Данте Алигьери - Божественная комедия Страница 33

Песнь двадцать восьмая

Кто мог бы, даже вольными словами,[403]Поведать, сколько б он ни повторял,Всю кровь и раны, виденные нами?

Любой язык наверно бы сплошал:Объем рассудка нашего и речи,Чтобы вместить так много, слишком мал.

Когда бы вновь сошлись, в крови увечий,Все, кто в Пулийской роковой стране,[404]Страдая, изнемог на поле сечи

От рук троян[405] и в длительной войне,Перстнями заплатившей дань гордыне,Как пишет Ливий, истинный вполне;[406]

И те, кто тщился дать отпор дружине,Которую привел Руберт Гвискар,[407]И те, чьи кости отрывают ныне

Близ Чеперано, где нанес ударОбман пулийцев,[408] и кого лукавыйУ Тальякоццо[409] одолел Алар;

И кто култыгу, кто разруб кровавыйКазать бы стал, — их превзойдет в сто кратДевятый ров чудовищной расправой.

Не так дыряв, утратив дно, ушат,Как здесь нутро у одного зиялоОт самых губ дотуда, где смердят:

Копна кишок между колен свисала,Виднелось сердце с мерзостной мошной,Где съеденное переходит в кало.

Несчастный, взглядом встретившись со мной,Разверз руками грудь, от крови влажен,И молвил так: «Смотри на образ мой!

Смотри, как Магомет[410] обезображен!Передо мной, стеня, идет Али,Ему весь череп надвое рассажен.[411]

И все, кто здесь, и рядом, и вдали, —Виновны были в распрях и раздорахСреди живых, и вот их рассекли.

Там сзади дьявол, с яростью во взорах,Калечит нас и не дает пройти,Кладя под лезвие все тот же ворох

На повороте скорбного пути;Затем что раны, прежде чем мы сноваК нему дойдем, успеют зарасти.

А ты, что с гребня смотришь так сурово,Ты кто? Иль медлишь и страшишься дна,Где мука для повинного готова?»

Вождь молвил: «Он не мертв, и не винаВедет его подземною тропою;Но чтоб он мог изведать все сполна,

Мне, мертвому, назначено судьбоюВести его сквозь Ад из круга в круг;И это — так, как я — перед тобою».

Их больше ста остановилось вдруг,Услышав это, и с недвижным взглядомДивилось мне, своих не помня мук.

«Скажи Дольчино[412], если вслед за АдомУвидишь солнце: пусть снабдится он,Когда не жаждет быть со мною рядом,

Припасами, чтоб снеговой заслонНе подоспел новарцам на подмогу;Тогда нескоро будет побежден».

Так молвил Магомет, когда он ногуУже приподнял, чтоб идти; потомЕе простер и двинулся в дорогу.

Другой, с насквозь пронзенным кадыком,Без носа, отсеченного по брови,И одноухий, на пути своем

Остановясь при небывалом слове,Всех прежде растворил гортань, извнеБагровую от выступавшей крови,

И молвил: «Ты, безвинный, если мнеНе лжет подобьем внешняя личина,Тебя я знал в латинской стороне;

И ты припомни Пьер да Медичина,[413]Там, где от стен Верчелли вьет межиДо Маркабо отрадная равнина,[414]

И так мессеру Гвидо расскажиИ Анджолелло, лучшим людям Фано,Что, если здесь в провиденье нет лжи,

Их с корабля наемники обманаСтолкнут вблизи Каттолики в бурун,По вероломству злобного тирана.

От Кипра до Майорки, сколько лунНи буйствуют пираты или греки,Черней злодейства не видал Нептун.

Обоих кривоглазый изверг некий,Владетель мест, которых мой соседХотел бы лучше не видать вовеки,[415]

К себе заманит как бы для бесед;Но у Фокары им уже ненужныОкажутся молитва и обет».[416]

И я на это: «Чтобы в мир наружныйВесть о тебе я подал тем, кто жив,Скажи: чьи это очи так недужны?»

Тогда, на челюсть руку положивТоварищу, он рот ему раздвинул,Вскричав: «Вот он; теперь он молчалив.

Он, изгнанный, от Цезаря отринулСомнения, сказав: «Кто снаряжен,Не должен ждать, чтоб час удобный минул».

О, до чего казался мне смущен,С обрубком языка, торчащим праздно,Столь дерзостный на речи Курион![417]

И тут другой, увечный безобразно,Подняв остатки рук в окрестной мгле,Так что лицо от крови стало грязно,

Вскричал: «И Моску вспомни в том числе,Сказавшего: «Кто кончил, — дело справил».Он злой посев принес родной земле».[418]

«И смерть твоим сокровным!» — я добавил.Боль болью множа, он в тоске побрелИ словно здравый ум его оставил.

А я смотрел на многолюдный долИ видел столь немыслимое дело,Что речь о нем я вряд ли бы повел,

Когда бы так не совесть мне велела,Подруга, ободряющая насВ кольчугу правды облекаться смело.

Я видел, вижу словно и сейчас,Как тело безголовое шагалоВ толпе, кружащей неисчетный раз,

И срезанную голову держалоЗа космы, как фонарь, и головаВзирала к нам и скорбно восклицала.

Он сам себе светил, и было дваВ одном, единый в образе двойного,Как — знает Тот, чья власть во всем права.

Остановясь у свода мостового,Он кверху руку с головой простер,Чтобы ко мне свое приблизить слово,

Такое вот: «Склони к мученьям взор,Ты, что меж мертвых дышишь невозбранно!Ты горших мук не видел до сих пор.

И если весть и обо мне желанна,Знай: я Бертрам де Борн, тот, что в быломУчил дурному короля Иоанна.

Я брань воздвиг меж сыном и отцом:[419]Не так Ахитофеловым советомДавид был ранен и Авессалом.[420]

Я связь родства расторг пред целым светом;За это мозг мой отсечен навекОт корня своего в обрубке этом:

И я, как все, возмездья не избег».

Песнь двадцать девятая