Борис Ручьев - Стихотворения и поэмы Страница 3

1931

Ровесники получают премии

Знатному бригадиру Магнитостроя

Егору Смертину

Мы работы чернойиспробовали вдосталь,красным словечкам —веры ни на грош.Словом, загрубели...Но бывает — простомолодость почуешь,да и запоешь.Так вот и случилось...День — сплошное золото,переправа солнца в голубом броду,в грохоте завода и в оркестрах городажизнь кипит, как Волгана полом ходу.Залежи сугробныеснеговым покровомвытаяли, выкипели —и земля чиста.Вся моя бригадаснова здорована своих участках,на своих постах.Для работ и песенвысшего сортахватит пылу-жару,силы и ума,чтобы с ходу ставитьновые рекорды,пусть о старых помнитстарая зима.Мы держали доблестьсердцем и зубами,плотники-бетонщики —фронтовой народ,в белую метелицу,в снеговую замятьшли неукротимофронтом работ.Было не до курева,было не до песен,было не до баек,было не до сна,мы давали в сменутысячу замесов,ну, а норма — где-тооколо ста.За свои победыв этакое время —каждому по сердцу,каждому сполна,честную, как знамя,новую премиюнам дают начальники,нам дарит страна.Это не подарочекиз милости не гордой,это от Республики,нашей до конца,верное спасибо,вечное, как орден,выверенным, вызнаннымв крепости бойцам.Чистым, как золото,словом-самородомвся моя бригадаготова отвечать:— Выстроим и вынесемкорпуса заводасвоими руками,на своих плечах!..Потому сегоднямузыки вдосталь,золото и солнце...День — хорош!Потому сегодня —очень просто,молодость почуешь,да и запоешь.

1932

Разговор бригадира бетонщиков Козлова

с другом Василием Щукиным

— Понимаю. Зачем нам крядудва часа толковать опять?Я сказал тебе — жми как надо.Сам не хочешь... Пора понять.Если б не было дружбы нашей,что в одной деревне росла,я б наверно тебя пораньшеиз бригады к чертям послал.Ты не думай — ты не прогульщики не лодырь, парень — хорош...А присмотришься этак получше,ни черта в тебе не поймешь.По чутью ты герой за очень.Но припомни-ка случай в счет:мы бетонили день рабочийи остались на ночь еще.Ты по жалобному разряду(голос мягкий, не голос — шелк)простонал, что тебя лихорадит,и, качаясь, в барак ушел.Мы поверили. Мы ни словомне старались тебя задеть......Только это снова и сноваповторяется каждый день.Я тебе говорил не просто:— Брось волыниться! Ну, а ты —понимаешь сам, не подросток, —от бригады воротишь в тыл.А сегодня и на работуне пришел ты, сказав другим,что истрепаны до подметокв дым казенные сапоги.Помолчи. Я скажу, что было.А свои сапоги забыл?Те, что вместе весною купили,крепко слажены и грубы.Понимаешь, ты не прогульщик,с малолетства к труду привык,а присмотришься так попуще,скажешь — парень-то тыловик.Честный... дело ведешь с охотой,просто не за что поругать,но не можешь переработатьбез спецовки, в своих сапогах.Мы, брат, видим тебя изрядно —как ты думаешь, чем живешь...План мы выполним, скажешь — ладно.А не выполним — ладно тож!Ну, а мы, по-другому шагая,сами все — молодой переплав,до последнего напрягаясь,выполняем бригадный план.Дня на норму бывает мало.Нет цемента, песок крутой.Черта-дьявола поломало,а в бригаде опять простой.Неспроста. Раскумекать надо —как ни час, то опять труба.Что ж, по-твоему, здесь порядок?А по-нашему здесь — борьба!Кто-то бережно днем и ночьюи за мелочь стать сумел,кто-то радуется и хочет,чтобы мы садились на мель.Потому и напор наш прочен,и объемист его охват...Потому, работ не закончив,не уходим мы отдыхать.Ты подумай спокойно, гладко.Докажи напрямик, не тая,сможешь — нет при таком порядкеравнодушно в тылу стоять?По-другому тогда отметимто, чему может стать пора...Только я говорю об этом,ты запомни — в последний раз.

1932

Песня

Вечерние звездызажглись в поднебесье,заря западаетза облачный дым,когда гармонисту —хозяину песни —гармошка своиоткрывает лады.И песня плыветпо ковыльному следу,мечтою — тосклива,рыданьем — пьяна.Про горы златыегармоника бредит,про полные рекихмельного вина.

Забыл, видно, парень,проснувшись с тоской,что все мы живемна земле городской,что громом и славойпропитан здесь воздух,цеха и забоив знаменах и звездах...И песню, рукамипуская в полет,по старой привычкес надрывом ведет.

Мы слушали долгои парню сказали:— Довольно гармоникумучить слезами!Сыграй-ка, товарищ,по совести, честно,про наши участки,бригады и дни,для сердца — такуючудесную песню,которая стала быжизни сродни.Чтоб каждый, кто нынчепо-нашему стойко,горбом своим строитМагнитострой,от песни с улыбкоювышел на стройку,и город наш —родиной сделал второй...

Товарищ спокойноответил тогда,что песен такихне сложили года.И только гармошкас тоскою молчала,что сорванопесни привычной начало.Но молча ладытяжело сберегать.И песню товарищберет наугад.

И вдруг, будто с ветру,с налета, с разгона,от самой землизакачала бараквеликая песняБуденновской конной,то маршем, то плясом,то дробью атак.Она началасячеканно, игриво,но скоро торжественней,строже, грознейпошла по баракуединым порывом,сроднившись с губамипоющих друзей...

За окнами вечеррванули сердитогремящие горыпальбой динамита.Ночная работаи с песней, и с намисливается грохотом,звоном, огнями.Полночным призывомтугая сиреназовет отдохнувшуюновую смену.

Гармоника сложена. В смену пора.А песня походкою правит.А стройка, как сказка,- в огнях до утрався в звездах невиданной славы.

1932

Слово мастеру Джемсу

Мастер Джемс, по-своему речистый,в отдых мне беседа — сущий дар.Ты у нас слывешь специалистом,ну, а я — пока что кочегар...Третья смена примет экскаватор,и тогда, предчувствуя покой,здесь присядь, чуть-чуть сутуловатый,угости душистым табаком.После дня рабочего напора,просто так, по должности — вдвоемэтаким толковым разговором,отдыхая, душу отведем.Плохо, что в беседе перебои,хоть крепка в пожатиях рука,каждый день, работая с тобою,говорим на разных языках.А причина этому простая:только два годочка отступя,я, по роду-племени крестьянин,коней пас по троицким степям.Стройка мне не обошлася даром,и, подумав прожитому вслед,путь от пастуха до кочегараназываю первой из побед.Помолчи же, выслушай, как надо,я по-русски здорово речист...Знаю — ты пришел из Колорадо,сам пришел, как верный коммунист.Знаешь ты походы безработных,полицейских тюрем тесноту,и сейчас в работах и заботахты — на самом боевом посту.И теперь на честном коммунисте,на тебе, как давняя печать,только и осталось званье — мистер,сказанное чаще невзначай.Прошлое осталось для расплаты,и, его ничуть не позабыв,ты да я, да друг наш экскаваторстали точкой мировой борьбы.Сколько их? Никто не сосчитаетмалых точек на большой Земле, —в Англии, в Америке, в Китае,в дальних странах, неизвестных мне.И моих товарищей по роступо ночам, на зорьке, до гудковмучает бессонница не простоу машин, моторов и станков.Да и мне покамест нет покоя,дни коротки, ноченьки долги, —снится мне железо под рукою,бьют меня по пальцам рычаги.И прошу, товарищ, а не мистер,согласись, товарищ, в час любойобучать меня «на машиниста»,чтобы стал я наравне с тобой.Не беда, что говорим мы розно,переводчик наш поет в груди, —человек я малый, но серьезный, —ты за мною сердцем последи.

.........

Сумерки окутывают плечи,самокрутки выкинуть пора...Мастер Джемс, прощаясь в этот вечер,руку жал приветливей и крепче,чем в другие дни и вечера.

1932