Дмитрий Быков - Последнее время Страница 17

1999 год

«Мне страшно жить и страшно умереть…»

Мне страшно жить и страшно умереть.И там, и здесь отпугивает бездна.Однако эта утварь, эта снедьДуше моей по-прежнему любезна.

Любезен вид на свалку из оконИ разговор, где все насквозь знакомо,—Затем, что жизнь сама себе закон,А в смерти нет и этого закона.

Еще надежда теплится в домуИ к телу льнет последняя рубашка.Молись за тех, Офелия, комуНе страшно жить и умирать не тяжко.

1995 год

Марш экклезиастов

Не будем цепляться за жизнь,Забудем о слове «пощада»,И рифмы не будем искатьДля жизни: ей рифмы не надо.Мириться устала душа,Пружинить устала рессора.Не всякая жизнь хороша.Да здравствует добрая ссора!

Когда назревает разрыв,Не станем молить об отсрочке.Соблазн многоточий забыв,Поймем преимущество точки,Падения праздничный взлетИ гордого люмпенства навык.Увидит — сама приползет.Но лучше без этих поправок.

Довольно! Прославим отказОт муторной, мусорной тяжбы,Похерить которую разПочетней, чем выиграть дважды!Довольно мирить полюса,Не станем искать компромисса —Улисс был большая лиса,Но Гектор был лучше Улисса.

И если за нами придут,Не станем спасаться в подвалеДовольно мы прятались тут,Пока нас еще не искали.Посмеем однажды посметь.Пускай оборвется цепочка:Наш выбор — красивая смертьИ смерть некрасивая. Точка.

Не стоит смущаться душеЛегендой про выси и дали.Что будет — все было уже.Чего мы еще не видали?Нам нечего здесь прославлятьПомимо цветов или пташек,Нам некого здесь оставлятьПомимо мучителей наших.

Не будем цепляться за жизнь,Когда на нее замахнутся,И рифмы не будем искатьДля жизни: и так обойдутся.Пока же расставлена снедьИ лампа в бутылку глядится —Не будем цепляться за смерть.Она нам еще пригодится.

1995 год

«Покойник так от жизни отстает…»

«Старики от нас ушли,Ничего не зная.»

Покойник так от жизни отстает,Что тысяча реалий в час полночныйМеж вами недвусмысленно встаетИ затрудняет диалог заочный.

Ему неясно, кто кого родил,А тех, кто умер, — новая проблема,—Он тоже не встречал, когда бродилВ пустынных кущах своего Эдема.

Он словно переспрашивает: как?Как ты сказал? И новых сто понятийТы должен разъяснить ему, дурак,Как будто нет у вас других занятий,

Как будто не пора, махнув рукойНа новостей немытую посуду,Сквозь слезы прошептать ему, какойУжасный мир нас окружает всюду

И как несчастен мертвый, что теперь,Когда навек задернулась завеса,Здесь беззащитен был бы, словно зверь,Забредший в город из ночного леса.

И кроткое незнанье мертвеца —Кто с кем, какая власть, — мне так же жалко,Как старческие немощи отца:Дрожанье губ, очки, щетина, палка.

Я только тем утешиться могу,Что дремлющей душе, лишенной тела,В ее саду, в листве или в снегуДо новостей нет никакого дела,

Что памяти о мире дух лишенИ что моя ему досадна точность,И разве что из вежливости онО чем-то спросит — и забудет тотчас;

Что там, где наша вечная грызняБессмысленна и не грозна разруха,—Бредет он вдаль, не глядя на меня,Мои рыданья слушая вполуха.

1998 год

«Человек лежит в метро…»

Человек лежит в метро,В переходе на Тверскую.Врач хлопочет. НамелоВ пять минут толпу людскую.Бледный мент — и тут менты —Разгоняет любопытных.Из-за спин едва видныНоги в стоптанных ботинках,И жены надрывный войБьется в своды меловые.— Помер, что ли?— Нет, живой.Хорошо, что мы живые.

Этот белый переход,Где снуют чужие люди,Так похож на страшный, тот,Из дешевой книжки Муди,По которому душа(Ты как хочешь — я не верю)Устремляется, спеша,Словно поезд по тоннелю,Покидая все навек,Но в пути еще гадая,Что там — выход ли наверхИли станция другая,Где такой же меловой —Благо извести в избытке —Низкий свод над головойИ кошмар второй попытки.

Страшно, страшно нам, живым,Стыдно этого испуга —Оттого-то норовимМимо, мимо, друг за другаХваткой мертвою, живойУцепившись крепко, крепко.Что за подлость, Боже мой,Это бегство, эта сцепка!Но под вой чужой бедыВ чем еще искать опоры?О, кротовые ходы,О, подпочвенные норы,Где смешаемся с толпой,Беспросветной и безвидной,Жизнью связаны с тобой,Словно тайною постыдной.

1995 год

Новая графология

Ключом не мысля овладеть,Ни сквозь окошко подглядеть,Ни зренье робкое продетьВ глазок замочный,—Устав в неведенье страдать,Берусь по почерку гадать,Хоть это опыт, так сказать,Опять заочный.

О этот почерк! О позер!Виньетка, вымарка, узор,Мелькают контуры озер,Бутонов, почек,Рельефы пустошей, столиц,Черты сливающихся лиц,Мокриц, блудниц, бойниц, больниц…Красивый почерк.

В нем полноправно прижиласьКолючей проволоки вязь,В нем дышит ярость, накалясьДо перестрелок;Из четких «т» торчит топор,И «о» нацелились в упор;Он неразборчив до сих пор,Но он не мелок.

Любя поврозь талант и вкус,Я мало верю в их союз(Как верят, может быть, французИль немец хмурый):Ты пишешь левою ногой,Пургой, нагайкой, кочергой,Ты занимаешься другойЛитературой.

Ты ценишь сильные словаИ с бою взятые права.Перед тобою все — трава,Что слабосильно.К бойцам, страшащимся конца,Ты также не склонишь лица.Ты мучим званием отца,Но любишь сына.

Во избежание враньяЯ всех сужу по букве «Я»,Что смотрит, вызов затая,Чуть исподлобья:В ней откровенье всех творцовИ проговорка всех писцов,И лишь она, в конце концов,Твое подобье.

Вот ковыляет, чуть жива,На тонких ножках голова,Хрома на обе и крива,Как пес травимый,Но что за гордость, боже мой,В ее неловкости самой,В ее отдельности прямой,Непоправимой!

По ней-то судя, по кривой,Что, как забытый часовой,Торчит над топью и травойОкрестной речи,Мы, если стену пробуритьИ чай покрепче заварить,Найдем о чем поговоритьПри личной встрече.

2000 год

«Ты непременно сдохнешь, клянусь богами…»

Ты непременно сдохнешь, клянусь богами.Так говорю, отбросив последний стыд.Все платежи на свете красны долгами.Я тебе должен, но мне не придется мстить.Мне наплевать, что время тебя состарит,Прежде чем сможет выпихнуть в мир иной:Ты непременно сдохнешь. И это станетПлатой за то, что сделали вы со мной.

Ты непременно сдохнешь, пускай нескоро,Дергаясь от удушья, пустив мочу,Сдохнешь и ты, посмевший, — но нет, ни слова.Сдохнешь и ты, добивший, — но нет, молчу.Общая казнь, которую не отменишь,Общая месть за весь этот сад земной.Впрочем, и сам я сдохну. Но это мелочьПосле того, что сделали вы со мной.

1995 год