Андрей Вознесенский - Тьмать Страница 33

Александр Сергеевич,

Разрешите представиться.

Маяковский!

Владимир Владимирович, разрешите представиться!Я занимаюсь биологией стиха.Есть ролиболее пьедестальные,но кому-то надо за истопника…

У нас, поэтов, дел по горло,кто занят садом, кто содокладом.Другие, как страусы,прячут головы, —отсюда смотрят и мыслят задом.

Среди идиотств, суеты, наветовпоэт одиозен, порой смешон —пока не требует поэтак священной жертвеСтадион!

И когда мы выходим на стадионы в Томскеили на рижские Лужники,вас понимающие потомкитянутся к завтрашним сквозь стихи.

Колоссальнейшая эпоха!Ходят на поэзию, как в душ Шарко.Даже герои поэмы«Плохо!»требуют сложить о них «Хорошо!»

Вы ушли,понимаемы процентов на десять.Оставались Асеев и Пастернак.Но мы не уйдём —как бы кто не надеялся! —мы будем драться за молодняк.

Как я тоскую о поэтическом сынекласса «Ан» и «707-Боинга»…Мы научилисвистатьпол-России.Дай одногосоловья-разбойника!..

И когда этот случай счастливый представится,отобью телеграмку, обкусав заусенцы:«ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧРАЗРЕШИТЕ ПРЕСТАВИТЬСЯ —ВОЗНЕСЕНСКИЙ»

1973BЕЧЕР B «ОБЩЕСТBЕ СЛЕПЫХ»

Милые мои слепые,слепые поводыри,меня по своей России,невидимой, повели.

Зелёная, голубая,розовая на вид,она, их остерегая,плачет, скрипит, кричит.

Прозрейте, товарищ зрячий,у озера в стоке вод.Вы слышите – оно плачет?А вы говорите – цветёт.

Чернеют очки слепые,отрезанный мир зовут —как ветви живьём спилили,следы окрасив в мазут.

Скажу я вам – цвет ореховый,вы скажете – гул ореха.Я говорю – зеркало,вы говорите – эхо.

Вам кажется Паганиникрасивейшим из красавцев,Сильвана же Помпанини —сиплая каракатица,им пудреница покажетсяэмалевой панагией.

Вцепились они в музыкальность,выставив вверх крюки,как мы на коньках крючкамицеплялись за грузовики.

Пытаться читать стихив «Обществе слепых» —пытаться скрывать грехив обществе святых.

Плевать им на куртку кожаную,на показуху рук,они не прощают кожеюнаглый и лживый звук.

И дело не в рифмах бедных —они хорошо трещат —но пахнут, чем вы обедали,а надо петь натощак!

В вашем слепом обществе,всевидящем, как Вишну,вскричу, добредя ощупью:«Вижу!» —

зелёное зелёное зелёноезаплакало заплакало заплакалозеркало зеркало зеркалоэхо эхо эхо

1974СМЕРТЬ ШУКШИНА

Хоронила Москва Шукшина,хоронила художника, то естьхоронила Москва мужикаи активную совесть.

Он лежал под цветами на треть,недоступный отныне.Он свою удивлённую смертьпредсказал всенародно в картине.

В каждом городе он лежална отвесных российских простынках.Называлось не кинозал —просто каждый пришёл и простился.

Называется не экран,если замертво падают наземь.Если б Разина он сыграл —это был бы сегодняшний Разин.

Он сегодняшним дням – как двойник.Когда зябко курил он чинарик,так же зябла, подняв воротник,вся страна в поездах и на нарах.

Он хозяйственно понималкрай как дом – где берёзы и хвойники.Занавесить бы чёрным Байкал,словно зеркало в доме покойника.

1974ОБМЕН

Не до муз этим летом кромешным.В доме – смерти, одна за другой.Занимаюсь квартирообменом,чтобы съехались мама с сестрой.

Как последняя песня поэта,едут женщины на грузовой,две жилицы в посмертное лето —мать с сестрой.

Мать снимает пушинки от шали,и пушинкилетятс пальтеца,чтоб дорогу по ним отыскалитени бабушки и отца.

И, как эхо их нового адреса,провожая заплаканный скарб,вместо выехавшего августав наши судьбы въезжает сентябрь.

Не обменивайте квартиры!Пощади, распорядок земной,мою малую родину сирую —мать с сестрой.

Обменяться бы – да поздновато! —на удел,как они, без вины виноватыхи без счастья счастливых людей.

1974ПЕСНЯ О МЕЙЕРХОЛЬДЕ

А. Шнитке

Где Ваша могила – хотя бы холм, —Всеволод Эмильевич Мейерхольд?

Зрители в бушлатах дымят махрой —ставит Революцию Мейерхольд.

Радость открывающий мореход —Всеволод Эмильевич Мейерхольд.

Профильным, провидческим плоск лицом —сплющен историческим колесом.

Ставили «Отелло». Реквизит —на зелёной сцене платок лежит.

Яго ухмыляется под хмельком:«Снова мерихлюндии, Мейерхольд?!»

Скомканный платочек – от слёз сырой…Всеволод… Эмильевич… Мейерхольд…

1974МЕЛОДИЯ КИРИЛЛА И МЕФОДИЯ

Есть лирика великая —кириллица!Как крик у Шостаковича – «три лилии!» —белеет «Ш» в клавиатуре Гилельса —кириллица!И фырчет «Ф», похожее на филина.Забьёт крылами «У» горизонтальное —и утки унесутся за Онтарио.В латынь – латунь органная откликнулась,А хоровые клиросы —в кириллицу!

«Б» вдаль из-под ладони загляделося —как Богоматерь, ждущая младенца.

1974ОТЦУ

Я – памятник отцу,Андрею Николаевичу.Юдоль его отмщу.Счета его оплачиваю.Врагов его казню.Они с детьми своимипо тыще раз на днюего повторят имя.От Волги по Юконпусть будет знаменито,как, цокнув языком,любил он землянику.Он для меня как Бог.По своему подобьюслепил меня, как мог,и дал свои надбровья.Он жил мужским трудом,в свет превращая воду,считая, что притомхлеб будет и свобода.Я памятник отцу,Андрею Николаевичу,сам в форме отточу,сам рядом врою лавочку,чтоб кто-то век спустяс сиренью индевеющейнашёл плиту «6-а»на старом Новодевичьем.Согбенная юдоль.Угрюмое свечение.Забвенною водойнабух костюм вечерний.В душе открылась течь.И утешаться нечем.Прости меня, отец,что памятник не вечен.Я за тобой бежал —ты помнишь? – по перрону…но Время – это шар,скользящий по наклонной.

Я – памятник отцу, Андрею Николаевичу.Я лоб его ношуи жребием своимвмещаю ипостась,что не досталась кладбищу, —Отец – Дух – Сын.

1974* * *

Теряю свою независимость,поступки мои, верней, видимостьпоступков моих и сужденийуже ощущают уздечку,и что там софизмы нанизывать!

Где прежде так резво бежалось,путь прежний мешает походке,как будто магнитная залежьпритягивает подковки!Безволье какое-то, жалость…Куда б ни позвали – пожалуйста,как набережные кокотки.

Какое-то разноголосье,лишившееся дирижёра,в душе моей стонет и просит,как гости во время дожора.

И галстук, завязанный фигой,искусства не заменитель.Должны быть известными – книги,а сами вы незнамениты,чем мина скромнее и глуше,тем шире разряд динамита.

Должны быть бессмертными – души,а сами вы смертно-телесны,телевизионные ушине так уже интересны.

Должны быть бессмертными рукописи,а думать – кто купит? – Бог упаси!

Хочу низложенья просторноговсех черт, что приписаны публикой.Монархия первопрестольнаяв душе уступает республике.Тоскую о милых устоях.

Отказываюсь от затворничествадля демократичных забот —жестяной лопатою дворничьейрасчищу снежок до ворот.

Есть высшая цель стихотворца —ледок на крылечке оббить,чтоб шли отогреться с морозцаи исповеди испить.

1974МОЛИТBА МАСТЕРА

Из «Дамы треф»

Благослови, Господь, мои труды.Я создал Вещь, шатаемый любовью,не из души и плоти – из судьбы.Я свет звезды, как соль, возьму в щепотьи осеню себя стихом трёхперстным.Мои труды благослови, Господь!Через плечо соль брошу на восход.(Двуперстье же, как держат папироску,боярыня Морозова взовьёт!)С побудкою архангельской трубыне я, пусть Вещь восстанет из трухи.Благослови, Господь, мои труды.Твой суд приму – хоть голову руби,разбей семью – да будет по сему.Господь, благослови мои труды.Уходит в люди дочь моя и плоть,её Тебе я отдаю, как зятю, —искусства непорочное зачатье —пусть позабудет, как меня зовут.Сын мой и господин её любви,ревную я к тебе и ненавижу.Мои труды, Господь, благослови.Исправь людей. Чтоб не были грубы,чтоб жемчугов её не затоптали.Обереги, Господь, мои труды.А против Бога встанет на дыбы —убей создателя, не погуби созданья.Благослови, Господь, Твои труды.

1974ПОРНОГРАФИЯ ДУХА

Отплясывает при народес поклонником голым подруга.Ликуй, порнография плоти!Но есть порнография духа.

Докладчик порой на лектории —в искусстве силён, как стряпуха, —раскроет на аудиториисвою порнографию духа.

В Пикассо ему всё не ясно,Стравинский – безнравственность слуха.Такого бы постесняласьлюбая парижская шлюха.

Когда танцовщицу раздели,стыжусь за пославших её.Когда мой собрат по панели,стыжусь за него самого.

Подпольные миллионеры,когда твоей родине худо,являют в брильянтах и нерпахсвою порнографию духа.

Когда на собрании в заленеверного судят супруга,желая интимных деталей,ревёт порнография духа.

Как вы вообще это смеете!Как часто мы с вами пытаемсявзглянуть при общественном свете,когда и двоим – это таинство…

Конечно, спать вместе не стоило б…Но в скважине голый глаззначительно непристойнеетого, что он видит у вас…

Клеймите стриптизы экранные,венерам закутайте брюхо,Но всё-таки дух – это главное.Долой порнографию духа!

1974* * *

Не возвращайтесь к былым возлюбленным,былых возлюбленных на свете нет.Есть дубликаты – как домик убранный,где они жили немного лет.

Вас лаем встретит собачка белая,и расположенные на холмедве рощи – правая, а позже левая —повторят лай про себя, во мгле.

Два эха в рощах живут раздельные,как будто в стереоколонках двух,всё, что ты сделала и что я сделаю,они разносят по свету вслух.

А в доме эхо уронит чашку,ложное эхо предложит чай,ложное эхо оставит на ночь,когда ей надо бы закричать:

«Не возвращайся ко мне, возлюбленный,былых возлюбленных на свете нет,две изумительные изюминки,хоть и расправятся тебе в ответ…»

А завтра вечером, на поезд следуя,вы в речку выбросите ключи,и роща правая, и роща леваявам вашим голосом прокричит:

«Не покидайте своих возлюбленных.Былых возлюбленных на свете нет…»

Но вы не выслушаете совет.

1974РОМАНС

Запомни этот миг. И молодой шиповник.И на Твоём плече прививку от него.Я – вечный Твой поэт и вечный Твой любовник.И – больше ничего.

Запомни этот мир, пока Ты можешь помнить,а через тыщу лет и более того,Ты вскрикнешь, и в Тебя царапнется шиповник…И – больше ничего.

1975НОСТАЛЬГИЯ ПО НАСТОЯЩЕМУ

Я не знаю, как остальные,но я чувствую жесточайшуюне по прошлому ностальгию —ностальгию по настоящему.

Будто послушник хочет к Господу,ну а доступ лишь к настоятелю, —так и я умоляю доступабез посредников к настоящему.

Будто сделал я что-то чуждое,или даже не я – другие.Упаду на поляну – чувствуюпо живой земле ностальгию.

Нас с тобой никто не расколет,но когда тебя обнимаю —обнимаю с такой тоскою,будто кто тебя отнимает.

Когда слышу тирады подленькиеоступившегося товарища,я ищу не подобья – подлинника,по нему грущу, настоящему.

Одиночества не искупитв сад распахнутая столярка.Я тоскую не по искусству,задыхаюсь по-настоящему.

Всё из пластика – даже рубища,надоело жить очерково.Нас с тобою не будет в будущем,а церковка…

И когда мне хохочет в рожуидиотствующая мафия,говорю: «Идиоты – в прошлом.В настоящем – рост понимания».

Хлещет чёрная вода из крана,хлещет ржавая, настоявшаяся,хлещет красная вода из крана,я дождусь – пойдёт настоящая.

Что прошло, то прошло. К лучшему.Но прикусываю, как тайну,ностальгию по настающему,что настанет. Да не застану.

1975* * *

Не отрекусьот каждой строчки прошлой —от самой безнадёжной и продрогшейиз актрисуль.

Не откажусьот жизни торопливой,от детских неоправданных трамплинови от кощунств.

Не отступлюсь —«Ни шагу! Не она ль за нами?»Наверное, с заблудшими, лгунами…Мой каждый куст!

В мой страшный час,хотя и бредовая,поэзия меня не предавала,не отреклась.

Я жизнь моюв исповедальне высказал.Но на весь мир транслировалась исповедь.Всё признаю.

Толпа кликушждёт, хохоча, у двери:«Кус его, кус!»Всё, что сказал, вздохнув, удостоверю.

Не отрекусь.

1975МОНОЛОГ ЧИТАТЕЛЯ

Четырнадцать тысяч пиитовстрадают во мгле Лужников.Я выйду в эстрадных софитах —последний читатель стихов.

Разинувши рот, как минёры,скажу в ликование:«Желаю прослушать Смирновыхнеопубликованное!»

Три тыщи великих Смирновыхзахлопают, как орлыс трёх тыщ этикеток «Минводы»,пытаясь взлететь со скалы.

И хор, содрогнув батисферы,сольётся в трёхтысячный стих.Мне грянут аплодисментыза то, что я выслушал их.

Толпа поэтессок минорноавтографов ждёт у кулис.Доходит до самоубийств!Скандирующие суровоСмирновы, Смирновы, Смирновыжелают на бис.

И снова, как реквием служат,я выйду в прожекторах,родившийся, чтобы слушатьсреди прирождённых орать.

Заслуги мои небольшие,сутул и невнятен мой век,средь тысячей небожителей —единственный человек.

Меня пожалеют и вспомнят.не то, что бывал я пророк,а что не берёг перепонки,как раньше гортань не берёг.

«Скажи в меня, женщина, горе,скажи в меня, счастье!Как плачем мы, выбежав в поле,но чаще, но чаще

нам попросту хочется высвободитьневысказанное, заветное…Нужна хоть кому-нибудь исповедь,как Богу, которого нету!»

Я буду любезен народуне тем, что творил монумент, —невысказанную нотупонять и услышать сумел.

1975БЕЛОBЕЖСКАЯ БАЛЛАДА

Я беру тебя на поруки,перед силами жизни и зла,перед алчущим оком разлуки,что уставилась из угла.

Я беру тебя на порукииз неволи московской тщеты.Ты – как роща после порубки,ты мне крикнула: защити!

Отвернутся друзья и подруги.Чтобы вспыхнуло всё голубым,беловежскою рюмкой сивухиголовешки в печи угостим.

Затопите печаль в моём доме!Поёт прошлое в кирпичах.Всё гори синим пламенем, кроме, —запалите печаль!

В этих пылких поспешных поленьях,в слове, вырвавшемся, хрипя,ощущение преступленья,как сказали бы раньше – греха.

Воли мне не хватало, воли.Грех, что мы крепостны на треть.Столько прошлых дров накололи —хорошо им в печали гореть!

Это пахнет уже не романом —так бывает пожар и дождь, —на ночь смывши глаза и румяна,побледневшая, подойдёшь.

А в квартире, забытой тобою,к прежней жизни твоей подключён,белым черепом со змеёюбудет тщетно шуршать телефон…

В этой егерской баньке бревенчатой,точно сельские алтари,мы такою свободой повенчаны —у тебя есть цыгане в крови.

Я беру тебя на порукиперед городом и людьми.Перед ангелом воли и мукиты меня на поруки возьми.

1975ЗBЕЗДА

Аплодировал Парижв фестивальном дыме.Тебе дали первый приз —«Голую богиню».

Подвезут домой друзьяот аэродрома.Дома нету ни копья.Да и нету дома.

Оглядишь свои углызвёздными своими:стены пусты и голы —голая богиня.

Предлагал озолотитьрежиссёр павлиний.Ты ж предпочитаешь житьголой, но богиней.

Подвернётся, может, роль,с текстами благими.Мне плевать, что гол король!Голая богиня…

А за окнами стоятталые осиныобнажённо, как талант, —голая Россия!

И такая же однагрохает тарелкивозле вечного огнягазовой горелки.

И мерцает из углав сигаретном дыме —ах, актёрская судьба!Голая богиня.

1975МОНОЛОГ РЕЗАНОBА

Божий замысел я исказил,жизнь сгубив в муравейне.Значит, в замысле не было сил.Откровенье – за откровенье.

Остаётся благодарить.Обвинять Тебя в слабых расчётах,словно с женщиной счёты сводить —в этом есть недостойное что-то.

Я мечтал, закусив удила-с,свесть Америку и Россию.Авантюра не удалась.За попытку – спасибо.

Свёл я американский расчёти российскую грустную удаль.Может, в будущем кто-то придёт.Будь с поэтом помягче, сударь.

Бьёт двенадцать годов, как часов,над моей терпеливою нацией.Есть апостольское число,для России оно – двенадцать.

Восемьсот двенадцатый год —даст ненастья иль крах династий?Будет петь и рыдать народ.И ещё, и ещё двенадцать.

Ясновидец это числочерез век назовёт поэмой,потеряв именье своё.Откровенье – за откровенье.

В том спасибо, что в Божий наш часв ясном Болдине или в Равенне,нам являясь, ты требуешь с насоткровенье за откровенье.

За открытый с обрыва Твой лесжить хочу и писать откровенно,чтоб от месс, как от горних небес,у больных закрывались каверны.

Оправдался мой жизненный срок,может, тем, что, упав на колени,в Твоей дочери я зажёгвольный свет откровенья.

Она вспомнила замысел Твой,и в рубашке, как тени Евангелья,руки вытянув перед собой,шла, шатаясь, в потёмках в ванную.

Свет был животворящий такой,аж звезда за окном окривела.Этим я расквитался с Тобой.Откровенье – за откровенье.

1975ПИР

Человек явился в лес,всем принёс деликатес:

лягушонкудал сгущёнку,

дал ежу —что – не скажу,

а единственному волкудал охотничью водку,

налил окуню в прудымандариновой воды.

Звери вежливо ответили:«Мы еды твоей отведали.Чтоб такое есть и пить,надо человеком быть.Что ж мы попусту сидим,хочешь, мы тебя съедим?»

Человек сказал в ответ:«Нет.Мне ужасно неудобно,но я очень несъедобный.Я пропитан алкоголем,аллохолом, аспирином.Вы меня видали голым?Я от язвы оперируем.Я глотаю утром водку,следом тассовскую сводку,две тарелки, две газеты,две магнитные кассеты,и коллегу по работе,и два яблока в компоте,опылённых ДДТ,и т. д.

Плюс сидит в печёнках враг,курит импортный табак.В час четыре сигареты.Этоубивает в деньсорок тысяч лошадей.

Вы хотите никотин?»Все сказали: «Не хотим,жаль тебя. Ты – вредный, скучный:если хочешь – ты нас скушай».

Человек не рассердилсяи, подумав, согласился.

1975НЕ ЗАБУДЬ

Человек надел трусы,майку синей полосы,джинсы белые, как снег,надевает человек.

Человек надел пиджак,на пиджак нагрудный знакпод названьем «ГТО».Сверху он надел пальто.

На него, стряхнувши пыль,он надел автомобиль.Сверху он надел гараж(тесноватый – но как раз!),

сверху он надел наш двор,как ремень надел забор,сверху он надел жену,и вдобавок не одну,сверху наш микрорайон,область надевает он.

Опоясался, как рыцарь,государственной границей.И, качая головой,надевает шар земной.Чёрный космос натянул,крепко звёзды застегнул,Млечный Путь – через плечо,сверху – кое-что ещё…

Человек глядит вокруг.Вдруг —у созвездия Весывспомнил, что забыл часы.(Где-то тикают онипозабытые, одни?…)

Человек снимает страны,и моря, и океаны,и машину, и пальто.Он без времени – ничто.

Он стоит в одних трусах,держит часики в руках.На балконе он стоити прохожим говорит:«По утрам, надев трусы,НЕ ЗАБУДЬТЕ ПРО ЧАСЫ!»

1975* * *

Четырежды и пятериждымолю, достигнув высоты:«Жизнь, ниспошли мне передышкудыхание перевести!»

Друзей, своих опередивши,я снова взвинчиваю темп,чтоб выиграть для передышкисекунды две промежду тем.

Нет, не для славы чемпионамы вырвались на три версты,а чтоб упасть освобождённов невытоптанные цветы!

Щека к щеке, как две машины,мы с той же скоростью идём.Движение неощутимо,как будто замерли вдвоём.

Не думаю о пистолете,не дезертирую в пути,но разреши хоть раз в столетьедыхание перевести!

1975* * *

Мы обручились временем с тобой,не кольцами, а электрочасами.Мне страшно, что минуты исчезают.Они согреты милою рукой.

1975* * *

Когда по Пушкину кручинились миряне,что в нём не чувствуют былого волшебства,он думал: «Милые, кумир не умирает.В вас юность умерла!»

1975* * *

Есть русская интеллигенция.Вы думали – нет? Есть.Не масса индифферентная,а совесть страны и честь.

Есть в Рихтере и Аверинцевеземских врачей черты —постольку интеллигенция,постольку они честны.

«Нет пороков в своём отечестве».Не уважаю лесть.Есть пороки в моём отечестве,зато и пророки есть.

Такие, как вне коррозии,ноздрёй петербуржской вздет,Николай Александрович Козырев —небесный интеллигент.

Он не замечает карманников.Явился он в мир стеретьвторой закон термодинамикии с ним тепловую смерть.

Когда он читает лекции,над кафедрой, бритый весь,он – истой интеллигенцииуказующий в небо перст.

Воюет с извечной дурью,для подвига рождена,отечественная литература —отечественная война.

Какое призванье лестноеслужить ей, отдавши честь:«Есть, русская интеллигенция!Есть!»

1975* * *

Друг мой, мы зажились. Бывает.Благодать.Раз поэтов не убивают,значит, некого убивать.

1975ХОББИ СBЕТА

Я сплю на чужих кроватях,сижу на чужих стульях,порой одет в привозное,ставлю свои книги на чужие стеллажи, —но светдолжен бытьсобственного производства.Поэтому я делаю витражи.

Уважаю продукцию ГУМа и Пассажа,но крылья за моей спинойработают, как ветряки.

Свет не может быть купленнымили продажным.Поэтому я делаю витражи.

Я прутья свариваю электросваркой.В наших магазинах не достать сырья.Я нашёл тебя на свалке.Но я заставлю тебя сиять.

Да будет свет в Тебемолитвенный и кафедральный,да будут сумерки, как тамариск,да будет светв малиновых Твоих подфарниках,когда Ты в сумерках притормозишь.

Но тут моё хобби подменяется любовью.Жизнь расколота? Не скажи!За окнами пахнет средневековьем.Поэтому я делаю витражи.

Человек на 60 процентов из химикалиев,на 40 процентов из лжи и ржи…Но на 1 процент из Микеланджело!Поэтому я делаю витражи.

Но тут моё хобби занимается теософией.Пузырьки внутри сколовстоят, как боржом.Прибью витраж на калитку тесовую.Пусть лес исповедуетсяперед витражом.

Но это уже касается жизни, а не искусства.Жжёт мои лёгкие эпоксидная смола.Мне предлагали (по случаю)елисеевскую люстру.Спасибо. Мала.

Ко мне прицениваются барышники,клюют обманутые стрижи.В меня прицеливаются булыжники.Поэтому я делаю витражи.

1975ЭРМИТАЖНЫЙ МИКЕЛАНДЖЕЛО

«Скрюченный мальчик» резца Микеланджело,сжатый, как скрепка писчебумажная,что впрессовал в тебя чувственный старец?Тексты истлели, скрепка осталась.

Скрепка разогнута в холоде склепа,будто два мрака, сплетённые слепо,дух запредельный и плотская малостьразъединились. А скрепка осталась.

Благодарю, необъятный создатель,что я мгновенный твой соглядатай —Сидоров, Медичи или Борджиа —скрепочка Божья!

1975МОЛИТBА МИКЕЛАНДЖЕЛО

Боже, ведь я же Твой стебель,что ж Ты меня отдал толпе?Боже, что я Тебе сделал?Что я не сделал Тебе?

1975МЕМОРИАЛ МИКЕЛАНДЖЕЛОМой Микеланджело

Кинжальная строка Микеланджело…Моё отношение к творцу Сикстинской капеллыотнюдь не было платоническим.В рисовальном зале Архитектурного институтамне досталась голова Давида. Это самая труднаяиз моделей. Глаз и грифель следовали за еёнепостижимыми линиями. Было невероятнотрудно перевести на язык графики, перевестив плоскость двухмерного листа, приколотогок подрамнику, трёхмерную – а вернее,четырёхмерную форму образца!Линии ускользали, как намыленные. Моя досадаи ненависть к гипсу равнялись, наверное, лишьненависти к нему Браманте или Леонардо.Но чем непостижимей была тайна мастерства,тем сильнее ощущалось её притяжение,магнетизм силового поля.С тех пор началось. Я на недели уткнулсяв архивные фолианты Вазари, я копировалрисунки, где взгляд и линия мастера, как штопор,ввинчиваются в глубь бурлящих торсовнатурщиков. Во сне надо мною дымилсявспоротый мощный кишечник Сикстинского потолка.Сладостная агония над надгробием Медичиподымалась, прихлопнутая, как пружинойкрысоловки, волютообразной пружиною фронтона.

* * *

Эту «Ночь» я взгромоздил на фронтон моегокурсового проекта музыкального павильона.То была странная и наивная пора нашейархитектуры. Флорентийский Ренессанс былнашей Меккой. Классические колонны,кариатиды на зависть коллажам сюрреалистовслагались в причудливые комбинации нашихпроектов. Мой автозавод был вариацией на темупалаццо Питти. Компрессорный цех имелзавершение капеллы Пацци.Не обходилось без курьёзов. Все знают домЖолтовского с изящной лукавой башенкойнапротив серого высотного Голиафа. Но не всезамечают его карниз. Говорили, что старыймаэстро на одном и том же эскизе набросалсразу два варианта карниза: один – каменный,другой – той же высоты, но с сильнымидеревянными консолями. Конечно, оба карнизабыли процитированы из ренессансных палаццо.Верные ученики восхищённо перенесли обакарниза на Смоленское здание. Так, согласнолегенде, на Садовом кольце появился домс двумя карнизами.Вечера мы проводили в библиотеке, калькируяс флорентийских фолиантов. У моего товарища Н.было 2000 скалькированных деталей, и онне был в этом чемпионом.Когда я попал во Флоренцию, я, как родных,узнавал перерисованные мною тысячи разпалаццо. Я мог с закрытыми глазами находитьих на улицах и узнавать милые рустованныечудища моей юности. Следы наводнения толькоподчёркивали это ощущение.Наташа Головина, лучший живописец нашегокурса, как величайшую ценность подарила мнефоторепродукцию фрагмента «Ночи». Онадо сих пор висит под стеклом в бывшем моёмуглу в родительской квартире.И вот сейчас моё юношеское увлечение догналоменя, воротилось, превратилось в строкипереводимых мною стихов.

* * *

Вероятно, инстинкт пластики связан со стихотворным.Известно грациозное перо Пушкина, рисункиМаяковского, Волошина, Жана Кокто. Недавнонашумела выставка живописи Анри Мишо.И наоборот – один известнейший наш скульпторнаговорил мне на магнитофон цикл своих стихов.Прекрасны стихи Пикассо и Микеланджело.Последний наизусть знал «БожественнуюКомедию». Данте был его духовным крёстным.У Мандельштама в «Разговоре о Данте» мычитаем: «Я сравниваю, значит, я живу» – мог бысказать Данте. Он был Декартом метафоры, ибодля нашего сознания – а где взять другое? —только через метафору раскрывается материя,ибо нет бытия вне сравнения, ибо само бытиеесть сравнение».

* * *

Но метафора Данте говорила не только с Богом.В век лукавый и опасный она таила в себеполитический заряд, тайный смысл. Онадрапировала строку, как удар кинжалаиз-под плаща. 6 января 1537 года был заколотфлорентийский тиран Алессандро Медичи.Беглец из Флоренции, наш скульптор по заказуреспубликанцев вырубает бюст Брута —кинжального тираноубийцы. Скульптор в спорес Донато Джонатти говорит о Бруте и егоместоположении в иерархии дантовского ада.Блеснул кинжал в знаменитом антипапском сонете.Так, строка «Сухое дерево не плодоносит»нацелена в папу Юлия II, чьим фамильнымгербом был мраморный дуб. Интонационнымвздохом «Господи» («Синьор» по-итальянски)автор отводит прямые указания на адресат.Лукавая злободневность, достойная Данте.Данте провёл двадцать лет в изгнании,в 1302 году заочно приговорён к сожжению.Были ли чёрные гвельфы, его мучители,исторически правы? Даже не в этом дело. Мы ихпомним лишь потому, что они имели отношениек Данте. Повредили ли Данте преследования?И это неизвестно. Может быть, тогда не было бы«Божественной комедии».Обращение к Данте традиционно у итальянцев.Но Микеланджело в своих сонетах о Дантеподставлял свою судьбу, свою тоску по родине,своё самоизгнание из родной Флоренции.Он ненавидел папу, негодовал и боялся его,прикованный к папским гробницам, —кандальный Микеланджело.

* * *

Менялась эпоха, республиканские идеалыМикеланджело были обречены ходомисторических событий. Но оказалось, чтоисторически обречены были события.А Микеланджело остался.В нём, корчась, рождалось барокко. В нёмумирал Ренессанс. Мы чувствуем томительныеизвивы маньеризма – в предсмертной его«Пьете Рондонини», похожей на стеблиболотных лилий, предсмертное цветениекрасоты.А вот описание магического Исполина:

Ему не нужен поводырь.Из пятки, жёлтой, как желток,напившись гневом, как волдырь,горел единственный зрачок!

Далее следуют отпрыски этого Циклопа:

Их члены на манер плющанас обвивают, трепеща…

Вот вам ростки сюрреализма. Сальвадор Дали могпозавидовать этой хищной, фантастичной точности!

Не только Петрарка, не только неоплатонизмбыли поводырями Микеланджело в поэзии.Мощный дух Савонаролы, проповедника,которого он слушал в дни молодости, —ключ к его сонетам: таков его разговор с Богом.Безнравственные люди поучали егонравственности.Их коробило, когда мастер пририсовывал Адамупуп, явно нелогичный для первого человека,слепленного из глины. Недруг егоПьетро Аретино доносил на его «лютеранство»и «низкую связь» с Томмазо Кавальери.Говорили, что он убил натурщика, чтобынаблюдать агонию, предшествовавшуюсмерти Христа.Как это похоже на слух, согласно которомуДержавин повесил пугачёвца, чтобы наблюдатьпредсмертные корчи. Как Пушкин ужаснулсяэтому слуху!Неслучайно в «Страшном суде» святойВарфоломей держит в руках содранную кожу,которая – автопортрет Микеланджело. СвятойВарфоломей подозрительно похожна влиятельного Аретино.

* * *

Галантный Микеланджело любовных сонетов,куртизирующий болонскую прелестницу.Но под рукой скульптора постпетрарковские штампытипа «Я врезал Твой лик в моё сердце»становятся материальными, он говорит о своейпрактике живописца и скульптора. Я пыталсяподчеркнуть именно «художническое»видение поэта.Маниакальный фанатик резца 78-го сонета(в нашем цикле названного «Творчество»).В том же 1550 году в такт его сердечной мышцестучали молотки создателейВасилия Блаженного.

* * *

Меланжевый Микеланджело.Примелькавшийся Микеланджелоцеллофанированных открыток, общего вкуса,отполированный взглядами, скоростнымконвейером туристов, лаковые «сикстинки»,шары для кроватей, брелоки для ключей —никелированный Микеланджело.

* * *

Смеркающийся Микеланджело —ужаснувшийся встречей со смертью,в раскаянии и тоске провывший свойзнаменитый сонет «Кончину чую…»:«Увы! Увы! Я предан незаметнопромчавшимися днями.Увы! Увы! Оглядываюсь назад и не нахожу дня,который бы принадлежал мне! Обманчивыенадежды и тщеславные желания мешали мнеузреть истину, теперь я понял это… Сколькобыло слёз, муки, сколько вздохов любви, ибони одна человеческая страсть не осталась мнечуждой.Увы! Увы! Я бреду, сам не зная куда, и мнестрашно…» (Из письма Микеланджело.)Когда не спасала скульптура и живопись, мастеробращался к поэзии.На русском стихи его известны в достоверныхпереводах А. Эфроса, тончайшего эрудитаи ценителя Ренессанса. Эта задача достойноим завершена.Моё переложение имело иное направление.

Повторяю, я пытался найти черты стихотворноготропа, общие с микеланджеловской пластикой.В текстах порой открывались цитаты из«Страшного суда» и незавершённых «Гигантов».Дух создателя был един и в пластике,и в слове – чувствовалось физическоесопротивление материала, савонароловскийсвоенравный напор и счёт к мирозданию.Хотелось хоть в какой-то мере воссоздатьне букву, а направление силового потока, поледуховной энергии мастера.

* * *

Идею перевести микеланджеловские сонетымне подал в прошлом голу покойныйДмитрий Дмитриевич Шостакович Великий.Композитор только что написал тогда музыкук эфросовским текстам, но они его не во всёмудовлетворяли. Работа увлекла меня, нок готовой музыке новые стихи, конечно,не могли подойти.После их опубликования итальянскоетелевидение предложило мне рассказатьо русском Микеланджело и почитать стихина фоне «Скрюченного мальчика» из Эрмитажа.«Скрюченный мальчик» – единственныйподлинник Микеланджело в России – маленькийдемон смерти, неоконченная фигуркадля капеллы Медичи.Мысленный каркас его действительно похожв профиль на гнутую напряжённуюметаллическую скрепку, где силы Смертии Жизни томительно стремятся и разогнутьсяи сжаться.

* * *

Через три месяца в РимеРенато Гуттузо, сам схожий с изображениямисивилл, показывал мне в мастерской своейсерию работ, посвящённых Микеланджело.Это были якобы копии микеланджеловскихвещей – и «Сикстины» и «Паолино» – вариациина темы мастера. Шестнадцатый век пересказанвеком двадцатым, переписан сегодняшнимпочерком. Этот же метод я пытался применитьв переводах.Я пользовался первым научным изданием1863 года с комментариями профессораЧезаре Гуасти и сердечно благодаренГ. Брейтбурду за его любезную помощь.Тот же Мандельштам говорил, что в итальянскихстихах рифмуется всё со всем. Переводить ихадски сложно. Например, мадригал,организованный рефреном:О Diо, о Diо, о Diо!Первое попавшееся: «О Боже, о Боже,о Боже!» – явно не годится из-за сентиментальнойинто