Сергей Маковский - Собрание стихотворений Страница 13

НАГАРЭЛЬ (Сонеты) Посвящаю памяти Н. С. Гумилева

I. «Нет, — больше, сударь! Шестьдесят четыре…»

Нет, — больше, сударь! Шестьдесят четыре.Уже двадцать два — на Флоре капитан.А раньше: Грек, Меркурий, Океан…Да старость, ох, не радость в этом мире.

Бессонье, зябь, и голова — чурбан,а ноги — во! стопудовые гири.И то сказать: по кругосветной ширинамаялся в ненастье и туман!

Ну, правда, пожил. Sacrament… нехворо.Где не гулял, что? песен да вина!Какие женщины! Эх, старина…Но крепче всех запомнилась одна:плясунья из таверн Сан-Сальвадора.Креолка… Нагарэль. Дочь матадора.

II. «Извольте! Расскажу. Хоть забулдыга…»

Извольте! Расскажу. Хоть забулдыга —поверьте на слово. Не врал досель.Что было, сударь, было. Нагарэль…Оглянешься, и память — словно книга!

Ну-с… В ту пору уж несколько недель,у Бахии, на палубе Родрига,испанского сторожевого брига,я проклинал тропический апрель.

Зной, ливень, штиль. По вечерам из порта —и музыка, и песни. Как дурак,ночь напролет стоишь-стоишь у борта,в мечтах прикидываешь так и сяк,и отпуска, бывало, ждешь до черта.Однажды утром… Чокнемся, земляк!

III. «Однажды: «Юнга», слышу голос, «в рубку!..»

Однажды: «Юнга», слышу голос, «в рубку!»Бегу. А капитан (старик, добряки пьяница, да трезвый не моряк)глядит хитро, пожевывает трубку.

«Что ж? твой черед!» — и показал на шлюпку.В порту весь день, из кабака в кабак,сидел я с матросней, курил табаки вздрагивал, в окне завидя юбку.

Тогда же под вечер в таверне «Крот»ее и встретил… Ну, мигнул украдкой.Пришла, подсела. Черным глазом жжет.Молчит… И вдруг, змея, прильнула сладкои на тебе! — целует прямо в рот.Так началось. А кончилось… не гладко.

IV. «Да, началось. На долгую беду…»

Да, началось. На долгую беду.Не ем, не сплю. Болтаюсь день без толку,а ночь — скорей на бак: залезу в щелкуи притаюсь, да за борт! Как в бреду.

Плыву, ныряя чайкой, на грядугорбатых дамб, к рыбачьему поселку,и там, на отмелях, мою креолкумежду сетей и старых тряпок жду.

Частенько — не придет. Плывешь обратно,и Божий мир не мил. А невдомек,что девка-то, поди, куда развратна,в тавернах ночь прогуливает знатно…Эх, сударь, молодость!.. Жил паренек,да наскочил, как рыба на крючок.

V. «Влюбился — смерть! Красавица? Нимало…»

Влюбился — смерть! Красавица? Нимало.Жердинка смуглая, пятнадцать лет.Но взор, повадка, бровь углом… да, нет,в словах не то. Ну, — бес. А уж плясала!

Сорвется — вихрь, запляшет белый свет.Плывет, горит! Вот кружится, вот стала,и — прыг на стол и каблуком удалоотстукивает трели кастаньет.

А то — раздета, бубен, — ишь сноровка!Танцует голая. И грех и стыд, —какой любви мужчинам не сулит!Вся выгнется и грудью шевелит,и бедрами поводит этак ловко.Дурная, сударь, — истинно чертовка!

VI. «Наш парусник грузился понемногу…»

Наш парусник грузился понемногу,когда задул попутный нам зюйд-вест.И капитан решил: не медля в Брест.Для храбрости глотнув маленько грогу,

простился я. Она сняла свой крести мне надела с клятвой на дорогу,а я клялся — себе, и ей, и Богувернуться через год из новых мест.

Разбойничьей доверившись примете,мы снялись в ночь. И долго на рассветес брам-реи вдаль смотрел я. Вешним сномказался порт в тумане золотом:и отмели, и там — рыбачьи сетии словно кто-то, машущий платком.

VII. «И что же? Ровно через год, в июне…»

И что же? Ровно через год, в июне,до одури любовью вдохновен,покинув бриг у гибралтарских стен,пришел-таки я в Бахию, на шхуне.

Да, молодость… Чего не дашь взамен!Как я был горд и счастлив накануне…А за год-то в моей морской фортунепроизошло немало перемен.

Я прикопил деньжат и стал матросом —не юнга, чай! — большим, густоволосым(мне было прозвище «Кудрявый гусь»)и, кажется, не чересчур курносым.Я так мечтал: посватаюсь, женюсьи фермой где-нибудь обзаведусь.

VIII. «Знакомые места! Живым манером…»

Знакомые места! Живым манеромк отцу, тореро. След простыл. Беда!Я начал поиски: туда, сюда,в таверны, к рыбакам, в притон к мегерам…

Один ответ: весной сбежала. Да!Не то с заезжим русским, офицером,не то с другим таким же кавалером, —в Европу, в Азию, невесть куда.

Ах, сударь, тут, уединясь в сторонку,я понял, что любовь и злость точь-в-точьпохожи… Я любил, любил девчонку,а в помысле: вот взять бы, истолочьда в море вышвырнуть, как падаль, прочь!И кулаком грозился я вдогонку.

IX. «Но время лечит все: рубцы от ран…»

Но время лечит все: рубцы от ран,обиды сердца, медленное горе.Мою любовь угомонило море,развеял ветер, усыпил туман.

Не скоро, а забыл, для новых страни новых встреч, о днях в Сан-Сальвадоре.Утешился. Сначала в Балтиморе,потом — в горах Невады, у гитан…

Из порта в порт, за грузом, без оглядки!Сегодня Рио, завтра Уругвай.В Тай-пей чаи, в Гюэ бананы сладки.На Яве чуть не помер: лихорадки.Тонул в тайфун, — ну, думаю, прощай!Бывало тяжело, случалось — рай.

Х. «Матросам, сударь, что? И небогаты…»

Матросам, сударь, что? И небогаты,а веселы в свой час. То здесь, то там,небось, научишься по кабакамрасшвыривать последние дукаты.

Да, времечко! Жилось! Команда — хваты.И сколько ж их, красавиц, льнуло к нам,всех званий и пород: марсельских дам,фузанских гейш, гречанок из Галаты…

У нас, у моряков, особый дар.Пусть женщины охочи до обновок,да любят нас, будь только парень ловок,без умысла: за молодость и жар,за якоря и золотой загари голубой узор татуировок.

XI. «Прошло лет шесть… Нет, восемь. Из Босфора»

Прошло лет шесть… Нет, восемь. Из Босфораспешили мы в Кале. Как вдруг — норд-ост.Волна взбесилась: шторм. Не будь так прост,укрылся я в Лагосе от простора.

На набережной — толпы. Вдоль забора,смотрю, афиши в человечий рост.Прочел: «Минерва… кабаре… средь звезд…мисс Нагарэль, звезда Сан-Сальвадора».Я обомлел. О, Господи! Пречист…

И слезы, верите ль? Ну, — к черту! Нервы.Бросаюсь в кассу. «Ряд? — Поближе, первый!»И ровно в семь, за час, приглажен, чист,разглядывал я занавес «Минервы»и зал пустой… а сам дрожал, как лист.

XII. «Не рассказать, что было! Ни актрисы…»

Не рассказать, что было! Ни актрисы,ни женщины не видел я грехом.Все — сцена, зал — летело кувырком,душа — котел, а мысли разбрелись и…

в антракт, собравшись с духом, — за кулисы.«Что? Узнаешь?» Сначала — нет. Потом:«Ах, ты?» спросила, «поминаешь злом?»И выбежала кланяться на бисы.

Я все сказал: «Клялась ты, Нагарэль!Твой крест на мне… Куда бы ни бросаламеня судьба — в полярную метельили в грозу тропического шквала,на всех путях единственная цельты, как звезда, передо мной мерцала!»

XIII. «Стучусь опять, а сердце — хоть умри…»