Саша Черный - Том 2. Эмигрантский уезд. Стихотворения и поэмы 1917-1932 Страница 35

В гостинице «Пьемонт»*

(Из эмигрантского альбома)

В гостинице «Пьемонт» средь уличного гулаСидишь по вечерам, как воробей в дупле.     Кровать, комод, два стула     И лампа на столе.

Нажмешь тугой звонок, служитель с маской ДантеПриносит кипяток, подняв надменно бровь.     В душе гудит andante,     Но чай, увы, — морковь.

На письменном столе разрытых писем знаки,Все непреложнее итоги суеты:     Приятели — собаки,     Издатели — скоты.

И дружба, и любовь, и самый мир не пуф ли?За стенами блестит намокшая панель…     Снимаю тихо туфли     И бухаюсь в постель.

Хозяйка, честная и строгая матрона,Скосив глаза на вздувшееся лоно,Сидит перед конторкой целый день,Как отдыхающий торжественный тюлень.Я для нее — один из тех господ,Которым подают по воскресеньям счет:Простой синьор с потертым чемоданом,Питающийся хлебом и бананом.О глупая! Пройдет, примерно, год,И на твоей гостинице блеснет:«Здесь проживал…» Нелепая мечта,—Наверно, не напишут ни черта.

За стеной по ночам неизвестный бандитС незнакомым сопрано бубнит и бубнит:«Ты змея! Ты лукавая, хитрая дрянь…»А она отвечает, зевая: «Отстань».«Завтра утром, ей-Богу, с тобой разведусь».А она отвечает: «Дурак! Не боюсь!»О Мадонна… От злости свиваясь волчком,Так и бросил бы в тонкую дверь башмаком,—Но нельзя: европейский обычай так строг,Позовут полицейских, посадят в острог…

Я наутро, как мышь, проскользнул в коридор,Рядом скрипнула дверь, я уставил свой взор:Он расчесан до пят, и покорен, и мил,Не спускал с нее глаз, как влюбленный мандрил.А она, улыбаясь, покорная лань,—Положила на грудь ему нежную длань.

На окраине*

Дома-шкатулки — стильные комодыБездарно врезались в кудрявый сон холмов.Все гуще человеческие всходы,Все больше надо улиц и домов…            Грохочут повозки,            Трясется кирпич            И щелкают доски,            И хлопает бич.            Двуногие пчелы            В известке густой            Над балкой тяжелой            Хлопочут толпой.            Слепыми рядами            Встают этажи…            И роща, как в яме,            Грустит у межи:            Мохнатые ветки,            Зеленая тьма…            Над ними, как клетки,            Дома и дома.            А овцы волною            Застыли вокруг,—            Им роща от зною            Единственный друг…            Пастух молчаливый            В овечьем руне            Глазеет лениво            У пня в стороне.            Сталь взвыла, как Каин…            Асфальт зачадил.            Рим тихих окраин            Навеки почил.Лишь вдоль опушки вод вспененных лентаБежит, как встарь, таясь в седой траве,Да мирта чахлая над грудою цементаУпорно тянется к блаженной синеве.

Дитя*

Двор — уютная клетушка.У узорчатой оградыДва цветущих олеандраРазгораются костром…А над ними прорубь небаТускло мреет в белом зное,Как дымящаяся чаша,Как поблекший василек.Словно зонт пыльно-зеленый,Пальма дворик осенила.Ствол гигантским ананасомОседает над землей.На листе узорно-гибкомОсы строят шапкой соты,Солнце лавой раскаленнойРежет сонные глаза.

Только зной к закату схлынет,Только тень падет на гравий,В белом домике у входаПодымается возня.Мать поет свою канцону,Словно рот полощет песней,—А за нею голос детский,В тонкий лепет взбив слова,Вьется резвым жеребенком,Остановится внезапно —И фонтаном зыбким смехаВсколыхнет оживший двор.Книжку старую отбросив,Из окошка крикнешь: «Роза!»И лукавою свирельюПрилетит в ответ: «Синьор?»

Над безмолвной низкой дверьюВетром вздуло занавеску.Из таинственного мракаПоказался кулачок.Это маленькая Роза,Дочь привратницы Марии,Мотылек на смуглых ножках,Распевающий цветок.Деловито отдуваясь,Притащила табуретку,Взгромоздилась и застыла,Отдыхая от жары.Сгибы ножек под коленкойСочной ниточкой темнеют,А глаза, лесные птицы,Окунулись в небеса.

За цветущею оградойПетухами распеваютТо толстяк с гирляндой туфель,То веселый зеленщик.Головой крутя кудрявой,—Расшалившееся эхо,—Роза звонко повторяетПолнозвучные слова:«Scarpe! Scarpe! Pomodori!Foggiolini! Peperone!»[7]Рыжий кот, худой и драный,К милым пяткам нос прижал.И душе моей казалось,Что в зрачках бродячих зверяВ этот миг блаженно млелиИскры рыцарской любви.

Жалюзи щитом поставив,Словно в шапке-невидимке,Я смотрю на это чудо,Широко раскрыв глаза.Это радостное тельце,Этот полный кубок жизниМне милей стихов Петрарки,Слаще всех земных легенд…На крыльцо я тихо вышел:Кот нырнул под жирный кактус,Табуретка покатилась…Палец в рот и глазки вверх.Долго, долго изучалаНезнакомого синьора,—Оглушительно вздохнулаИ улыбкой расцвела.

На обложке русской книгиМы фонтан нарисовали,Рыбок с заячьими ртами,Тигра с гривой до земли.По моей ладони хлопалКулачок кофейно-пухлый.Я молчал, она звенела,Как беспечный ручеек.Мать, белье с кустов снимая,В сотый раз взывала: «Роза!»Этих скучных пресных взрослыхНикогда я не приму…Не хотите ль вы, синьора,Чтоб трехлетний одуванчик,Как солидный папский нунцийЧинно вел со мною речь?

Нет у Розы пышной куклыС томно-глупыми глазами,Но ребенок, как котенок,Щепкой тешится любой.Вон она кружит вдоль пальмы,Высоко подняв к закатуТростниковый старый стебельС жесткой блеклою листвой.Па — направо, па — налево,Ножки — быстрые газели,Две-три ноты звонкой песниЗаменяют ей оркестр.А глаза неукротимоЖгут языческим весельемИ, косясь, ко мне взывают:«Полюбуйтесь-ка, синьор!»

«А теперь?» — спросила Роза.Я принес поднос с тарелкой.На тарелке пухлый персикИ душистый абрикос.Роза стала за прилавок,—Я был знатный покупатель…Но пока я торговался,Роза съела весь товар.Кот крутил хвостом умильно.Кинув косточку с подноса,Роза тоном королевыПриказала зверю: «Ешь!»«А теперь?»… Сложила ручки.Затянувшись папироской,Я ей дал пустую гильзу.Мы курили. Двор молчал.

За мохнатым олеандромРжаво всхлипнули ворота.На напев шагов знакомыхПонеслось дитя к отцу.Руки вытянув, рабочийВскинул девочку над шляпой,И слились на миг под небомСноп кудрей и сноп цветов.Олеандры задрожали,Зашептались и затихли…«Ах, еще!» — звенела Роза,Руки-крылья вскинув ввысь.Он унес ее, как птицу,За цветную занавеску:Тень ребенка закачаласьНа коленях у отца…

Истомленные мимозыЛистья легкие склонили,И шипит бамбук зеленый,Кротко жалуясь на зной.Наклонясь к кустам, рабочийИз ведра струею хлещет:Пьет земля, пьют жадно корни,Влажной пылью дышит двор.За отцом, сжав строго губки,Ходит медленно ребенок,Из фиаски оплетеннойГравий влагой окропя.А фиаска так лукава —Ускользает и виляет…Каждый камушек невзрачныйНадо Розе напоить.

Холод мраморных ступенейЛунным фосфором пронизан.Сбоку рамой освещеннойЯнтареет ярко дверь.Роза сонно и усталоЗа отцом следит глазами,В белый хлеб впилась, как мышка,И на локоть оперлась.Ест отец, мать пьет кианти,Две звезды зажглись над пальмой,И сверчок пилит на скрипкеВ глубине за очагом.Лампа, мать, отец и звезды —Все сливается, кружитсяТихим сонным хороводомИ уходит в потолок.Каждый вечер та же сцена:Голова склонилась набок,Темно-бронзовые кудриНависают на глаза.Мать берет ее в охапку,—Виснут ручки, виснут ножки,И несет, как клад бесценный,На прохладную постель.Сны сидят под темной пальмой,Ждут качаясь… Свет погаснет —Пролетят над занавескойИ подушку окружат.Спи, дитя, — и я, бессонный,Буду долго, долго слушать,Как над кровлею твоеюШелестит во тьме бамбук.

Старая вилла*