Юрий Верховский - Струны: Собрание сочинений Страница 47

ВАЯТЕЛЬ

Видел ли Ты, как ваятель работает? Образ разящий:Труд и искусство – одно. Что без искусства за труд?Что без труда за искусство? Великие это познали.Помнишь Голубкину? В ней было дано мне понятьМногое. Мощью суровой, и мудрой, и доброй дышалоЭто лицо, этот взор, хмурый и светлый равно.Облик весь жестковатый, движенья, рабочие руки,Низкий голос и речь, сильная в краткости слов.Сдержанной силы сокрытый огонь привлекал, чуть пугая.Как прорывался он вдруг в тихой ее мастерской.Грубые руки, что глыбы зеленые глины швыряли,Нежным касаньем перстов словно ласкали ее;Ткань тончайших усилий ударом одним сокрушали,Поиск уверенный вновь к жизни перст воздвигал.Помню, странно увидеть себя и узнать, как впервые:Полный законченный сплав мысли и формы живой.Кончено? – «Завтра готово», – промолвила просто.А завтра – Огненный гневный порыв. Всё крушилось – на взгляд:Вместо житейского сходства – созданье искусства вставало:Вот оно – вот торжество духа над бренным в тебе.Так, совершилось. Но что же сказала она? – «Вот теперь-тоЯ поняла. Всё не то. Знаю, что нужно. НачнемСызнова – вот как приеду назад из деревни. И будетВправду тогда хорошо. Это – не жалко разбить».Месяц прошел в ожиданьи, назначенный. Весть из деревни:Анны Степановны нет. В несколько дней умерла.Мастер-художник почил от трудов. И живые твореньяЛюдям остались. И в них – память о вещем труде.

ВОЗЛЕ СТАНЦИИ

Кажется, если б не станцияБлизкой железной дороги,Не было б тут огорчения,Кроме домашней тягучки.

Но, позабыв мизантропию,Можно сказать, что и в этомЕсть утешение славноеЧтителю медленной жизни.

То – станционные барышни,Те же точь-в-точь, как когда-тоВ воспоминаниях Чехова,В воспоминаниях Блока.

Кончить не может любезничатьИстинный рыцарь платформы –Юный толстяк бело-розовыйС сухенькой бледной кассиршей.

Грузный уж стал погромыхивать,Грозно посвистывать поезд. –Нет, не стереть очарованнойСкучно-бессмертной картины.

РУССКИЙ АБСОЛЮТ

Я молчал не от лени, болезни, дум, недосуга, –Нет, я молчал просто так. Так – это наш абсолютРусский. Его толковать невозможно, но должно всецелоПросто принять – и во всем. Как же иначе? Да, так.

ГОЛУБИКА

Ягода пьяная – голубика.Собирала ее баба полоумная,Спины день-деньской не распрямливала,Вдоль и поперек лес обшаривала,Набрала лукошко полным-полно.

Принесла под крыльцо к вечеру,Худыми руками костлявымиЛукошко на ступеньку поставила,Руки сложила, выпрямилась,Ясными тазами глядит – улыбается,Говорит тихим голосом,Странною речью – дурочка.

Вышла к ней на крыльцо старуха старая,Не стала ворчать-брюзжать,Стала свое рассказывать:«Ой, пьяная голубица-ягода!Пошла это я по голубику в лесДа ягоды голубики накушалася —И закружилась у меня голова,Насилу-то дорогу нашла,Повалилась что мертвая.Люди добрые домой принесли».

Послушал я старуху старую,Посмотрел я на дурочку,Полное у нее лукошко взял.Улыбалась она, глазами глядя светлыми,Тихо слова говорила непонятные.Жизнь моя, жизнь моя –Голубика, ягода пьяная.

О ВОЛКЕ

Старухе матушка ее рассказывала:«В том году волки голодные разбегались;Прямо на деревню прихаживали,Людям от них, голодных, проходу нет;Мальчонку одного в лес унесли.

А было такое дело памятное.Старшенький мой-то на руках еще был;Иду это я под вечер, его на руках несу;Глядь – у самой дороги волк стоит;Зубами пощелкивает – на меня глядит.Я и говорю ему тихим голосом:«Посторонись, волчоночек, дай пройти».Что же ты думаешь? Отошел в сторонку,Мне с ребеночком дорогу дал».

Так-то старухина мать ей сказывала.

ПРИЗНАК ПОЭТА

«Душенька, дяденька, Фетинька», – Фета Толстой называет,Нежно любуясь, ценит цельность двоякую в нем:Жизненный склад крепыша-земляка и эфирность поэта,Сил природных, прямых сплав первобытно простой.Раз, восхищаясь высоким лиризмом стихов чародея,Присланных другу в письме, тут же приметил ТолстойЯвственный и достоверный поистине признак поэтаВ том, что на том же листке, на обороте стиховСетует впрямь от души деловитый хозяин-лошадникНа вздорожанье овса. Знает поэта – поэт.

ПРЕЖДЕ И ТЕПЕРЬ

Ныне порою поэты меня называют – профессор,Кличут с улыбкой меня мужи науки – поэт.Или успел я нежданно настолько состариться, чтобыВремя свое золотым рядом с теперешним чтить?Или и вправду ученей поэты бывали недавно,Как и ученый не в стыд часто поэтом бывал?

«Когда, склоняясь понемногу…»

Когда, склоняясь понемногу,Уже и немощен и стар,Всё вновь слежу знакомую дорогу,Отрадно помянуть у дружнего порогуБлаговеличие радушных, мудрых лар.Тебе вручен их добрый дар,Многоразличный и напевный:Уют семейный, мир душевныйИ благодатное тепло.

Войду к тебе, мой друг, – от сердца отлегло,Помину нет и о крещенской стуже,Так весело пригреться у огня(И еле помнится, как только что меняОгонь перепугал пожаром – хоть и вчуже,Да ведь могло стрястись и что-нибудь похуже)!

Здесь мирным вечером или на склоне дняБеседы дружеской и скромной, и богатойМне вспоминается любимый завсегдатай,Задумчивый певец таинственных скорбей,Тревог и дум любви и дивных превращений.Скиталец горестный, с печалию своейКогда б явился он из замогильной сениДрузей в заочный круг,Как долгожданный друг –Его душа бы отогреласьСреди снегов чужой страныИ, может быть, венчая седины,Вослед за былями безвестной стариныВзвилась бы песня – и пропелась.

«Кружится свет, и всё идет…»

Кружится свет, и всё идетНа свете сем кругообразно;Дни проводя как будто праздно,Придешь куда-то в свой черед.

Давно ли, мнится, я приветилВаш безмятежный южный день?За тенью свет, за светом тень –И ныне день московский светел.

И верьте: год с собой несет,Водимый вещим верным строем, –Жужжащих дней пчелиным роемДушистый цвет и сладкий мед.

ФРАНЦУЗСКИЕ СТИХИ ТЮТЧЕВА

Nous avons pu tous deux, fatigues de voyage

Вот, мы смогли вдвоем, послушны утомленью,Присесть на краткий миг у краюшка пути –И освежить чела одной текучей тенью,А взором даль одну широко обвести –

Но время, бег стремя, клонясь неодолимо,Что им сопряжено – разъединить спешит –И путник под бичом сей мощи невидимой,Печален и один, безбрежностью повит –

И ныне, милый друг, от тех часов бывалых,От жизни той вдвоем нам не сыскать следа:Взгляд, звук; не мысли, нет – щепоть осколков малыхИ то, чего уж нет – о, было ли когда?

«Ты помнишь, как поэт великий…»

Ты помнишь, как поэт великий,Свое творенье совершив,Презрен толпою разноликойИ жизнью сокровенной жив,Наедине с самим собою –Лицом к лицу с одной судьбою –Напевом звучным, как металл,Листки заветные читал, –

И признавался горделиво,Что сам воздал себе хвалу:Он знал, как лавры шли на дивоЕго открытому челу;Но не искал их мощной тени:Рукоплескания и пени –Равно ничтожный суд людской –Тревожат царственный покой.

Вослед высокого примераПред самоцельным бытиемНе такова ль должна быть вераИ в малом подвиге твоем?Безмолвно сочетай с ночноюСочувственною тишиноюСвой сокровеннейший напевИ смейся – людям не во гнев.

«Писала о культуре роз…»