Владимир Бенедиктов - Стихотворения 1838–1850 гг. Страница 12

Обвинение

И твой мне милый лик запечатлен виной.Неотразимое готов обвиненье.Да – ты виновна предо мнойВ невольном, страшном похищеньи.Одним сокровищем я в мире обладал,Гордился им, над ним рыдал.Его таил от взоров светаВ непроницаемой глуши,Таил – под рубищем поэтаНа дне измученной души.Ты унесла его лукаво:На лоно счастья мне голову склоня,Ты отняла навеки у меняМоё великое, единственное право:То право – никогда, кончая жизни путь,С усмешкою горькою на прошлое взглянуть,На всё, что рок мне в мире заповедал,На всё, что знал и проклял я,И с торжеством сказать друзьям моим: друзья!Вот жизнь моя. Я счастия не ведалТеперь – застенчиво я буду умирать.Начав минувшего черты перебирать,Блаженства образ я увижуСреди моих предсмертных грёзИ мой последний час увижуСреди моих предсмертных грёзИ мой последний час унижуДо сожаленья и до слёз, —И в совести упрём родится беспокойный:Зачем я, счастья недостойный,Сосуд его к устам горящим приближал?Зачем не умер я в тоске перегорая?Зачем у неба похищалЧастицы божеского рая?И боязливо я взгляну на небесаИ остывающей рукоюС последним трепетом прикроюСлезами полные глаза.

Юной мечтательнице

Милое созданье! Мечтая,Веруешь ты в счастье. Каждый шагДля тебя – надежда золотая.Думаешь: вот это будет так,Это – эдак; думаешь: природаЗаодно с твоим желаньем; ждёшь.Что часы, где нужно, сбавят хода,День помедлит, если он хорош;Ну, куда ему спешить? ДогонитСрок свой после! А уж он и прочь,И глухая сумрачная ночь,Как могила, всё в себе хоронит,И смотря, как набегает теньНа твои слезящиеся очи,Становлюсь я сам темнее ночи,И досадно мне, что я – не день:Я бы медлил, как тебе угодно,Или шёл скорей уж заодно,Для меня же это всё равно:И спешки и медлю я безплодно.не свожу я глаз с очей твоих,Слушая твои мечтанья сказки;Кажется, с устами вместе, глазкиМне твои рассказывают их;Кажется, я слушаю глазами,Понимая этот милый бредНе умом, но сердцем прошлых лет,И подчас расхлынулся б слезами.Но – довольно! Их давно уж нет.Понимаю этот лепет странный:Он проникнут негой и огнём;Понимаю – речь идёт о нём…Имени не нужно… безымянный!Он – да, он… кого твой ищет взорТам и здесь. Все свойства неземныеТы ему приписываешь… Вздор!Всё пустое! – За мечты златые,Может быть, заплатишь ты потомГорько, существенностию… «Что же?Не открыть ли истину ей?» – Боже!Нет! Мне жаль. Пускай хоть райским сномНасладится! – Нет! – И между прочимДумаю: храни её, творец!Что же я такое? – Не отецДля неё, – однакож и не вотчим,И не бич. – В развитии этих летНад кипучим жизненным истокомОщипать очарованья цветЛедяным, убийственным уроком!И урок подействует ли? Нет!Он её напрасно лишь помучит.Осени поверит ли весна?Мне ль учить? – Есть мачеха: онаЖизнию зовётся – та научит;И кривая голова тогда,Я рассказ мечтательницы милойСлушаю, и шопотом: да, да —Говорю, – а та с растущей силойПродолжает – дальше, дальше все.Слышится, как сердце у нееРазбивает юных персей крепость,И из уст рассказчицы блажнойЧудная, прекрасная нелепостьНеудержимой катится волной.

К бывшим соученикам

(По случаю приезда старого наставника)

В краю, где природа свой лик величавыйВенчает суровым сосновым венцомИ, снегом напудрив столетние дубравы,Льдом землю грунтует, а небо свинцом;В краю, где, касаясь творений начала,Рассевшийся камень, прохваченный мхом,Торчит над разинутой пастью провалаОскаленным зубом иль голым ребром,Где в скучной оправе, во впадине темной,Средь камней простых и нахмуренных гор,Сверкает наш яхонт прозрачный, огромной —Одно из великих, родимых озер;Где лирой Державин бряцал златострунной,Где воет Кивача «алмазаная гора»,Где вызваны громы работы чугунной,Как молотом божьим, десницей Петра,Где след свой он врезал меж дубом и сосной,Когда он Россию плотил и ковал —Державный наш плотник, кузнец венценосный,Что в деле творенья творцу помогал.Там, други, помилости к нам провиденья,Нам было блаженное детство дано,И пало нам в душу зерно просвещеньяИ правды сердечной живое зерно.С тех пор не однажды весна распахнулась,И снова зима полегла по Руси;Не раз вокруг солнца земля повернулась, —И сколько вращалась кругом на оси!И много мы с ней и на ней перемчалисьВ сугубом движеньи – по жизни – вперед:Иные уж с пылкими днями расстались,И к осени дело, и жатва идет.Представим же колос от нивы янтарной,Который дороже весенних цветов!Признательность, други, души благодарной —Один из прекрасных, чистейших плодов:Пред нами единый из сеявших семя;На миг пред своими питомцами он:Созрелые дети! Захватим же времяВоздать ему вкупе усердный поклон,И вместе с глубоким приветом рассудкаЕму наш сердечный привет принестиВ златую минуту сего промежуткаМеж радостным «здравствуй» и тихим «прости»!

И родине нашей поклон и почтенье,Где ныне, по стройному ходу годов,За ними другое встает поколеньеИ свежая спеет семья земляковДа здравствует севера угол суровый,Пока в нем онежские волны шумят,Потомкам вторится имя Петрово,И дивно воспетый ревет водопад.

Нетайное признание

Давно сроднив с судьбой моей печальнойПоэзии заносчивую блажь,Всегда был рад свой стих многострадальнойВам посвящать усердный чтитель ваш.И признаюсь: я был не бескорыстен; —Тут был расчет: я этим украшалНепышный склад мной выраженных истин,И, славя вас, себя я возвышал.Что та, кого я славил, не уронитМоей мечты, – я в том был убежден,И как поэт всегда был вами понятИ тем всегда с избытком награждён.

Да! И на ту, кому самолюбивоЧасть лучших дум моих посвящена,Всегда могу я указать нелживои с гордостью воскликнуть: вот она!

Достоинство умел я без ошибкиВ вас ценить, – к кому ж – сказать ли? – да!Умел ценить и прелесть той улыбки,Что с ваших уст слетала иногда.

И голосу сознания послушен,Я чту в себе сан вашего певца.Скажу при всех: я к вам неравнодушенИ был, и есмь, и буду до конца.

Не льщу себе: могу ли тут не видеть,Что я стою со всеми наравне?Вас любят все. Холодностью обидетьВас можно ли?.. Но нет… хотелось мне

Не то сказать… С вниманьем постояннымВам преданный и ныне так, как встарь,Проникнут я вам чувством безымянным,И потому не вставленный в словарь.

О нём молчать я мог бы… но к чему жеТо чувство мне, как плод запретный, крыть,Когда при всех, и при ревнивом муже,О нём могу я смело говорить?

Оно не так бессмысленно, как службаПоклонников, ласкателей, рабов;Оно не так бестрепетно, как дружба;Оно не так опасно, как любовь.

Оно милей и братского сближеньяИ уз родства, заложенных в крови;Оно теплей, нежнее уваженьяИ – может быть – возвышенней любви.

Тоска

Порою внезапно темнеет душа, —Тоска! – А бог знает – откуда?Осмотришь кругом свою жизнь: хороша,А к сердцу воротишься: худо!

Всё хочется плакать. Слезами средь бедМы сердце недужное лечим.Горючие, где вы? – Горючих уж нет!И рад бы поплакать, да нечем.

Ужели пророческий сердца языкСулит мне удар иль потерю?Нет, я от мечты суеверной отвык,Предчувствиям тёмным не верю.

Нет! – Это – не будущих бедствий залог,Не скорби грядущей задаток,Не тайный на новое горе намёк,А старой печали остаток.

Причина её позабыта давно:Она лишь там сохранилась,В груди опустелой на дно,И там залегла, притаилась,

Уснула, – и тихо в потёмках лежит;Никто её, скрытой, не видит;А отдыхом силы она освежит,Проснётся – и выглянет, выйдет

И душу обнимет. Той мрачной порыПошёл бы рассеять ненастье,С людьми поделился б… Они так добры;У них наготове участье.

Их много – и слишком – к утехе моей.Творец мой! Кому не известно,Что мир твой так полон прекрасных людей,Что прочим становится тесно?

Да думаю: нет! Пусть же сердце моёХоть эта подруга голубит!Она не мила мне; но гнать ли её,Тогда, как она меня любит?

Её ласка жестка, её чаша горька,Но есть в ней и тайная сладость;Её схватка крепка, и рука не легка:Что ж делать! Она ведь – не радость!

Останусь один. Пусть никто из друзейЕё не осудит, не видит,И пусть не единый из добрых людейНасмешкой её не обидит!

Безумная (после пения Виардо – Гарсии)