Белла Ахмадулина - Сборник стихов Страница 41

Карло Каладзе

На смерть поэта

В горле моем заглушенного горя мгновенье —вот преткновенье для вздоха, и где дуновеньевоздуха? — вымер он весь иль повеять ленится?Тяжко, неможется, душно дубам Леонидзе.Гогла, твой дом опален твоим жаром последним.Грозный ожог угрожает деревьям соседним.Гогла, платан, что привык быть тобою воспетым,проклятый пеклом, горит и становится пеплом.Если и сосен к себе не зовешь пред разлукой, —как же ты занят твоей огнедышащей мукой!Доблестный Мцыри, скиталец нездешней пустыни,где же та пустынь, в которой отшельник ты ныне?лово одно исцелит твое бедное горло,ты ли не знаешь об этом, о Гогла, о Гогла!Смертная мука пребудет блаженством всего лишь,если гортань ты о ней говорить приневолишь.Лютую смерть, бездыханную участь предметавытерпеть легче, чем слышать безмолвье поэта.Грузии речь, ликованье, страданье, награда,не покидай Леонидзе так рано, не надо,лишь без тебя он не вынес бы жизни на свете,лишь без тебя для него бесполезно бессмертье.

Ираклий Абашидзе

Корни

Вознесен над Евфратом и Тигром,сверху вниз я смотрел на века,обведенные смутным пунктиром,цвета глины и цвета песка.

И клонилась, клонилась средь ночик междуречью моя голова.Я без страха глядел в его очи,словно в очи заснувшего льва.

Там, вверху, я оплакал утратутех времен, что теперь далеки,когда белая темень Урартувдруг мои осенила зрачки

И когда в повороте капризномпромелькнул, словно тень меж ресницадорогой и таинственный призракшумерийских и хеттских границ.

Приласкать мои руки хотели, —но лишь воздух остался в руках, —голубей, обитавших в Халдее,в разоренных ее облаках.

Что-то было тревожное в этомвихревом и высоком дыму,белым цветом и розовым цветомвосходившем к лицу моему.

О, куда бы себя ни умчала,свой исток да припомнит река!Кровь моя обрела здесь началои меня дожидалась века.

В скольких женщинах, скольких мужчинахбилась пульсов моих частота.Так вино дозревает в кувшинахи потом услаждает уста.

И пока тяжелы мои корнипосреди занесенных полей,я — всего лишь подобие кронынад могилою этих корней.

Ираклий Абашидзе

Хвамли

Я, как к женщинам, шел к городам.Города, был обласкан я вами.Но когда я любил Амстердам,в Амстердаме я плакал о Хвамли.

Скромным жестом богини ко мнепротянула ты руки, Эллада.Я в садах твоих спал, и во сневидел Хвамли я в день снегопада.

О Эмпайр, по воле твоейя парил высоко над Гудзоном.Сумма всех площадей и полейпредставлялась мне малым газоном.

Но твердил я — О Хвамли, лишь ты,лишь снегов твоих вечный порядок,древний воздух твоей высотытак тяжел моим легким и сладок.

Гент, ответь мне, Радам, подтверди —вас ли я не любил? И не к вам лия спешил, чтоб у вас на грудиопечаленно вспомнить о Хвамли?

Благодарствуй, земля! Женских глазнад тобой так огромно свеченье.Но лишь раз я любил. И лишь развсе на свете имело значенье.

Воплотивший единственность ту,Хвамли, выйди ко мне из тумана,и вольюсь я в твою высотуобреченный, как сын Амирана.

Ираклий Абашидзе

Опустевшая дача

Увы, ущелие пустое!Давно ли в сетке гамакажелтело платьице простое,как птица в глубине силка?

Давно ли женщина гляделаглазами чуть наискосок?Кто улетел? Что улетелои след впечатало в песок?

Давно ль смородиной зеленойиграли пальчики любвии на веранде застекленнойшел спор меж милыми людьми?

Но кто ж возник здесь? Что возникло?Кто плакал и не вытер слез?Какой бесчинствовал возница?Куда увез? Зачем увез?

Под сенью бедного орехачего я жду? Кого я жду?Какого голоса и смеха?Какого шепота в саду?

Так утром, при погоде славной,я шел меж опустевших дач,овеянный печалью сладкойи предвкушеньем неудач.

Ираклий Абашидзе

* * *

Я книгочей, я в темень книг глядел,я звездочет, я созерцал пространство,невежда, я не ведал — где пределлюбви, что беспредельна и прекрасна.

Есть край бескрайним лепетам молитв,и мера есть безмерным лептам плача.Как я молился! Сколько слез пролил!Избыток муки — вот моя удача.

Я ранен был, и мертв, и снова жил,и, в бесконечной грусти мирозданья,грущу о том, что мало послужилоплошности чрезмерного страданья.

Ираклий Абашидзе

* * *

Жаждешь узреть — это необходимо —(необходимо? зачем? почему?) —жаждешь узреть и собрать воединовсе, что известно уму твоему.

Жаждешь, торопишься, путаешь, боже,вот сколько нужно: глаза, голоса,горе… а радости? Радости тоже!Радости, шалости и чудеса!

Жаждешь и думаешь: помню ль? могу ли?Вечер в Риони, клонящий к слезамсолнцем и свадьбою: «Лиде»… «Макрули»…И Алазань? Как забыть Алазань?

Жаждешь в душе твоей, в бедном ковчеге,соединить без утрат и помехвсе, что творится при солнце и снеге:речи, поступки, и солнце, и снег.

Жаждешь… Но если, всевышним веленьем,вдруг обретешь это чудо и жуть,как совладаешь с чрезмерным виденьем,словом каким наречешь его суть?

Ираклий Абашидзе

* * *

Ты увидел? Заметил? Вгляделся?В мире-прятанье, поиск, игра:улепетывать с резвостью детства,притаиться, воскликнуть: «Пора!»

Обыскав ледники и теплицы,перестав притворяться зимой,март взывает: «Откликнись, Тбилиси!Ты — мой баловень, неженка мой».

Кутерьма адресатов и почты:блеск загара грустит по лицу,рыщет дерево: где его почки?Не они ль утаили листву?

Ищет сад — пребывания втайне,ищет ливень — пролиться куда,но скрывает Куры бормотанье,что скрывает и ищет Кура?

Наконец все находят друг друга,всех загадок разгадка ясна,и внутри драгоценного кругаобретает Тбилиси весна.

Ираклий Абашидзе

Далекая Шхелда

Тот снег — в ожидании нового снега,скажу лишь о нем, остальное я скрою.И прошлой зимой длилось действие небанад Шхелдою, над осиянной горою.

Свеченья и тьмы непрестанная смена —вот опыт горы, умудряющий разум.Тот снег в ожидании нового снега —в недвижности, но и в азарте прекрасном.

Неистовый дух, вечно алчущий света,молящийся, страждущий и дерзновенный.Тот снег в ожидании нового снега.Далекая Шхелда и сумрак вселенной.

Ираклий Абашидзе

Камень

Я сравнивал. Я точен был в расчетах.Я применял к предметам власть свою.Но с тайною стихов неизреченныхчто мне поделать? С чем я их сравню?

Не с кладом ли, который вдруг пораниткорыстный заступ, тронувший курган?Иль равен им таинственный пергамент,чей внятный смысл от всех сокрыл Кумран?

Иль есть в них сходство с недрами Армази,присвоившими гибель древних чаш?Их черепки сверкнут светлей алмаза,но не теперь, — когда настанет час.

Иль с Ванскими пещерами? Забавакакой судьбы в тех знаках на стене?Или с Колхидой, копья и забралахранящей в темноте и тишине?

Нет, с нежным чудом несвершенной речисравниться могут — не сравнявшись с ней —лишь вещей Мцхеты сумрачные свечи,в чьем пламени живет душа теней.

Не искушай, метафора, не мучайни уст немых, ни золотых чернил!Всему, что есть, давно уж выпал случай —со всем, что есть, его поэт сравнил.

Но скрытная, как клинопись на стенах,душа моя, средь бдения и снов,все алчет несравнимых, несравненных,не сказанных и несказанных слов.

Рука моя спешит предаться жесту —к чернильнице и вправо вдоль стола.Но бесполезный плач по совершенству —всего лишь немота, а не слова.

О, как желает сделаться строкоюневнятность сердца на исходе дня!Так, будучи до времени скалою,надгробный камень где-то ждет меня.

Ираклий Абашидзе