Сергей Маковский - Собрание стихотворений Страница 14

VI. «Наш парусник грузился понемногу…»

Наш парусник грузился понемногу,когда задул попутный нам зюйд-вест.И капитан решил: не медля в Брест.Для храбрости глотнув маленько грогу,

простился я. Она сняла свой крести мне надела с клятвой на дорогу,а я клялся — себе, и ей, и Богувернуться через год из новых мест.

Разбойничьей доверившись примете,мы снялись в ночь. И долго на рассветес брам-реи вдаль смотрел я. Вешним сномказался порт в тумане золотом:и отмели, и там — рыбачьи сетии словно кто-то, машущий платком.

VII. «И что же? Ровно через год, в июне…»

И что же? Ровно через год, в июне,до одури любовью вдохновен,покинув бриг у гибралтарских стен,пришел-таки я в Бахию, на шхуне.

Да, молодость… Чего не дашь взамен!Как я был горд и счастлив накануне…А за год-то в моей морской фортунепроизошло немало перемен.

Я прикопил деньжат и стал матросом —не юнга, чай! — большим, густоволосым(мне было прозвище «Кудрявый гусь»)и, кажется, не чересчур курносым.Я так мечтал: посватаюсь, женюсьи фермой где-нибудь обзаведусь.

VIII. «Знакомые места! Живым манером…»

Знакомые места! Живым манеромк отцу, тореро. След простыл. Беда!Я начал поиски: туда, сюда,в таверны, к рыбакам, в притон к мегерам…

Один ответ: весной сбежала. Да!Не то с заезжим русским, офицером,не то с другим таким же кавалером, —в Европу, в Азию, невесть куда.

Ах, сударь, тут, уединясь в сторонку,я понял, что любовь и злость точь-в-точьпохожи… Я любил, любил девчонку,а в помысле: вот взять бы, истолочьда в море вышвырнуть, как падаль, прочь!И кулаком грозился я вдогонку.

IX. «Но время лечит все: рубцы от ран…»

Но время лечит все: рубцы от ран,обиды сердца, медленное горе.Мою любовь угомонило море,развеял ветер, усыпил туман.

Не скоро, а забыл, для новых страни новых встреч, о днях в Сан-Сальвадоре.Утешился. Сначала в Балтиморе,потом — в горах Невады, у гитан…

Из порта в порт, за грузом, без оглядки!Сегодня Рио, завтра Уругвай.В Тай-пей чаи, в Гюэ бананы сладки.На Яве чуть не помер: лихорадки.Тонул в тайфун, — ну, думаю, прощай!Бывало тяжело, случалось — рай.

Х. «Матросам, сударь, что? И небогаты…»

Матросам, сударь, что? И небогаты,а веселы в свой час. То здесь, то там,небось, научишься по кабакамрасшвыривать последние дукаты.

Да, времечко! Жилось! Команда — хваты.И сколько ж их, красавиц, льнуло к нам,всех званий и пород: марсельских дам,фузанских гейш, гречанок из Галаты…

У нас, у моряков, особый дар.Пусть женщины охочи до обновок,да любят нас, будь только парень ловок,без умысла: за молодость и жар,за якоря и золотой загари голубой узор татуировок.

XI. «Прошло лет шесть… Нет, восемь. Из Босфора»

Прошло лет шесть… Нет, восемь. Из Босфораспешили мы в Кале. Как вдруг — норд-ост.Волна взбесилась: шторм. Не будь так прост,укрылся я в Лагосе от простора.

На набережной — толпы. Вдоль забора,смотрю, афиши в человечий рост.Прочел: «Минерва… кабаре… средь звезд…мисс Нагарэль, звезда Сан-Сальвадора».Я обомлел. О, Господи! Пречист…

И слезы, верите ль? Ну, — к черту! Нервы.Бросаюсь в кассу. «Ряд? — Поближе, первый!»И ровно в семь, за час, приглажен, чист,разглядывал я занавес «Минервы»и зал пустой… а сам дрожал, как лист.

XII. «Не рассказать, что было! Ни актрисы…»

Не рассказать, что было! Ни актрисы,ни женщины не видел я грехом.Все — сцена, зал — летело кувырком,душа — котел, а мысли разбрелись и…

в антракт, собравшись с духом, — за кулисы.«Что? Узнаешь?» Сначала — нет. Потом:«Ах, ты?» спросила, «поминаешь злом?»И выбежала кланяться на бисы.

Я все сказал: «Клялась ты, Нагарэль!Твой крест на мне… Куда бы ни бросаламеня судьба — в полярную метельили в грозу тропического шквала,на всех путях единственная цельты, как звезда, передо мной мерцала!»

XIII. «Стучусь опять, а сердце — хоть умри…»

Стучусь опять, а сердце — хоть умри.Вот — на! У ней какой-то португалец.Я замер. «Ну», смеется, «мой скиталец,коль хочешь, приходи сегодня в три, —

мой адрес — десять, улица Бари»…И протянула надушенный палец.Как пьяный, вышел я, смешной страдалец:«Приду ужо, — ты только отопри!»

Был дождь, и ветер гнул стволы, бушуя,когда, в кромешной тьме, я подходилк назначенному дому. У перилостановился я, беду почуя.И слышу: песня, смех, звук поцелуя…Ощупал нож. И в двери. Отворил.

XIV. «И вот… ее увидел я… раздетой, а рядом…»

И вот… ее увидел я… раздетой, а рядомстол, на нем вино, цветы,и тут же — наглого в шелках тахты,того сеньора, с длинной сигаретой.

Мне в душу кровь ударила: «Эй, ты!»Я сшиб его и волю дал кастету.Искомкал, искромсал всего — в галету!И шлепнул труп с балкона, в грязь, в кусты.

Затем уж к ней: «Молись!» Хрипит от страху,проклятая. И вдруг мою навахукак выдернет, да мне же в щеку: «На!»Боль чертова. Но ненависть сильна.Я бросился опять… Кровь… Тишина.Рука не дрогнула. Я не дал маху.

XV. «Так свой рассказ — мы были в кабачке…»

Так свой рассказ — мы были в кабачкеобугленного дымом Порт-Саида —окончил шкипер, сумрачного видагигант, с багровым шрамом на щеке.

О, как близка была его обидамне, грешному! В его седой тоскепечаль всего, что скрылось вдалеке,вмиг ожила… О, память-Немезида!

Я вспомнил: гавань, парус над волной, —слепые силы бурного просторанесут его… Все кануло. Так скоро!..Простила ль ты, бежавшая весной,ты, Нагарэль, похищенная мной?Да — мной! Давно… тогда… из Сальвадора.

«О, ты, которой нет…»

О, ты, которой нети не было на свете,ты вечности ответна зов тысячелетий!

Кто ты над дольней тьмойнебес прообраз нежный,владычица земнойнадежды безнадежной?

Ты — чудо? или бред?Один Господь рассудит.О, ты, которой нети никогда не будет.

Шарманка («На темный перрон полустанка…»)

Е. А. Жарновской

На темный перрон полустанка,под утро — ни свет ни заря,плетется хромая шарманка,поет, надрывается вся.

Хоть голос у немощной звоноки в ней человечья душа,никто из вагона спросонокв окошко не бросит гроша.

От века закон одинаковна всех перепутьях земли.И старенький вальс не доплакав,умолкнет шарманка вдали.

«В окне мелькали пустыри и пашни…»

А. С. Присмановой

В окне мелькали пустыри и пашни,рассыпанные по лужкам стада,высоко в скалах, неизменно с башней, —похожие на скалы города.

Они белелись очерком туманным,забытые в нагорной тишине.И поезд мимо — целый день… И страннымв наставших сумерках казалось мне,

что жизнь — и там, от солнечных прибрежийдалёко, на горах, где выпал снег, —всё та ж веками жизнь, и люди те же,и было так и будет всё вовек.

Гавань («Сквозь туманы город дальний снится…»)