Белла Ахмадулина - Сборник стихов Страница 9

* * *

Зима на юге. Далеко зашлоее вниманье к моему побегу.Мне — поделом. Но югу-то за что?Он слишком юн, чтоб предаваться снегу.

Боюсь смотреть, как мучатся в садурастений полумертвые подранки.Гнев севера меня имел в виду,я изменила долгу северянки.

Что оставалось выдумать уму?Сил не было иметь температуру,которая бездомью моемуне даст погибнуть спьяну или сдуру.

Неосторожный беженец зимы,под натиском ее несправедливым,я отступала в теплый тыл земли,пока земля не кончилась обрывом.

Прыжок мой, понукаемый бедой,повис над морем — если море это:волна, недавно бывшая водой,имеет вид железного предмета.

Над розами творится суд в тиши,мороз кончины им сулят прогнозы.Не твой ли ямб, любовь моей души,шалит, в морозы окуная розы?

Простите мне теплицы красоты!Я удалюсь и все это улажу.Зачем влекла я в чуждые садысудьбы своей громоздкую поклажу?

Мой ад — при мне, я за собой тянусуму своей печали неказистой,так альпинист, взмывая в тишину,с припасом суеты берет транзистор.

И впрямь-так обнаглеть и занестись,чтоб дисциплину климата нарушить!Вернулась я, и обжигает кистьобледеневшей варежки наручник.Зима, меня на место водворив,лишила юг опалы снегопада.Сладчайшего цветения приливбыл возвращен воскресшим розам сада.

Январь со мной любезен, как весна.Краса мурашек серебрит мне спину.И, в сущности, я польщена весьмавлюбленностью зимы в мою ангину.

Осень

Не действуя и не дыша,все слаще обмирает улей.Все глубже осень, и душавсе опытнее и округлей.

Она вовлечена в отливплода, из пустяка пустогоотлитого. Как кропотливтруд осенью, как тяжко слово.

Значительнее, что ни день,природа ум обременяет,похожая на мудрость леньуста молчаньем осеняет.

Даже дитя, велосипедвлекущее,вертя педалью,вдруг поглядит на белый светс какой-то ясною печалью.

Болезнь

О боль, ты — мудрость. Суть решенийперед тобою так мелка,и осеняет темный генийглаз захворавшего зверька.

В твоих губительных пределахбыл разум мой высок и скуп,но трав целебных поределыхвкус мятный уж не сходит с губ.

Чтоб облегчить последний выдох,я, с точностью того зверька,принюхавшись, нашла свой выходв печальном стебельке цветка.

О, всех простить — вот облегченье!О, всех простить, всем передатьи нежную, как облученье,вкусить всем телом благодать.

Прощаю вас, пустые скверы!При вас лишь, в бедности моей,я плакала от смутной верынад капюшонами детей.

Прощаю вас, чужие руки!Пусть вы протянуты к тому,что лишь моей любви и мукипредмет, не нужный никому.

Прощаю вас, глаза собачьи!Вы были мне укор и суд.Все мои горестные плачидосель эти глаза несут.

Прощаю недруга и друга!Целую наспех все уста!Во мне, как в мертвом теле круга,законченность и пустота.

И взрывы щедрые, и легкость,как в белых дребезгах перин,и уж не тягостен мой локотьчувствительной черте перил.

Лишь воздух под моею кожей.Жду одного: на склоне дня,охваченный болезнью схожей,пусть кто-нибудь простит меня.

Пейзаж

Еще ноябрь, а благодатьуж сыплется, уж смотрит с неба.Иду и хоронюсь от света,чтоб тенью снег не утруждать.

О стеклодув, что смысл дутьятак выразил в сосульках этих!И, запрокинув свой беретик,на вкус их пробует дитя.

И я, такая молодая,со сладкой льдинкою во рту,оскальзываясь, приседая,по снегу белому иду.

Зима

О жест зимы ко мне,холодный и прилежный.Да, что-то есть в зимеот медицины нежной.

Иначе как же вдругиз темноты и мукидоверчивый недугк ней обращает руки?

О милая, колдуй,заденет лоб мой сновацелебный поцелуйколечка ледяного.

И все сильней соблазнвстречать обман доверьем,смотреть в глаза собаки приникать, к деревьям.

Прощать, как бы играть,с разбега, с поворота,и, завершив прощать,простить еще кого-то.

Сравняться с зимним днем,с его пустым овалом,и быть всегда при немего оттенком, малым.

Свести себя на нет,чтоб вызвать за стеноюне тень мою, а свет,не заслоненный мною.

Биографическая справка

Все началось далекою порой,в младенчестве, в его начальном классе,с игры в многозначительную роль: —быть Мусею, любимой меньше Аси.

Бегом, в Тарусе, босиком, в росе,без промаха — непоправимо мимо,чтоб стать любимой менее, чем все,чем все, что в этом мире не любимо.

Да и за что любить ее, кому?Полюбит ли мышиный сброд умишекто чудище, несущее во тьмувсеведенья уродливый излишек?

И тот изящный звездочет искусстви счетовод безумств витиеватыхне зря не любит излученье уст,пока еще ни в чем не виноватых.

Мила ль ему незваная звезда,чей голосок, нечаянно, могучий,его освобождает от трудастарательно содеянных созвучий?

В приют ее — меж грязью и меж льдом!Но в граде чернокаменном, голодном,что делать с этим неуместным лбом?Где быть ему, как не на месте лобном?

Добывшая двугорбием уматоску и непомерность превосходства,она насквозь минует теремавсемирного бездомья и сиротства.

Любая милосердная сестражестокосердно примирится с горем,с избытком рокового мастерства —во что бы то ни стало быть изгоем.

Ты перед ней не виноват, Берлин!Ты гнал ее, как принято, как надо,но мрак твоих обоев и белилеще не ад, а лишь предместье ада.

Не обессудь, божественный Париж,с надменностью ты целовал ей руки,он все же был лишь захолустьем крыш,провинцией ее державной муки.

Тягаться ль вам, селения беды,с непревзойденным бедствием столицы,где рыщет Марс над плесенью воды,тревожа тень кавалерист — девицы?

Затмивший золотые города,чернеет двор последнего страданья,где так она нища и голодна,как в высшем средоточье мирозданья.

Хвала и предпочтение молвыЕлабуге, пред прочею землею.Кунсткамерное чудо головыизловлено и схвачено петлею.

Всего-то было горло и рука,в пути меж ними станет звук строкою,все тот же труд меж горлом и рукою,и смертный час — не больше, чем строка.

Но ждать так долго! Отгибая прядь,поглядывать зрачком — красна ль рябина,и целый август вытерпеть? О, впрямьты — сильное чудовище, Марина.

Клянусь

Тем летним снимком на крыльце чужомкак виселица, криво и отдельнопоставленным, не приводящим в дом,но выводящим из дому. Одетав неистовый сатиновый доспех,стесняющий огромный мускул горла,так и сидишь, уже отбыв, допевтруд лошадиный голода и горя.Тем снимком. Слабым острием локтейребенка с удивленною улыбкой,которой смерть влечет к себе детейи украшает их черты уликой.Тяжелой болью памяти к тебе,когда, хлебая безвоздушность горя,от задыхания твоих тиредо крови я откашливала горло.Присутствием твоим крала, несла,брала себе тебя и воровала,забыв, что ты — чужое, ты — нельзя,ты — богово, тебя у бога мало.Последней исхудалостию той,добившею тебя крысиным зубом.Благословенной родиной святой,забывшею тебя в сиротстве грубом.Возлюбленным тобою не к добрувседобрым африканцем небывалым,который созерцает детвору.И детворою. И Тверским бульваром.Твоим печальным отдыхом в раю,где нет тебе ни ремесла, ни муки.Клянусь убить Елабугу твою,Елабугой твоей, чтоб спали внуки.Старухи будут их стращать в ночи,что нет ее, что нет ее, не зная:«Спи, мальчик или девочка, молчи,ужо придет Елабуга слепая».О, как она всей путаницей ног.припустится ползти, так скоро, скоро.Я опущу подкованный сапогна щупальцы ее без приговора.Утяжелив собой каблук, носок,в затылок ей — и продержать подольше.Детенышей ее зеленый сокмне острым ядом опалит подошвы.В хвосте ее созревшее яйцоя брошу в землю, раз земля бездонна,ни словом не обмолвясь про крыльцоМарининого смертного бездомья.И в этом я клянусь. Пока во тьме,зловоньем ила, жабами колодца,примеривая желтый глаз ко мне,убить меня Елабуга клянется.

Уроки музыки