Вадим Шершеневич - Лошадь как лошадь. Третья книга лирики Страница 5

ЛИРИЧЕСКИЙ ДИНАМИЗМ

Другому: иконописно величай зарю!А мне присудили:Быть просто собакой,И собачьим нюхом набилиНоздрю.

Хорошо б еще дали борзой мне ляжки,Я гонял бы коричневых лис по лесам,А то так трудно быть грязной дворняжкой,Что делать эдаким псам?!

Привыкший к огрызкам, а не к мясу и булкам,Посетитель помоек и ожора костей,Хвост задравши трубою, бегу переулком,Унюхивая шаг единственной своей.

Вот так ее чуять, сквозь гул бы, сквозь шум бы!И бежать!Рысцою бежать!Но видно судьба мне: у каждой тумбыОстанавливаться на миг, чтобы ногу поднять.

И знаю по запаху тумбы пропревшей,Что много таких же дворняжных собакУже пробегло здесь, совсем очумевших,Ища на панели немыслимый шаг!

Звонко кричу галеркою голоса ваше имя,Повторяю егоПартером баса моего.Вот к ладоням вашим губами моимиПрисосусь, пока сердце не навзничь мертво.

Вас взвидя и радый, как с необитаемого островаЗаметящий пароходную струю,Вам хотел я так много, но глыбою хлеба черствогоПринес лишь любовь людскуюБольшуюМою.

Вы примите ее и стекляшками слез во взглядеВызвоните дни бурые, как антрацит.Вам любовь дарю - как наивный ребенок любимому дядеСвою сломанную игрушку дарит.

И внимательный дядя знает, что этоСамое дорогое ребенок дал.Чем же он виноват, что большегоНету,Что для большегоОн еще мал?!

Это вашим ладоням несу мои детские вещи:Человечью поломанную любовь о поэтину тишь.И сердце плачет и надеждою блещет,Как после ливня железо крыш.

Март 1919

РАССКАЗ ПРО ГЛАЗ ЛЮСИ КУСИКОВОЙ

Аквариум глаза.Зрачок рыбешкой золотой.На белом Эльбрусе глетчерная круть.На небосклон белков зрачок луною,Стосвечной лампочкой ввернуть.

Огромный снегом занесенный площадь,И пешеход зрачка весь набекрень и ницВ лохани глаз белье полощет.Паркеты щек подместь бы щеткою ресниц.

Маяк зрачка на бельмах волн качайся!Мол носа расшибет прибой высоких щек!Два глаза - пара темных вальса.Синдетиконом томности склеен зрачек.

Раскрылся портсигар сквозь ширь ресницы,Где две упругих незажженных папирос.Глаза - стаканы молока. В них распуститьсяЗрачку как сахару под ураган волос.

Глаза страницей белой, где две кляксыИль паровоз в поля белков орет.Зрачки блестят, начищенные ваксойЗрачки - вокзал в веселое перед.

Март 1919

ОДНОТЕМНОЕ РАЗВЕТВЛЕНИЕ

Знаю. Да. Это жизнь ваша, словно стужаВас промерзла на улицах снегом крутящихся дней.Вы ко мне ворвались, оттирая замерзшие уши,И присели к камину души, розовевшей теплынью своей.

И любовь мою залпом, как чашку горячего чая,От которого всклублялись мои поцелуи, как пар,Словно чашку горячего чая,Выпили, не замечая,Что угаром рыдал золотой самовар.

Обожглись и согрелись,Ваши щеки победноЗазвенели восточною первой зарей.Вы согрелись.Готовы болтать вы со мной!Так послушайте: мне этот холод неведом,Но порой,Я расплавлен духотой,Духотой.

И тогда погрустневший и тихозаботный,И в Евангелье женских ресниц увлеком,Из звенящего тела, как из чашки, пью чай мой холодныйНеторопливо, глотая глоток за глотком.

Этот чай утоляющий, будто нежное слово,Этот чай - цвета ваших кудрей он, и в немУзкой струйкою сахара - сладость былого,И, как запах духов ваших, грезящий ром.

Декабрь 1917

ПРИНЦИП ИМПРЕССИОНИЗМА

В обвязанной веревкой переулков столице,В столице,Покрытой серой оберткой снегов,Копошатся ночные лицаЧерным храпом карет и шагов.

На страницахУлиц, переплетенных в каменные зданья,Как названье,Золотели буквы окна,Вы тихо расслышали смешное рыданьеМутной души, просветлевшей до дна.

...Не верила ни словам, ни метроному сердца,Этой скомканной белке, отданной колесу!..- Не верится!В хрупкой раковине женщины всего шумаРадости не унесу!

Конечно, нелепо, что песчанные отмелиВашей души встормошил ураган,Который нечаянноСлучайноПоднялиЗаморозки чужих и северных стран.

Июльская женщина, одетая январской!На лице монограммой глаза блестят.Пусть подъезд нам будет триумфальной аркой,А звоном колоколов зазвеневший взгляд!

В темноте колибри папиросы.После января перед июлем,Нужна вера в май!Бессильно свисло острие вопроса...Прощай,Удалившаяся!

Февраль 1915

ПРИНЦИП ПЕРЕСЕКАЮЩИХСЯ ОБРАЗОВ

Это я набросал вам тысячиСлов нежных, как ковры на тахтах,И жду пока сумрак высечетВаш силуэт на этих коврах.

Я жду. Ждет и мрак. Мне смеется.Это я.  Только я.  И лишьМое сердце бьется,Юлит и бьется,Как в мышеловке ребер красная мышь.

Ах, из пены каких-то звонков и материй,В запевающих волнах лифта невдруг,Чу! Взлетели в сквозняк распахнуться двери,Надушить вашим смехом порог и вокруг.

Это я протянул к вам руки большие,Мои длинные руки впередИ вперед,Как вековые веки Вия,Как копьеСвоеДон-Кихот.

Вы качнулись, и волосы ржавые двинутьсяНе сумели, застыв, измедузив анфас.Пусть другим это пробило только одиннадцать,Для меня командором шагает двенадцатый час.

Разве берег и буря? Уж не слышу ли гром я?Не косою ли молний скошена ночь?Подкатилися волны, как к горлу комья,Нагибается профиль меня изнемочь.

Это с бедер купальщицы или с окон стекает?И что это?  Дождь?  Иль вода?  А свозь мехЭтой тьмы - две строчки ваших губ выступают,И рифмой коварной картавый ваш смех.

Этот смех, как духи слишком пряные, льется.Он с тахты.  Из-за штор. От ковров. И из ниш.А сердце бьетсяЮлит и бьется,В мышеловке ребер умирает мышь.

Сентябрь 1917

ПРИНЦИП ГРАФИЧЕСКОГО СТИХА

Когда среди обыденной жизни,Свора слез в подворотне глоткиЗа искры минут проходящий час.Сердце без боли - парень без походки.В пепельницу платка окурки глаз.

Долго плюс дольше. Фокстерьеру сердцаКружиться, юлиться, вертеться.

Волгою мокрый платок.В чайнике сердца кипяток.Доменной печью улыбки: 140 по ЦельсиюОбжигать кирпичи моих щек.Мимо перрона шаблона по рельсамПаровоз голоса с вагонами строк.

Сквозь обруч рта, сквозь красное "о" онКрасный клоун,Язык раннийТост.В небес голубом стаканеГонококки звезд.

Март 1919

НЕБОСКРЁБ ОБРАЗОВ МИНУС СОПРЯЖЕНЬЕ

Напоминающей днями слова салонной болтовни,Кто-нибудь произнесет(Для того, чтоб посмеятьсяИль показаться грустным)- Любовь!Эти буквы сливаются во что-то круглое,отвлеченное,Попахивающее сплетнями...Но все хватаются за него,Как ребенок за мячик.А мне делается не по себе,Нестерпимо радостно.     Хотя сердце сжимается, как у рыдающего горло,     Хотя воспоминанья впиваются в мозг     Холодеющими пальцами умирающего,     Вцепившегося в убийцу.     И, застегнутый на все пуговицы спокойствия,     Я молчу...     Впрочем, кто же не услышит в таком молчании     Возгласов, криков, стонов,     Если даже воздух золотится     Огненными знаками препинаний!И не так ли озарялся Христос на кресте,Когда звучало:- Отче наш!Ибо из всех произносивших это,Только ему было ведомо,Что именно значит это страшное имя,И того, которого называли окрест понаслышке,Он видел воочию.     Так молчу о любви,     Потому что знакомые что-то другое     Называют любовью     (Словно мохнатой гориллой - колибри).     И хочется долго, до самой могилы     (И пожалуй даже дольше)     О моей настоящей любви     Думать без строф, без размера, особенно без рифм,     До мудреного просто, другим непонятно,     И завидовать,     Что не я выдумал это простое слово:

ДИНАМИКА СТАТИКИ