Том 2. Стихотворения 1820-1826 - Александр Сергеевич Пушкин Страница 15

Нет, нет! оно прошло, губительное время,

Когда Невежества несла Россия бремя.

Где славный Карамзин снискал себе венец,

Там цензором уже не может быть глупец…

Исправься ж: будь умней и примирися с нами.

 «Всё правда, – скажешь ты, – не стану спорить с вами:

Но можно ль цензору по совести судить?

Я должен то того, то этого щадить.

Конечно, вам смешно – а я нередко плачу,

Читаю да крещусь, мараю наудачу –

На всё есть мода, вкус; бывало, например,

У нас в большой чести Бентам, Руссо, Вольтер,

А нынче и Милот попался в наши сети.

Я бедный человек; к тому ж жена и дети…»

 Жена и дети, друг, поверь – большое зло:

От них всё скверное у нас произошло.

Но делать нечего; так если невозможно

Тебе скорей домой убраться осторожно

И службою своей ты нужен для царя,

Хоть умного себе возьми секретаря.

Иностранке*

На языке, тебе невнятном,

Стихи прощальные пишу;

Но в заблуждении приятном

Вниманья твоего прошу:

Мой друг, доколе не увяну,

В разлуке чувство погубя,

Боготворить не перестану

Тебя, мой друг, одну тебя.

На чуждые черты взирая,

Верь только сердцу моему,

Как прежде верила ему,

Его страстей не понимая.

«Наперсница волшебной старины…»*

Наперсница волшебной старины,

Друг вымыслов, игривых и печальных,

Тебя я знал во дни моей весны,

Во дни утех и снов первоначальных.

Я ждал тебя; в вечерней тишине

Являлась ты веселою старушкой

И надо мной сидела в шушуне,

В больших очках и с резвою гремушкой.

Ты, детскую качая колыбель,

Мой юный слух напевами пленила

И меж пелен оставила свирель,

Которую сама заворожила.

Младенчество прошло, как легкий сон.

Ты отрока беспечного любила,

Средь важных муз тебя лишь помнил он,

И ты его тихонько посетила;

Но тот ли был твой образ, твой убор?

Как мило ты, как быстро изменилась!

Каким огнем улыбка оживилась!

Каким огнем блеснул приветный взор!

Покров, клубясь волною непослушной,

Чуть осенял твой стан полувоздушный;

Вся в локонах, обвитая венком,

Прелестницы глава благоухала;

Грудь белая под желтым жемчугом

Румянилась и тихо трепетала…

Ф. Н. Глинке*

Когда средь оргий жизни шумной

Меня постигнул остракизм,

Увидел я толпы безумной

Презренный, робкий эгоизм.

Без слез оставил я с досадой

Венки пиров и блеск Афин,

Но голос твой мне был отрадой,

Великодушный гражданин!

Пускай судьба определила

Гоненья грозные мне вновь,

Пускай мне дружба изменила,

Как изменяла мне любовь,

В моем изгнанье позабуду

Несправедливость их обид:

Они ничтожны – если буду

Тобой оправдан, Аристид.

«Недавно я в часы свободы»*

Недавно я в часы свободы

Устав наездника читал

И даже ясно понимал

Его искусные доводы;

Узнал я резкие черты

Неподражаемого слога;

Но перевертывал листы

И – признаюсь – роптал на бога.

Я думал: ветреный певец,

Не сотвори себе кумира,

Перебесилась наконец

Твоя проказливая лира,

И, сердцем охладев навек,

Ты, видно, стал в угоду мира

Благоразумный человек!

О горе, молвил я сквозь слезы,

Кто дал Давыдову совет

Оставить лавр, оставить розы?

Как мог унизиться до прозы

Венчанный музою поэт,

Презрев и славу прежних лет,

И Бурцовой1 души угрозы!

И вдруг растрепанную тень

Я вижу прямо пред собою,

Пьяна, как в самый смерти день,

Столбом усы, виски горою,

Жестокий ментик за спиною

И кивер чудо набекрень.

Адели*

Играй, Адель,

Не знай печали.

Хариты, Лель

Тебя венчали

И колыбель

Твою качали.

Твоя весна

Тиха, ясна:

Для наслажденья

Ты рождена.

Час упоенья

Лови, лови!

Младые лета

Отдай любви,

И в шуме света

Люби, Адель,

Мою свирель.

Узник*

Сижу за решеткой в темнице сырой.

Вскормленный в неволе орел молодой,

Мой грустный товарищ, махая крылом,

Кровавую пищу клюет под окном,

Клюет, и бросает, и смотрит в окно,

Как будто со мною задумал одно;

Зовет меня взглядом и криком своим

И вымолвить хочет: «Давай улетим!

Мы вольные птицы; пора, брат, пора!

Туда, где за тучей белеет гора,

Туда, где синеют морские края,

Туда, где гуляем лишь ветер… да я!..»

«Чугун кагульский, ты священ…»*

Чугун кагульский, ты священ

Для русского, для друга славы –

Ты средь торжественных знамен

Упал горящий и кровавый,

Героев севера губя

. . . . . . . . . .

«Иной имел мою Аглаю…»*

Иной имел мою Аглаю

За свой мундир и черный ус,

Другой за деньги – понимаю,

Другой за то, что был француз,

Клеон – умом ее стращая,

Дамис – за то, что нежно пел.

Скажи теперь, мой друг Аглая,

За что твой муж тебя имел?

«Бранись, ворчи, болван болванов…»*

Бранись, ворчи, болван болванов,

Ты не дождешься, друг мой Ланов1,

Пощечин от руки моей.

Твоя торжественная рожа