Белла Ахмадулина - Сборник стихов Страница 40

Карло Каладзе

* * *

С гор и холмов, ни в чем не виноватых,к лугам спешил я, как учил ручей.Мой голос среди троп замысловатыхслужил замысловатости речей.

Там, над ручьем, сплеталась с веткой ветка,как если бы затеяли кустыот любопытства солнечного светатаить секрет глубокой темноты.

Я покидал ручей: он ведал средствомои два слова в лепет свой вплетать,чтоб выдать тайну замкнутого сердца,забыть о ней и выпытать опять.

Весть обо мне он вынес на свободу,и мельницы, что кривы и малы,с той алчностью присваивали воду,с какою слух вкушает вздор молвы.

Ручей не скрытен был, он падал с кручи,о жернов бился чистотою лба,и, навостривши узенькие уши,тем желобам внимали желоба.

Общительность его души исторгларечь обо мне. Напрасно был я строг:смеялся я, скрывая плач восторга,он — плакал, оглашая мой восторг.

Пока миниатюрность и нелепостьявлял в ночи доверчивый ручей,великих гор неколебимый эпосдышал вокруг — божественный, ничей.

В них тишина грядущих гроз гудела.В них драгоценно длился каждый час.До нас, ничтожных, не было им дела,сил не было любить ничтожных нас.

Пусть будет так! Не смея, не надеясьзанять собою их всевышний взор,ручей благословляет их надменностьи льется с гор, не утруждая гор.

Простим ему, что безобидна малостьводы его — над малою водойплывет любви безмерная туманность,поет азарт отваги молодой.

Хвала ручью, летящему в пространство!Вы замечали, как заметил я, —краса ручья особенно прекрасна,когда цветет растение иа.

Карло Каладзе

* * *

На берегу то ль ночи, то ли дня,над бездною юдоли, полной муки,за то, что не отринули меня,благодарю вас, доли и дудуки.

Мои дудуки, саламури, стонисторгшие, и ты, веселый доли,взывают к вам вино, и хлеб, и соль:останьтесь в этом одиноком доме.

Зачем привычка к старости стара,в что за ветер в эту ночь запущен?Мне во главе пустынного столаосталось быть и страждущим, и пьющим.

Играет ветер в тени, в голоса,из винной чаши, утомившей руки,в мои глаза глядят мои глаза,влюбленные в вас, доли и дудуки.

Тбилиси держит на ветру свечу,пусть ваша жизнь ее огнем продлится!Я пью вино. Я плачу. Я хочу,друзья мои, увидеть ваши лица.

Без вас в ночи все сиро и мертво.Покуда доли воплощает в звукивсе перебои сердца моего,мой стон звучит в стенании дудуки.

Карло Каладзе

* * *

Эти склоны одела трава.Сколько красок сюда залетело!А меня одолели слова.Слово слабой душой завладело.

Как все желто, бело и красно!Знать, и мак свою силу здесь тратил.Как понять пестроту? Все равно!Погляди и забудь, о читатель.

Нет, и бог не расстелет ковраодноцветного, не расписного.Я лелеял и помнил слова,но не понял — где главное слово.

Всем словам, что объемлет язык,я был добрый и верный приятель.Но какое ж мне выбрать из них,чтоб тебе угодить, о читатель?

Карло Каладзе

* * *

Летит с небес плетеная корзина.Ах, как нетрезвость осени красива!Задор любви сквозит в ее чертах.В честь истины, которую мы ждали,доверимся младенчеству маджари!А ну-ка чашу! Чашу и черпак!

Опустимся пред квеври на колени,затем поднимем брови в изумленьи:что за вино послал нам нынче бог!Пылают наши щеки нетерпеньем,и, если щеки не утешить пеньем,что делать нам с пыланьем наших щек?

Лоза хмельная ластится к ограде.Не будем горевать о винограде —душа вина бессмертна и чиста.Пусть виночерпий, как и подобает,услады виноградарям добавит —им подобает усладить уста.

Карло Каладзе

* * *

Когда расцеловал я влагудвух глаз твоих и совершенствоих нежной мрачности постиг,сказал я: я имел отвагужить на земле и знать блаженство —я жил, я знал, и бог простит.

Сегодня я заметил странность,увы, заметил я, что моретвой образ знает и творит:в нем бодрствует твоя усталость,и губы узнают в нем горетех слез твоих, о, слез твоих.

Карло Каладзе

Русскому поэту — моему другу

Я повторю: «Бежит, грохочет Терек».Кровопролитья древнего тщетаи ныне осеняет этот берег:вот след клинка, вот ржавчина щита.

Покуда люди в жизнь и смерть играли,соблазном жить их Терек одарял.Здесь нет Орбелиани и Ярали,но, как и встарь, сквозит меж скал Дарьял.

Пленяет зренье глубина Дарьяла,познать ее не все обречены.Лишь доблестное сердце выбиралокрасу и сумрак этой глубины.

— Эгей! — я крикнул. Эхо не померклодо этих пор. И, если в мире естьдля гостя и хозяина проверка,мой гость, проверим наши души здесь.

Да, здесь, где не забыт и не затерянслед путника, который в час бедыв Россию шел, превозмогая Терек,помедлил и испил его воды.

Плач саламури еще слышен в гулереки священной. Мой черед насталиспить воды, и быть тергдалеули,и распахнуть пред гостем тайну скал.

Здесь только над вершиной перевалалетят орлы на самый синий свет.Здесь золотых орлов как не бывало.Здесь демона и не было и нет.

Войди сюда не гостем-побратимом!Водой свободной награди уста…Но ты и сам прыжком необратимымуже взошел на крутизну моста.

В минуту этой радости высокойосанка гор сурова и важна,и где-то на вершине одинокойвсе бодрствует живая тень Важа.

Карло Каладзе

На смерть поэта

В горле моем заглушенного горя мгновенье —вот преткновенье для вздоха, и где дуновеньевоздуха? — вымер он весь иль повеять ленится?Тяжко, неможется, душно дубам Леонидзе.Гогла, твой дом опален твоим жаром последним.Грозный ожог угрожает деревьям соседним.Гогла, платан, что привык быть тобою воспетым,проклятый пеклом, горит и становится пеплом.Если и сосен к себе не зовешь пред разлукой, —как же ты занят твоей огнедышащей мукой!Доблестный Мцыри, скиталец нездешней пустыни,где же та пустынь, в которой отшельник ты ныне?лово одно исцелит твое бедное горло,ты ли не знаешь об этом, о Гогла, о Гогла!Смертная мука пребудет блаженством всего лишь,если гортань ты о ней говорить приневолишь.Лютую смерть, бездыханную участь предметавытерпеть легче, чем слышать безмолвье поэта.Грузии речь, ликованье, страданье, награда,не покидай Леонидзе так рано, не надо,лишь без тебя он не вынес бы жизни на свете,лишь без тебя для него бесполезно бессмертье.

Ираклий Абашидзе

Корни

Вознесен над Евфратом и Тигром,сверху вниз я смотрел на века,обведенные смутным пунктиром,цвета глины и цвета песка.

И клонилась, клонилась средь ночик междуречью моя голова.Я без страха глядел в его очи,словно в очи заснувшего льва.

Там, вверху, я оплакал утратутех времен, что теперь далеки,когда белая темень Урартувдруг мои осенила зрачки

И когда в повороте капризномпромелькнул, словно тень меж ресницадорогой и таинственный призракшумерийских и хеттских границ.

Приласкать мои руки хотели, —но лишь воздух остался в руках, —голубей, обитавших в Халдее,в разоренных ее облаках.

Что-то было тревожное в этомвихревом и высоком дыму,белым цветом и розовым цветомвосходившем к лицу моему.

О, куда бы себя ни умчала,свой исток да припомнит река!Кровь моя обрела здесь началои меня дожидалась века.

В скольких женщинах, скольких мужчинахбилась пульсов моих частота.Так вино дозревает в кувшинахи потом услаждает уста.

И пока тяжелы мои корнипосреди занесенных полей,я — всего лишь подобие кронынад могилою этих корней.

Ираклий Абашидзе