Андрей Вознесенский - Тьмать Страница 60

В июне этого года я был на фестивале в Медельине, Колумбия.

Колумбия не мелочится в культуре: первый писатель мира сейчас – Габриэль Гарсиа Маркес, крупнейший скульп-тор мира – Ботеро. Оба колумбийцы. Ботеро родился в Медельине. Гигантские скульптуры его выставлялись на Елисейских Полях и в Нью-Йорке. Мандельштамовские тяжесть и нежность характерны для его стиля. Личность безразмерна. Кватроченто тянется в четвёртое тысячелетие. Ботеро сегодня – самый известный художник. На фестивале я встретился со старыми друзьями: шведом Ласси Содербергом, американцем Баракой, сильными колумбийцами Гарольдом Тенорио и Никалосом Суескуном, Атукеем Окаем – крупнейшим поэтом Ганы. Он когда-то учился в Москве. И на память по-русски читал моего «Гойю». Тысячи молодых колумбийцев на газонах и асфальте часами слушали стихи.

Есть русская интеллигенция. В Одессе неделю назад на моём вечере зал встал после того, как я прочитал стихи памяти Юрия Щекочихина. Пришла записка. В ней после комплиментарных слов было написано: «Как вы относитесь к родине сейчас, когда она плюёт на всех на нас?»

Ночью я написал ответ.

Ботеронапяливает женщин, как сомбреро.Дух – это ропот тела.

РОБОТ + ТЕРРОР = БОТЕРО

А ты, на глазах худея,добавила: «С нами Бог,поскольку здесь орхидея —национальный цветок».

Национальная идея —красоты осколочки.

У вас это орхидея,у нас – колокольчики.Фестиваль.Асфальтовые орхидеилежат, от стихов балдея.Льёт дождь. И партер промок.Как лопасти, плыли зонтики.Звонки отключает сотовые.кустодиевский Вудсток.Ты – стройная, как родео,в лохмотьях «а-ля орхидея»,на сцену мне шлёшь кивок.

И в ухе у орхидеи,как мухи, жужжат харлеи.

Асфальтовая орхидея,ославлена поведеньем —раз так! —тинейджеровской Вандеив тебе проступал росток.

В роскошной дырявой ветошипо странам летаешь ты,национальная разведчицав пробирочке Красоты.

Все женщины, что имею,и те, что не целовал,есть, в сущности, орхидеи,упакованные в целлофан.

Прощай, орхидеево дерево!Цветочный идёт транзит.Тебе кубатура Ботеровапока ещё не грозит.

АМУРЧИКИ ОХРЕНЕЛИ —ПУКАЮТ, КАК ПАРАШЮТ.

ЭКСПОРТИРУЙТЕ ОРХИДЕИ,А НЕ КОКАИНОВЫЙ ПОРОШОК!

Пока лучшая частьнаселения ширяется —Вселенная расширяется.Все уродства, как розы Шираза,диафрагмово расширяются.Россия сужается,а дурь расширяется.Расширяется властьшариатская.Гроза. Молнируетширинка адская.На кокаине грех разжиряться —только зрачки расширяются.Поэтами не швыряются.ПОЭЗИЯ РАСШИРЯЕТСЯ.

В саду ботаническом,не платоническом,читаем стихи орхидеям.Лесные купавныповторят губамиза нами, что мы не умеем.

Из бывших людей выушли, орхидеи.Усатые, словно креветки.Ваш главный поклонникповис, как половник,хвостом зацепившись за ветки.

Стихи вам читалимадам из Италиии чёрная дева Астарта.Цветок и мангустастрадают от чувства,взращённого на асфальте.От чёрной разлукиязык у гадюкираздвоен, как светские фалды.

Де Сад ботаническийсиллабо-тоническийстих понял, хоть был и невежда.Мартын-половешка,как девушка с Плешки,хвост поднял на нас. Что невежливо.

Мы – детки фальстарта,объедки Фальстафа.Нам кажется пошлым Вивальди.Быть может, моднееи есть орхидеи —люблю орхидею асфальта.

– Кем ты вырастешь, орхидея?– Кустодиевской буржуазкой?– Порн-моделью Фиделя Кастро?– Комиссаркой с лицом Медеи?– Или белой гориллой в маске?

Меня спросила кофточка с люрексом:– Что: видеомы или стадионы —полезнее дляреволюции?Вопрос потонулв сентенциях:– Вы слыхали проВознесенского?Он задумал как архитекторхрама белую орхидею.– В Боготу едет батюшка.С попадьёй.– Ах, mon dieu!– Вождь повстанцев – выпускник Лумумбы,на петлицах проступают ромбы.– Зомбированные бомбы.– А ты лук ел?– Мир облукойлел.– Про потери в Чечне слыхали?– У Ботеро такая харя!

– Кишки выпускают и пьют с тоскимосковские выпускники.Три орхидеи.Так душно, что гаснут свечи.

Ботеро сказал: «Идея!»И этим увековечен.Он вырвал три орхидеииз самых красивых женщин.О’кей?Вбил в каждую пару гвоздей.И вот в галерее «New fashion»работает двигатель вечный —вентилятор из трёх орхидей.

ЗАДУМЫВАЮТСЯ КОНТРМЕРЫ:ПАРТИЗАНСКАЯ ПУЛЯ ЗАСТРЯНЕТ ВНЕОБЪЯТНОМ ЗАДУ БОТЕРО.– НАДО БЫ ИЗ БТРа…

Нам,продавшимв себечеловека,не помогутни травка,ни бром.Мы балдеемСеребрянымвеком,как Иудабалдел серебром.

Улети моя боль, утеки!А поканадо мною плывут утюги,плоскодонные, как облака.

Днища струйкой плюют на граждан,на Москву, на Великий Устюг,для отпарки их и для глажкии других сердобольных услуг.

Коченеет цветочной капустойих великая белая мощь —снизу срезанная, как бюсты,в париках мукомольных, вельмож.

Где-то их безголовые торсы?За какою рекой и горойищет в небе над Краматорскомустановленный трижды герой?

И границы заката расширя,полыхает, как дьявольский план,карта огненная России,перерезанная пополам.

Она в наших грехах неповинна,отражаясь в реке, как валет,всюду ищет свою половину.Но другой половины – нет.

Шёл в гору от цветочного ларька,вдруг машинально повернул налево.Взгляд пригвоздила медная доска —за каламбур простите – «ЦветаЕва».Зачем я езжу третий год подрядв Лозанну? Положить два георгинак дверям, где пела сотню лет назад —за каламбур простите – субМарина.С балкона на лагуну кину взглядна улочку с афишею «Vagina».Есть звукоряд. Он непереводимый.

Нет девочки. Её слова болят.И слава богу, что прошла ангина.

Люби меня!..Одна была – как Сольвейг,другая – точно конница Деникина.Заныкана общественная совесть!Поэт в себе соединял несоединимое.

Две женщины – Рассвета и Заката.Сегодня и когда-то. Но полвекажил человек на ул. Павленко,привязанный, как будто под наркозом,к двум переделкинским берёзам.

Он, мальчика, меня учил нетленке,когда под возмущения и вздохи«Люби меня!» – он повелел эпохе.

Он не давал разъехаться домашним.«Люби меня!» – он говорил прилюдно.И в интервью «Paris dimanche»-м,и в откровении прелюдий.

Любили люди вместо кофе – сою.И муравьи любили кондоминиумы.Поэт собой соединил несое-динимое,любили всё: объятия, и ссоры,и венских стульев шеи лебединые.

А жизнь давно зашла за середину,У Зины в кухне догорали зимы.А Люся, в духе Нового Завета,была, как революция, раздета.Мужская страсть белела, как седины.Эпоха – третья женщина поэта,его в себя втыкала, как в розетку —переходник для неисповедимого.

У Зины в доме – трепет гарнизона,и пармезан её не пересох.У Люси – нитка горизонтаразвязана, как поясок.

– Вас сгубит переделкинский отшельник, —не царь, не государственный ошейник, —две женщины вас сгубят.I’m sorry.Настали времена звериные.Какие муки он терпел несои-змеримые.

А жёны помышляют о реванше.И, внутренности разорвавши,берёзы распрямлялись:та – в могилу,а эта – с дочкой в лагерь угодила.И в его поле страшно и магнитно«Люби меня!» – звучитбез возражений.И этим совершалось воскрешенье.

Летят машины – осы Патриарха.Нас настигает осень Пастернака.

У Зины гости рифмами закусывали.У Люси гости – гении и дауны.Распятый ими губку в винном соусепротягивает намиз солидарности.

У Зины на губах – слезинки соли,у Люси вокруг глаз синели нимбы…

Люби меня!Соедини несое-динимое…

Тебя я создал из души и праха.Для Божьих страхов, для молитви траханья.Тебя я отбирал из женщин разных —единственную.Велосипедик твой на шинах красныхказался ломтиками редиски.

Люби меня!Философизм несносен.Люзина? Люся?! Я не помню имени.Но ты – моя Люболдинская осень.Люби меня!Люби меня!Люби меня!

Лик Демона похож на Кугультинова.Поэт уйдёт. Нас не спасают СОИ.Держава рухнет треснувшею льдиною.

ПОЭТ – ЭТО РАСПЛАТА ЗА НЕСОЕ-ДИНИМОЕ

Море разглаживает морщины.В море – и женщины, и мужчины.Глупо расспрашивать про причины.Море разглаживает морщины.

Спят пеликаны, как нож перочинный.Сколько отважных море мочило!Пляж не лажает тебя. Молодчина!Горе не страшно. Оно – не кручина.

Море разглаживает морщины.

Деньги пахнут будущим,тем, на что их тратим, —для детсада булочкойили же терактом.

Деньги пахнут жизнью,мыслью миллионов.Пахнут потным жимомнищих чемпионов.

Деньги пахнут женщиной,страстною мотовкой,чуждой сбереженщине…Новенькой церковкой.

Богом деньги пахнут,детским марципаном.Баху, как и Пахмутовой,нужны меценаты.

Пахнут волей, Господи,иногда тюрягою.Чем их больше копите —больше их теряете.

Впрочем, неприличноговорить о деньгах.Как хвалиться лично,Колько трахнул девок.

Живите незапахнуто,даже тот, кто в розыске.Удобренье пахнетбудущими розами.

Как палец, парус вылез.И море – в бигуди.И чайки смелый вырезу неба на груди.

Рыбу третьей свежести едим из Сетуни.Поэты третьей свежести набрались сил.Но не бывает отечества третьей степени.Медведь вам на ухо наступил.

Моё отечество – вне всякой степени,как Бога данность, —к нему, точно к песне, всегда не спетой,испытываю благодарность.

Ради тебя надрываюсь на радио —вдруг Ты услышишь, на службу идя.Я в этой жизни живу Тебя ради,ради Тебя.

Я тренажеры кручу Тебя ради,на пустом месте педали крутя.В жизни, похоже, я кем-то украден.И надо мною кружат ястреба.

Между убийцами выбор и пройдами.Не ради «зелени» и тряпья,не для народа я пел, не для Родины —ради Тебя, ради Тебя.

Точно на диске для радиолыдактилоскопическая резьба —без Твоих пальчиков мне одиноко!Приди ради Бога, ради Тебя.

Не в Петербурге, не в Ленинграде —в небе над Невским мы жили с Тобой.Третий глаз в лоб мне ввинтишь Тебя радиантикокардой. Это любовь.

В моих фантазиях мало доблести,жизнь виртуальную торопя,я отучаю Тебя от комплексовради Тебя, ради Тебя.

Пусть пародийны мои парадигмы.Но завтра сбудется трепотня.Если умру я, повторно роди меня —роди ради Бога, ради Тебя.

НОBЫЕ СТИХИ