Юрий Верховский - Струны: Собрание сочинений Страница 37

«Я помню миг полноты…»

Я помню миг полнотыГлубокого вдруг дыханья,Когда с камней мостовойЯ мягко ступил на землю.

Так долго был я в плену,Так нудно втайне изнылоВсё тело без той земли,Что неба ему дороже.

Идти по голой земле –Дорогой, тропинкой малой,Ступать по траве живой,Зеленой, влажной, пахучей,

Да, вот отчего тогдаИ песня легко запела,И тихо слушала тыИ молча мне улыбнулась.

«Помните, друг мой, у Толстого…»

Помните, друг мой, у ТолстогоВ «Войне и мире» старый дуб?Как он, гляжу вокруг я снова –И свет становится мне люб.

Гляжу вокруг – да и сам не знаю:Что на земле? и что во мне?Странно радоваться маю,Песню детства петь весне, –

Ну, а сейчас-то, в сентябре-то,В камнях московских, под старость лет?Каким теплом душа согрета,Встречая серенький рассвет?

Расти, дышать – не в родном лесочке –Пусть на юру и на ветру!Лезут клейкие листочкиСквозь кудрявую кору.

«Прости меня! Так часто о себе…»

Прости меня! Так часто о себе,Непрошеный, с тобою говорю я –И весь раскрыт, то плача и горюя,То просветлев доверием к судьбе.

Но как молчать, когда помнится снова:Чуть дрогнула живая тишина?Не песня ли душе возвращена,Устам немым – обетованье слова?

Хоть только блик мелькнул из темнотыНе знаю, что: отрада или мука –Предчувствие очнувшегося звука —

И вот уже – передо мною ты,И стройным то, что, смутное, томило,К твоим коленам принести мне мило.

«Если спрошу: от этого дня…»

Если спрошу: от этого дняЧто отстоялось?Внове ли мучит, тешит меняМалая малость?

Или опять – и грезы мои,И неизменнейТайные язвы – старой змеиЗлых угрызений.

Новая боль – твоя и моя –Груз налагая,Радостна, крепость в мышцы лияНоша благая.

Глянь из окна: как всё замело, –Камни и крыши!Воздух прозрачен, тихо, бело;Словно светлей, что было светлоКраше и выше.

«Ветер снова за окном…»

Ветер снова за окномПлачет как ребенок,В нем, сердечном, в нем, родном,Бесприютнике ночном.Голос мой ли звонок?Всё о том же, об одном.Неизбывном, вековомЗалился спросонок?

Плачу я но всей земле –В поле, в доле, в лесе –В нищей жуткой черной мгле,В каждой хате на селе,В городе и веси –О родном ребячьем зле,Вековечной кабале,Неуемном бесе.

Вон – кружит, вот-вот – к окну!Как его миную?Не усну я, не усну,Плачу – за тебя одну,Плача, именуюКак родную сторонуВ вековом ночном пленуСторону родную.

Ты не спишь и ты одна,Милая, родная:Не до сна ведь, не до сна,Слушай, слушай у окнаВести ветра, – зная:Ты ли, я ли, в нас – она,Вся родная сторона,Сторона родная.

«Я никогда не видел…»

Я никогда не виделИндии тайн жемчужных,Песни безмолвной не слышалГуб твоих побледневших.

Гиацинт – женское имя.

Я никогда не вижуТихого ридинг-рума –Круглой комнаты чтений,Где о тебе я гадал бы.

Гиацинт – женское имя.

Я никогда не увижуГлаз твоих потускнелых,Черт твоих искаженных,Явной тайной дрожащих.

Гиацинт – женское имя.

«Я год закончил мирною картиной…»

Я год закончил мирною картиной,Улегшейся в оправу легких строф.Но в заключенье тканью паутиннойНа ней налег седой тоски покров.

Когда-то друг мне молвил пожеланье –В идиллию включить наш грозный век;Не правда ли, в таком повествованьеПоэт бы злу исход благой предрек?

В него поверьте, с нашей тяжкой быльюСоединив желанную красу.Пусть год грядущий мглу нам явит пылью, –Идиллию тогда вам принесу.

«Бьется птица в клетке…»

Бьется птица в клеткеИли в злом силке;Петь бы ей на веткеДа в родном леске!

Пожалей певичку,С миром отпусти, –Примут невеличкуВольные пути.

Или возвратится,Только позови,Ласковая птица,Пленница любви?

Милы ей тенетца,Сладко забытье, –Только и поется,Где жилье твое.

Не в душистом поле,Не в листве живой,Волен лишь в неволеГолос гулевой.

Петь о вешнем цвете,О живой тоске –То ли в целом свете?То ль в твоей руке?

«Скоро ночь задышит цветами…»

Скоро ночь задышит цветамиПрямо в небо, к цветам нетленнымНе над мукой нашей и нами, –Ах, не нам, и больным, и пленным.

Но далеко – нет, не далеко,Только там, где простор и воля;Где стеной не замкнуто око,Пьет и луга разлив, и поля;

Где шептанья злака и былья,Словно песню, впивает ухо;Где невольно ширятся крыльяИ глубоко дыханье духа.

Там по-детски возгласы птичьиПропоют с позабытой силойВ простоте и в вечном величьеО любви, нам навеки милой.

«Сквозь нашу скорбь, сквозь нашу боль…»

Сквозь нашу скорбь, сквозь нашу боль,Сквозь искаженные чертыВсего, что в мире видишь ты, –О, только сердца не неволь,Пробиться ты ему позвольК дыханью вольной красоты.

Она, нетленная, живаИ, как далеким временам,Близка и животворна нам:Лишь тайны темные слова,Ее живого торжества,Подобны давним, смутным снам.

Глубинной памятью о нейЕе дыханье уловиИ горестно благословиЛюбовь твоих страдальных дней:Она надежней и верней,Как храм, стоящий на крови.

«Есть люди-звери — от крота до льва…»

Есть люди-звери — от крота до льва —Жильцы земли, воители земного:От слепоты до солнечного зоваВ них родина владычная жива.

Есть люди-рыбы: им глуха молва,Как сквозь кристалл прозрачного покрова:Они плывут и внемлют рыбье слово,И видят свет другого естества.

Но есть иные. Чуть, едва-едва,Касаясь праха, – вот ширяют сноваСтихиею воздушною, иного

Сияния полны и торжестваВ полетах белокрылых – голубого.То люда-птицы: ими жизнь права.

«Иволга, иволга…»

Иволга, иволгаС грудкой золотой,Иволга, иволгаС песнею литой!

Как поешь ты, иволга, –Век не для нас, –Ты не любишь, иволга,Пристальных глаз?

В куще ли иволгаЛип листвы густой?Нет тебя, иволга,За густой листвой.

Издалека, иволга,Дали мила,Голос полный иволгаВновь разлила.

Иволга, иволгаС песней литой,Иволга, иволгаС грудкой золотой!

«Синие тени от желтых огней…»

Синие тени от желтых огнейВ бледной улыбке рассвета;Дым, перед ней и бледней, и нежней, –Вьется, теряется где-то.

День поневоле подходит к окну,Жалкой улыбкой кривится;Дымом прильну я к окну – в глубину,Где-то, где ночь мне приснится.

В белую кану Иванову ночьС желтыми в небе кострами.Сердце, пророчь: сердцу вмочь превозмочьСвет в фимиаме, во храме.

ФАНДАНГО