Марина Бородицкая - Ода близорукости Страница 3

РАЗГОВОР

— А как, например, с Эль Греко? Что за решеньетам всё же приняли: тьма ему или свет?— Покоя, что был написан нам в утешенье,в расчёт не брали, ты думаешь?— Думаю, нет.

— А Гойя с его уродцами?— Этот тоже.Да все они! ведь тащили на полотновсё золото и лазурь, все оттенки кожи…— Грешно, грешно!— Но Им же разрешено!

Не сам ли позволил смешаться Он тьме и свету?Кто кистью их перемешивал, кто пером…— Так что ж он придумал с Эль Греко?Бросил монету?— Наверно, бросил. И встала она ребром.

* * *

Пред иконой чудотворной, в греческом монастыре —фотографии детишек, восковые муляжи:руки, ноги, сердце, печень, одинокий синий глаз —словом, кто о чём хлопочет, принеси и покажи.

У кого чего болит, Божья Матерь исцелит.Пред иконой чудотворной я тихонечко стою

с неумехою-душою, громко хнычущей внутри.Кабы знала-понимала, как её изобразить,я бы душу изваяла, принесла бы показать.

У кого чего болит…

На иконе чудотворной кормит матушка дитя,и весёлый ровный воздух чудо-млеком напоён.Постоим, душа, подышим, строчки нежные крутя,и друг дружке в утешенье колыбельную споём.

У кого чего болит,Божья Матерь исцелит.

ТРИ СТИХОТВОРЕНИЯ ИЗ СТАРОЙ ПАПКИ

* * *

К. Б.

С детьми обнималась на даче,дивилась, как старший подрос,и дух диковатый, ребячийуже погустевших волос

вдохнула — ив утреннем, гулкомочнулась, в знакомом до крыш…Опять я бегу переулком,и ты в подворотне торчишь.

Я щёку тебе подставляю,набитый портфель отдаю,и дурочку громко валяю,и руки в карманы сую.

А ты деловит и растерян,испуган и неустрашим,взъерошен, отчаян и верендурацким хотеньям моим.

… И вот уже вечер, и лужи,свихнувшийся стебель зонта,и жмущиеся неуклюжедруг к дружке два сомкнутых рта,

и запах твоей шевелюры,как будто бы окрик: — Назад! —домой, где набитые дурыревут, обнимая ребят,

где хмурятся детские лица,отходит нахлынувший хмель,где зонтик без ручки пылитсяи памяти старый портфель.

СЕГОДНЯ

Сегодня мамы моют рамы,А также стёкла и полы,И мясо жарят сверх программы,И алчут мужней похвалы.

Сегодня папы ищут шляпы,Ребят скликают по дворамИ в зоопарк ведут за лапы —От мам подальше и от рам.

А я, отнюдь не мывши пола,Детей напичкав как-нибудь,С утра спрягаю три глагола:Удрать, сбежать и улизнуть.

Я покидаю поле брани,Родного мужа не бужу,С пустой авоською в карманеЯ на свободу ухожу:

Парить в толпе, глазеть на храмы,Дышать облезлою веснойИ за невымытые рамыТерзаться вечною виной.

* * *

Собаки знают, где в пустынеРастёт целебная трава.Об их собачьей медицинеИдёт хвалебная молва.

А мне куда с моею хворью,С дурацкою повторной корью?Не заражать же сгорячаЕщё и юного врача!

…Ползком, по тверди раскалённой,Скулящей плотью — вдаль, вперёд!Там, у подножья Геликона,Лекарство горькое растёт.

* * *

Гомеопатия! Какое чудо —лечение подобного подобным,микроскопические дозы яда,закатанные в сладкие крупинкив надписанных коробочках картонных.О мудрый Нуартье из «Монте-Кристо»!О старый фильм «Лекарство от любви»!

Семь раз по семь крупинок отмеряюи слизываю с собственной ладони:вот голос твой в мобильном телефоне,приветы взад-вперёд через знакомых,нечаянная встреча в чьём-то доме, —всё натощак, рассасывать неспешно,так образуется иммунитет.

Гомеопатия, мечта поэта,лечение подробного подробными сладостного сладостным… но полно!Пуста солоноватая ладонь.

* * *

Море волнуется — раз,море волнуется — два,Нью-Орлеан утонул,с карты снесло острова.

Что-то в котельной кипит,твердь подаётся, хрустя,в голос планета вопит,как на помойке дитя:

— Голодно, мокро, темно!Выйди, услышь, подбери!Море волнуется — два,море волнуется —

* * *

Святой Антоний из Падуи,разыскиватель пропаж,тут снегу столько нападало,что след потерялся наш.Развешаны в небе простыни,раздвинешь — там новый ряд,лишь пудры алмазной россыпипод фонарями горят.

Святой Антоний из Падуи,вершитель малых чудес,найди мне обруч и палочку,и сад, заросший как лес.Губную гармошку папинус коричневым ободком,насквозь и навек пропахшуюмужским душистым платком.

Верни мне девчачьи россказни,скамейку, где я ждалаподругу почти что взрослую,что так волшебно врала,и ветер воздушно-капельный,и ливня краткий галоп,и радость мою, что канулав седой московский сугроб.

Святой Антоний из Падуи,запёчатлённый в векахпростой раскрашенной статуей —мужик с дитём на руках,найди меня в этом городе,зарёванную умой,дай молча хлебнуть из горлышка,домой вороти, домой.

* * *

Как было весело, Господи, как мы смеялись!Как мы смеялись — до визга, до слёз, до захлёба…Нянька сестрёнкина, мы её звали тёть-Тома,пальцем грозила, а было ей лет восемнадцать.

Пальцем грозила она и сама хохотала,нас же стращала: у них на селе говорили,кто, мол, смеётся без удержу — скоро заплачет,так нас пугала она и сама же смешила.

Были родители нами отпущены в гости.Томка для нас пропускала вечернюю школу.С ней мы играли в театр: одевались нелепои представляли, вопя, сумасшедших и пьяных.

Пьяных у нас лучше всех представляла тёть-Тома:так спотыкалась она, так смешно голосила —Танька, сестра, заливалась до мокрых колготок!Часто, видать, на селе эту пьесу давали.

Ночь наступала. Родителей где-то носило.В кухне, в углу за буфетом, на койке железнойТомка шептала молитвы — быть может, прощеньяза скоморошины грешные наши просила.

Танька, уже наревевшись, сопела за шкафом,я же, ворочаясь рядом на узком топчане,молча гадала: когда-то придётся мне плакать?Лучше бы как-нибудь после… потом… постепенно…

* * *

Англичане мои! младенческая мечта —быть как вы: я и спину старалась держать прямее.Но не складывалась иронически линия рта,и подрагивала губа, твердеть не умея.

Героический Вальтер Скотт! Убийственный Свифт!Безупречный джентльмен с Бейкер-Стрит! В самом деле,коль родился садовником, волен ты делать вид,что цветы тебе надоели. Все надоели.

Сэр, не правда ли? Правда, сэр… Это скрип дверей,это входит дедушка Диккенс. Я в детстве дажеобижаться не стала, что гнусный Феджин — еврей,как у Гоголя отрицательные персонажи.

Нет, любовь моя — словно крепость: в её стенахмирно дремлют ягнёнок с тигром, и чёрт с младенцем,и скелет в чулане — точней, обгорелый прах,потому что сэр Уинстон Черчилль знал про Освенцим.

КАПРИЧЧО

Вот и выходит: кто жив, тот и прав —просто, как «ай лав ю».Женщина смотрит в распахнутый шкаф,думает думу свою.

Выбор нелёгок: инь или ян,платье или штаны?Жаль, не владеем ни ты и ни ядумой такой глубины.

О ненадёжнейший из друзей,я твой бессменный паяц.Мне любоваться любовью твоейслаще тончайших яств.

Тот же, кто молод, — тем более прав,тот, кто пригож, — втройне.Женщина длань простирает в шкаф —медленно, как во сне.

Так собирайся, дружище, не стой:ждёт она — в добрый час!Всею оставшейся правотойя пропою о вас.

* * *