ароматов благодать?

Ночь! Я безумствую, не в силах болеизнемогающей души унять,и все, что звуки могут передать,вверяю — ночь! — разбуженной виоле.

И все, что не сказала б никому —ночь! — я досказываю в полутьму,в мерцающую тишину лагуны,и трепещу, перебирая струны:вон там, у пристани, любовник юныйвзывает — ночь! — к безумью моему.

Скеле («Как ты мне дорого, приветное село…»)

Как ты мне дорого, приветное село,Меня пригревшее в ужасную годину,Когда на всей земле царили смерть и зло,И я, как родину, обрел твою долину.Ах, до того в Крыму я прожил целый год,Не зная о тебе, год гнева, слез и пыток.Я выпил до конца, скорбя за мой народ,Обидами людей отравленный напиток.Все вынес я, всю боль отчаяний земных,Внимая летописи дел и слов бесславных.Томился мыслями о милых и чужих,Постиг терзание, которому нет равных:Бездействуя, не знать покоя никогда,Следить внимательно, минута за минутой.Как в одурманенных сердцах растет враждаИ разгорается междоусобной смутой;Как подлый торг идет на кладбищах войны,Как совершается вблизи и там, далеко,Голгофа жуткая замученной страны,Немилостивый суд неведомого рока…Все видеть и молчать. И плакать долгий годНад тем, что навсегда так горько обмануло,И ждать: вот и тебя случайно захлестнетВолна нечистая безумья и разгула…И я не выдержал томительных обид.Мне опротивела слепая, злая смута,И черноморский брег, и Симеиза вид.И в горы я бежал, в горах ища приюта.Куда? Не все ль равно! Я шел вперед, вперед,Под тяжестью сумы моей сгибая спину.Туда, где не было южнобережных вод,Через Шайтан-Мердвен, в Байдарскую долину.Был пасмурный февраль. Всходила чуть трава.Белели кое-где подснежники лесные.Пустынный вечер гас и золотил едваКрутые скаты гор и тучи дождевые.Местами на камнях весенний таял лед,И было холодно. Поток шумел в ущелье.Усталый, раненый всей суетой невзгод,Не радуясь весне, я брел на новоселье.Без цели, наугад. Скорей, куда-нибудь!Дубы корявые, ободранные буки,Как злые нищие, мне преграждали путь.Шипы кустарников кололи больно руки.Все выше, между скал вилась моя тропа.Вот перевал. И вновь безлюдная дорога.И снова хмурый лес, и камни, и толпаОсиротелых пней, черневших так убого.И вдруг… Передо мной — сияющий простор,Овеянный живым, волшебно-юным югом,И в золоте зари — чуть видимый узорХолмов, раскинутых широким полукругом.Виденье нежное, обетованный край,Мечта художника о недоступных странах,Долина вешняя, прекрасная, как рай,Как остров сказочный в дымящихся туманах!Я ахнул… Никогда, нет, никогда во снеНе грезился мне мир чудесней и безбрежней,И Божья красота не улыбалась мнеСпокойнее, добрей, блаженней, безмятежней.И стало так легко. Недавняя печальОт сердца отлегла. Я вырвался из плена.И мне мерещились Фра-Анжелико даль,Закаты Гоццоли и сумерки Пуссена.Прохладная изба. Широкий, светлый двор.Колодезь, клумбы роз, табачные сараи.Соседок за стеной нерусский разговор.Коровы, овцы, кур звонкоголосых стаи…Душе все любо здесь, милей день ото дня:И на окне цветы, и в огороде грядки,И эта пасека у ветхого плетня,И песня грустная хозяюшки-солдатки —Ее рассказ о том, как нынче трудно ейУправиться одной с работой деревенской,И выводок ее подростков-дочерей,Уже пленяющих задумчивостью женской;Мила и детворы непрошеной гурьба,Что весело шумит, под окнами играя…И бедная моя беленая избаВолшебней для меня дворцов Бахчисарая!Работой полон день. Везде и млад и старВ чаирах возится и поливает гряды.Не умолкает скрип нагруженных можар.Свершаются труды, как тихие обряды.Не налюбуешься! Смотрю, дивлюсь, брожу.Порой направлю путь к Узундже иль Саватке.Там у татар прием радушный нахожу:Мне нравятся их быт и гордые повадки.Люблю и танец их на свадебных пирах,И верность древнюю гостеприимства праву,«Селямы» важные и, в сакле, на коврах,Степенный разговор и кофе — по уставу…Настанет вечер. Тишь. Кузнечик засверлит.У завитых плетней — играющие дети.Задумчивый мазин на минарет спешит.И молча старики присели у мечети.Вот жалобно звенят гортанные словаВ вечернем воздухе, протяжные, как стоны.Им вторит иногда, вдали, едва-едва,Церковный колокол. И вместе плачут звоны.А вешняя заря зовет уже ко сну.Все — в ризах золотых закатного пожара.И солнце желтое, большое, за волнуЛилово-синих гор садясь, пылает яро.Все ниже, ниже… Вот в огне его лучаПрощального холмов порозовели склоны.И гаснут… В сумерках, понурые, мычаОтрывисто, бредут волы в свои загоны.И где-то в хуторах, уснувших на реке,Сторожевые псы залают спозаранок,И песню заведет татарин вдалеке,И слышны голоса гуляющих гречанок.И дружною толпой, окончив страдный деньВ окрестных кабаках, работницы-хохлушкиПройдут по зеленям и, проплывая в тень,Затянут вольные, знакомые частушки.И Русью вдруг пахнет, и сердце защемит…Уйти бы вдаль, туда, туда в поля родные,Туда, где страда слез кровавых и обид.О, родина, прости! Воскреснешь ли, Россия?И наступает ночь. Прохлада, аромат.Сияет Млечный путь над гребнями опушек.Трещат кузнечики, и в глушь свою манятБлуждающие «сплю», призывы совок-сплюшек.А там опять рассвет и таинство красы,Которой нет конца, единственное Скеле!И дни уносятся, как быстрые часы,Мелькают месяцы, как резвые недели.Весна давно прошла. Отпели соловьи.Кукушка милая вдали откуковала.Повылетали пчел мятежные рои,И буйной зеленью долина заиграла.Короче солнца путь, и жарче летний прах.Ручьи повысохли на дне ущелий сирых.Черешня дикая поспела на горах,И яблони цвели и отцвели в чаирах.Как скоро! Уж в саду румянятся плодыИ пухнет помидор в осеннем огороде.Желтеют пажити. Огромные скирдыНасупились в лугах… И лето на исходе!А вот, нахмуренный, и август в дверь стучитИ нерадивого клюкой своей торопит.Работа сельская еще живей кипит.Всяк на зиму добро умноженное копит…Но так же все горят а нежат небеса,И так же на заре туманы гор колдуют,И по краям ложбин кудрявятся леса,И в рощах горлицы без устали воркуют,Все той же музыки мечтательной полнаКраса осенняя твоих угодий, Скеле, —И утра благовест, и ночи тишина,И звоны полудня, и вечера свирели.И я, под липами, все в том же уголке,Обласканный теплом природы светозарной,Внимаю лепет их, качаясь в гамаке,И строфы дружные слагаю благодарно…

НАГАРЭЛЬ (Сонеты) Посвящаю памяти Н. С. Гумилева