Эдуард Лимонов - Стихотворения Страница 30

И все провинциальные поэты…

И все провинциальные поэтыУходят в годы бреды ЛетыСтоят во вдохновенных позахЕдва не в лаврах милые и в розах

Расстегнуты легко их пиджакиЗавернуты глаза за край рассудкаКогда-то так загадочно и жуткоСтоят на фоне леса иль реки

Где вы ребята? Кто вас победил?Жена, страна, безумие иль водка?Один веревкой жизнь остановилДругой разрезал вены и уплыл

Аркадий… Ленька… Вовка…

Дóма

На полу лежат несколько седых волос ЭдуардаИх бы следовало подобрать руками или пылесосомНо Эдуард настолько еще одурманен гашишемЧто никак не может собраться…Сконцентрироваться ему трудноИ проходя мимо волос раз уже десятьОн все-таки говорит себе «Позже.Я ведь иду на кухню поставить чаюЧай важнее, чем сорный волосПодыму волос — о чае забуду…Прямая существует опасность…»

Потому седые волосы. Коротки и прямыЛежат на полу и глаза мозолят

О, гашиш! Восточный источник лени!Не курите, друзья мои, гашишуВ запустение гашиш дом приводит…

Жена бандита

Роза стоит в бутылиБольшая роза прекраснаОна как большая брюнеткаКак выросшая Брук Шилдс до отказу

А кто же принес мне розу?Ее принесла мне… подругаПодруга — жена бандита.Люблю опасные связи…

Ох, если бандит узнает,от распрей междоусобныхс другими бандитами, сразу…от маленьких проституток,которых он сутенерит…ко мне и жене повернется…Убьет он нас двух, пожалуй…Имеет два револьвераИ верных друзей в придачу…

Боюсь. Но любить продолжаюЯ тело жены бандитаИ ласковый темпераментСладки опасные связи…

Она подарила мне ручкуИ подарила цепочкуИ принесла мне розуОдела на палец колечкоА кто я такой ей? Любовник…

Могла бы решить: «Не нужноСделает и без розы,Даже коты умеютЗнают как влезть на кошку…На кой мне нести подарки…»

Из солнечной из долиныГде родилась… До ПарижаДевочка докатиласьРазные нас дорогиВнесли в этот серый город…Спасибо за твою ласку —Подруга — жена бандита…

Людвиг

Ох и Людвиг-поляк, ну он и Людвиг!Зубы рыжие ощерит и смеется(Будто скачет разбитая телегаПоперек моего большого детства…)Кокаину нюхнет, а после пивомКокаинную светлость он снимает…

Рядом бегает черная собака…Дальше прыгает сын в жерле квартирыГости Людвига пьют да горлапанятРежиссеры… Актеры и актрисы(И Анук Эмэ была там с ними,Только старая. Бедная стеснялась…)

Проживает Людвиг на МонмартреОн его поддерживает славуПо монмартрским переулкам он качаетСвою пивом надутую фигуру«Запердоляный в дупу» он гуляет…

Есть еще на свете и поляки…

Но однако Людвиг прост не так-тоИ свои проблемы он имеетИ имея все свои проблемыОн однако их вовсе не решает…

14 июля

Инспектор тюрьмы и начальник работПрекрасный вокруг народСветлейшие лица, большие очкиДобрейшие мысли и с флагом значки

Французский флаг развевается вздутПод флагом каждый одет-обутПод флагом каждый с бутылкой винаИ по паштету на говоруна

Да здравствуют кролики разных народовСплоченные вместе приятным трудомПовысим усилия кролиководовИ больше кроликов произведем

К утру через матку выходит кроликБотинки. Жакет. Голубая плешь.Зовут его Жан и зовут его ТоликВозьми-ка морковку, дурак, и ешь

Очки и пиджак и галстук на темяНа жопу глаза и в карман — банкнотА ну, расступитесь, Товарищ ВремяК своей Демократии кролик идет

Несет он ей губы и острые зубыСосет ее грудь горячоЖандармы трубят во французские трубыВзнеся с аксельбантом плечо…

Сосед англичанин надел кожух…

Сосед англичанин надел кожухПодругу взял и пошел в киноИ не возвращался часов до двухВернулись вдвоем, я видал в окно

В Париже холод такой густойКак будто Сибирь — Красноярский крайИ нету дома. «Пойду Домой!»А сам идешь в дровяной сарай

Живу как волк и умру как волкВчера пережрал и болит животСвинину ел и была как шелкНо много съел и страдаю вот

Была бы жена чтоб сказать «Постой!Довольно съел. Потерпи до утра».Но так как живу я вдвоем с собойТак ем раз в день и по полведра

К чему эта жизнь меня приведетКак всех к концу, а конец одинЯ вижу как грубо мой труп кладетВ большой чемодан чужой господин

Нет он не поправит за членом членЧтоб мягко лежали, не терлись быЕго профсоюз ввиду низких ценВедет забастовку против судьбы…

Зависть

Иосифу Бродскому, по поводу получения им

очередной денежной премии

В камнях на солнце раноЛежу как обезьянаНапоминая мой недавний бредМежду камнями на песке скелетБольшой макрели. Чайки ТихоокеанаОт рыбы не оставят мяса. Нет.

Волна в волну, как пули из наганаВливаются по воле их стрелкаКак Калифорния крепка!И частной собственностью пряноНесет от каждого прибрежного куска

«КОРМИТЬ НЕМНОГИХ. ОСТАЛЬНЫХДЕРЖАТЬ В УЗДЕДЕРЖАТЬ В МЕЧТАХ О МЯСЕ И ГНЕЗДЕ.»

Мне видятся Вселенского ЗаконаБольшие буквы… Пятая колоннаШпион. Лазутчик. Получил вновь — «На!»И будет жить как брат НаполеонаСреди других поэтов как говна…

«Тридцать четыре тыщи хочешь?»Я крабу говорю смущен.«Уйди, ты что меня щекочешь!»И в щель скрывает тело он.

Я успеваю в след ему сказать«Тридцать четыре перемножь на пять». . . . . . . . . . . .Какой поэт у океанских водВульгарно не поглаживал животМы все нечестен. Каждый нас смешонА все же получает деньги «он»Мне интересно как это бываетЧто все же «он» все деньги получает. . . . . . . . . . . . . .Подставив огненному телу все деталиИ тело сваленному древу уподобивЛежу я, джинсы и сандалиНа жестком камне приспособивИ чайка надо мной несетсяИ грязная, она смеется,В камнях всю рыбу приутробив«Что ж ты разрушила макрель?»Я говорю ей зло и грубоОна топорщит свою шубуИ целит подлая в кисельОставшийся после отливаПрожорлива и похотливаКак Дон-Жуан косит в постель. . . . . . . . . . .Мне все равно. Я задаю вопросыНе потому что я ищу ответыНе эти чайки — мощные насосыГовна и рыба. Даже не поэтыИ нет не мир покатый и бесстыжийМне не нужны. Смеясь, а не суровоЯ прожил целый прошлый год в ПарижеИ как эстет не написал ни слова. . . . . . . . . . . .Однако б мне хватило этих сумм. . . . . . . . . . . .

Иуда на Бродвее

Я шел по Бродвею, одетый в полковничий плащПолковник был русский, а после — нацистский палачПокончив с войною, в Нью-Джерси приплыл в пароходеИ умер недавно согласно закону в природе. . . . . . . . . . . . . . . . .В двадцатом-то веке уж можно ходить без калошНа вашего Бога прохожий в калошах ужасно похожБородка. Усы. Небольшие пустые глаза…(Чуть что происходит, уверен, глаза орошает слеза)

Характер истерика. Нервная дама, не мужЗмея, — так гадюка, хотя это маленький ужЕму быть Христом, никогда не носить эполет…. . . . . . . . . . . . . . . . .Жил Слава Васильев когда-то. Тишайший поэт…

Он тоже немного, но Бога мне напоминалХодил он по водам. Он в ливень бутылки сдавалНабьет свою рюкзак и идет и плывет по землеГде маленький Слава? Увы он окончил в петле…

(Он «кончил» буквально. Про это все знают давноОргазм наступает, коль горло у вас стесненоПрямая есть связь между горлом и «кончил в петле»Из тех же чудес, как «рисует мороз на стекле»)

И жил некто…..овский. Вполне подходящий поэтПрошло уже двадцать по-моему всяческих летА где этот…..овский? и где остальные, где дюжина?Я помню был суп. И одна в этом супе жемчужина…

По мискам щербатым, что сделаны были в АсторииРазлили мы суп в самом-самом начале историиДве тысячи лет пролетело. Жемчужина сальнаяДосталась Иисусу, а с нею и слава скандальная…

Так если ты миску рукою от брата берешьТо помни последствия. «Бразэр» конечно хорошОднако предательство — тоже приятная миссияКто самый известный? Иуда. Признает любая комиссия

Любая статистика скажет — Иуда, глава романтической школыК Христу наклонясь, мы помним, он шепчет глаголыБлистают глаза его. Дерзостно молнии мечутсяИ в суп попадая, шипят… умирают… колечатся…

Я шел по Бродвею, одетый в полковничий плащПолковник был русский, а после — нацистский палачОн умер в Нью-Джерси. Один, без друзей и родныхОставил он тряпки. И я унаследовал их…

Прекрасен Бродвей! На Бродвее просторно и ветреноХотел написать о количестве монстров квадратном на метре, ноВдруг вспомнил, что грязный Бродвей полагается мерить количеством ярдов…и вдруг натыкаешься — «Бринкс» …и встречаешь двух гардов…

Мешки. Револьверы. Глаза под фуражками грозныеПорезы от бритвы, и ох, подбородки серьезные…А так как вы знаете, ветер средь нас по Бродвею гуляетТо ветер естественно старшему гарду наклейку с щеки отгибает…

Манхаттан с Бродвеем готовят себя к ХалуинуИдя по Бродвею ты видишь внезапно витринуГде смерть как мужчина токсидо напялила гордоИ держит за талию женщину-смерть она твердо

Кровавая маска все крутит и крутит педалиИ кровь все течет. Как же ноги ей не отказали?Кровавая маска, подпорчена скверной могилойОтчасти зеленая, детям она представляется милой…

Стоят три ребенка и просто раззявили ртыЯ думаю — «Дети-то нынче тверды и крутыКровавую маску, еще и фу, гадость! что в связи с могилой!Лет тридцать назад не назвал бы я мальчиком милой…»

(Вообще-то я думаю часть населения к празднику зря деньги тратитДля многих и маски не нужно, лица вполне хватитМанхэттан с Бродвеем достаточно монстров вмещаютТаких выразительных, что Франкенстайны линяют…)

Такие дела… А иду я в «Бифбюргер», ребятаХотя и писатель, однако живу не богатоПредавший друзей. Ими преданный тысячу разИуда. Я жить научился один наконец-то сейчас

Бродить по Бродвею и по Елисейским полямЧуть-чуть оживляться среди «обольстительных дам»И руки засунув глубоко в карманы, в полковничий плащС достоинством шествовать средь человеческих чащ

Чего там… Все ясно. И дамы и войны двух мух…И слава… Увы человеческий это все духИ крепко вдохнув этот сыру подобный вонючему как бы рокфоруИз запах… Иду, а Бродвей загибается в гору…

Парижские стихи