Владимир Нарбут - Стихотворения Страница 27

ГАПОН

Прорвана суровая попоназвездными ежами.И звенитхолодком щекочущим зенит,и победным холодком — колонна.Чуток сон твой, питерский гранит.Но и ты не слышишь, как влюбленносовесть-заговорщица Гапонав мутный омут ручкою манит.Вот и день купается в тумане.И на площади — пятно пятна румяней:лижет кровь гиеною зима.А потом над дачей опустелой,где удавленник висит, на телопялится луна: акелдама.

КАЗАК ИЗ КИРГИЗОВ

Скуластый и рыжий, с притертою пикой,Которая пяткой — в носок сапога, —Волчище степное, — ему ли без гика,Без свиста лететь на драгуна-врага!

Притиснуться к гриве клокочущей, чтобы,Как светлый челнок, человеческий глазВылущивался из совместной утробы,Вертел острием и выдергивал враз.

Густой (керосиновой) копотью-пыльюОбдаться, копытами низ облупитьИ, выгнув до вывиха шею кобылью,Гнедую на круп, на чурбан осадить.

Не выдержат, нет, сыромятные путыВ полнеба свистящий кентавра нажим!..

О греческий юноша, дивно обутыйВ еандальи крылатые, лучше бежим!

А, ты обернулся на визги? Смотри же:Драгуна, как бабу, облапил киргиз,Захлюпанный кровью, скуластый, рыжий —И, кажется, горло ему перегрыз!

«Короткогубой артиллерией…»

Короткогубой артиллериейГубили город. Падал снег.А тучи и шинели серые,Обоз к обозу: на ночлег.Прищуренное (не со страху ли?)Окошко проследило, как,Покачиваясь под папахами,Взобрались двое на чердак.Ползло по желобу, и в желобеЗахлебывалось по трубе,Когда шрапнель взрывалась голубемИ становилась голубей.И наконец ворвались.                                      ЯсноеСиянье скользкого штыка.На грудь каленая, напраснаяНапрашивается рука…

АБИССИНИЯ

Мимозы с иглами длиной в мизинеци кактусы, распятые спруты,и кубы плоскокрышие гостиниц,и в дланях нищих конские хвосты, —о, Эфиопия!Во время онотакой, такой ли ты была, когдатвоя царица в граде Соломонасверкала, как вечерняя звезда?Погибла в прошлом ты иль неужеливернуться к Моисею предпочла,влача толстоподошвые доселесандалии из грубых чресл вола?Слежу тебя в ветхозаветном мраке,за кряжем осыпающихся гор,у чьих подножий тучных кожемякираспластывают кожи до сих пор.И копья воинов твоих — как будтонесут все те же, те же острия,что из груди распятого разутойисторгли вздох последний бытия.

На пыльной площади, где каменьпосекся мелкою остряшкой,коричневатыми рукамисуются слизанные чашки,мычат гугняво и гортанно,выклянчивая милостыню,те, кто проказой, Богом данной,как Лазарь, загнаны в простыни.На маковке и на коленкекак будто наросла замазка.Но сердцевина этой пенки,как сук сосны, тверда и вязка.Сидят на зное и — невнятнонудят лиловыми губами,лениво колупая пятначуть закоптелыми ногтями.Сидят в пыли, копаясь частов плащах, где в складках вши засели…А под мимозой голенастой —петух скрипит, но еле-еле.И все — и маленькие куры,и площадь в скрюченных мимозах,и в небе облак белокурыйв расщепленных застыло грезах…И притчится, что здесь когда-тоСын Божий проходил, касаясьсих прокаженных — и лохматойтень ползала за Ним косая…И вот теперь, от спертой гари,урод болезненный в известке —в проказе — треплется в Хараре,вонючий, сжабренный и жесткий.Сидит на грудах обгорелых,просовывая из рубашкиузлами пальцев омертвелыхтак тонко слизанные чашки…

Незабываемое забудетсяпрежде, чем высохнут моря,и лишь тебя не проглотят чудища,желтая Эфиопская заря!В шорохе, в накипающем шумераковины, сердцем ловлю,твои, распеленутая мумия,сетованья ручному журавлю…В прахе колесница полукруглая мчится, и сужен лук стрелка, туда, куда маленькая смуглаяженская указывает рука…Что это?Сбоку выходит (здание?),башней поскрипывая, слон.Измена!Народное восстаниепредано, продано, и меч — на слом…Не бег ли расчесывает волосы,крутит и полыхает плащом?На западе песочные полосызастятся низким и косым дождем.Синими оползнями по склонамв заросли тянется река.Неистовая рать фараоновакрокодилов вывела на берега.Ближе и ближе витые чудища(щучьи, утиные носы)…Прощайте, наши надежды, будущеенаше! Прощай, мой милый сын!..Снова осташковских кочки топей,пляшет журавлик на заре, —тот самый, что с тобой, Эфиопия,хаживал важно, с кольцом, во дворе.Снова домашняя обстановка,вербы — не вербы: молочай…Поздравь, смуглянка, меня с обновкою —полной свободой, журавля встречай!Сына ты ищешь! Ищи меж нами:вот-вот вертелся, и притом(не помню: возле Днепра ль, за Камою ль)оригинальничал большим зонтом…

В ОГНЕННЫХ СТОЛБАХ

СЕМНАДЦАТЫЙ

Неровный ветер страшен песней,звенящей в дутое стекло.Куда брести, октябрь, тебе с ней,коль небо кровью затекло?Сутулый и подслеповатый,дорогу щупая клюкой,какой зажмешь ты рану ватой,водой опрыскаешь какой?В шинелях — вши, и в сердце — вера,ухабами раздолблен путь.Не от штыка — от револьверав пути погибнуть: как-нибудь.Но страшен ветер. Он в окошкодудит протяжно и звенит,и, не мигая глазом, кошкаворочает пустой зенит.Очки поправив аккуратнои аккуратно сгладив прядь,вздохнув над тем, что безвозвратноушло, что надо потерять, —ты сажу вдруг стряхнул дремотыс трахомных вывернутых веки (Зингер злится!) — пулеметыиглой застрачивают век.В дыму померкло: «Мира!» — «Хлеба!»Дни распахнулись — два крыла.И Радость радугу в полнеба,как бровь тугую, подняла.Что стало с песней безголосой,звеневшей в мерзлое стекло?Бубнят грудастые матросы,что весело-развесело:и день и ночь пылает Смольный.Подкатывает броневик,и держит речь с него крамольныйчуть-чуть раскосый большевик…И, старина, под флагом алым —за партией своею — тыидешь с Интернационалом,декретов разнося листы.

Семнадцатый!Но перепрелиапреля листья с соловьем…Прислушайся: не в октябре лисверлят скрипичные свирелисердца, что пойманы живьем?Перебирает митральеза,чеканя четки все быстрей;взлетев, упала Марсельеза, —и, из бетона и железа, —над миром, гимн, греми и рей!Интернационал…Как узко,как тесно сердцу под ребром,когда напружен каждый мускултяжелострунным Октябрем!Горячей кровью жилы-струныпоюти будут петь вовек,пока под радугой Коммунывздымает молот человек.

Октябрь, Октябрь!Какая память,над алым годом ворожа,тебя посмеет не обрамитьпротуберанцем мятежа?Какая кровь, визжа по жилам,не превратится вдруг в вино,чтоб ветеранам-старожиламнапомнить о зиме иной?О той зиме, когда метелилетели в розовом трико,когда сугробные неделимелькали так легко-легко;о той зиме,когда из фабрикпреображенный люд валили плыл октябрь, а не октябрик,распятием орлиных крыл…Ты был, Октябрь.И разве в стуже,в сугробах не цвела сирень?И не твою ли кепку, друже,свихнуло чубом набекрень?..

От сладкой человечинки вороныв задах отяжелели, и легла,зобы нахохлив, просинью каленойсухая ночь на оба их крыла.О эти звезды! Жуткие… нагие,как растопыренные пятерни, —над городом, застывшим в летаргии:на левый бок его переверни…Тяжелые (прошу) повремените,нырнув в огромный, выбитый ухаб,знакомая земля звенит в зенитеи — голубой прозрачный гул так слаб…Что с нами сталось?.. Крепли в заговорахбунтовщики, блистая медью жабр,пока широких прокламаций ворохиз-под полы не подметнул Октябрь.И все: солдаты, швейки, металлисты —О пролетарий! — Робеспьер, Марат.Багрянороднейший! Пунцоволистый!На смерть, на жизнь не ты ли дал наряд?Вот так!Нарезанные в темном дуле,мы в громкий порох превращаем пыл…Не саблей по глазницам стебанули:нет, то Октябрь стихию ослепил!

Кривою саблей месяц выгнутнад осокорью, и мороздревлянской росомахой прыгнет,чтоб, волочась, вопить под полозом.

Святая ночь!Гудит от жара,как бубен сердце печенега(засахаренная Сахара,толченое стекло: снега).Я липовой ногой к сугробам, —на хутор, в валенках, орда:потешиться над низколобым,над всласть наеденною мордою.

(…Вставало крепостное право,покачиваясь, из берлоги,и, улюлюкая, корявыйкожух гнался за ним, без ног…)

— Э, барин!Розги на конюшне?С серьгою ухо оторвать?Чтоб непослушная послушнейскотины стала?! —Черт над прорвоюнапакостил и плюнул! Ладно:свистит винтовочное дуло,над степью битой, неогляднойпоземка завилась юлой…Забор и — смрадная утробаклопом натертого дупла.— Ну, где сосун? Где низколобый?А под перинами пощупали?..Святая ночь! (Не трожь, товарищ,один, а стукнем пулей разом…)Над осокорью, у пожарища,луна саблюкой: напоказ.Не хвастайся!К утру застынет,ослепнув, мясо, и морозкогтями загребет густымигода, вопящие под полозом…

«Зачем ты говоришь раной…»