Александр Барышников - Клад Соловья-Разбойника Страница 28

Наум помолчал, погрузившись в свои думы, — может, вспоминал товарища, может, о доле своей печалился.

— Чудно, — сказал Микула, ожидая продолжения рассказа. Наум тряхнул головой, лицо его растуманилось, твердые губы чуть шевельнулись в едва заметной улыбке.

— Обожди, Микулка, дальше того чуднее будет, — сказал он потеплевшим голосом. — Чуть ниже Куакара, верстах в двух, живут на берегу Пышмы русские люди, земляки твои, вятичи.

— Вятичи? — удивленно протянул Микула. — Эк ведь их куда занесло!

Что так? Чудно:

— В прежние времена ушли из земли Низовской, спасаясь от грецкой веры, от кровавого крещения уберегаясь. Великого-то князя Андрея не зря Боголюбским нарекли — любви этой ради никого не щадил. Правда, и его не пощадили, да уж это грецкому богу виднее.

— И что, терпят калмезы пришлых людей на земле своей? — недоверчиво спросил Микула.

— Не только терпят, а вроде-как и почитают — и калмезы, и булгары, и чудь белоглазая, и даже чирмиши, вояки лютые. Ходят за советом к старцу их Доброславу. Он их наставляет и судит, и вершится все по слову его.

— Да отчего так? — снова удивился Микула. — Что за сила в Доброславе?

— Того не ведаю, — вздохнул Наум. — На пристани куакарской подходил старец к нашим лодкам, с булгарами беседовал, поговорил и с нами, рабами цепными. Ничего не; сказал особого, но всю душу мою теплом обдало, как будто сам Дажьбог погладил ее своей ладонью. Год прошел, а я все еще тем теплом согреваюсь. Мужика ведь не работа губит, а кручина. И кабы не Доброслав, давно бы я от той кручины сдурел, а то и вовсе помер.

Наум замолчал и долго сидел так, привычно качаясь туда-сюда с весельным древком, а лицо жило своей отдельной жизнью, светлой и радостной, глаза сияли, губы полуоткрылись в добрую улыбку.

— Да, — промолвил, наконец, Наум, — слов сказал он немного, больше лечил нас, болезных. Глянет на человека, ладонь наложит туда, где хворь таится, как будто видит насквозь, — и все, намного легче делается, по себе знаю. И на товарища моего посмотрел молча, головой покачал, вздохнул да и ушел, опечаленный, по берегу. Уж потом мы поняли — увидел Доброслав смерть его. Я, Микула, женку свою реже вспоминаю, чем того старца куакарского. Эх, повидать бы, потолковать ладом, без успеши: И, главное, без цепи на ноге, без пса-надсмотрщика вот бы счастье-то!

Шло время, гребцы, подгоняемые: хлыстами, потели над веслами, лодки, подгоняемые этими веслами, упрямо ползли встречь могучих вод. В один из дней булгары вдруг забеспокоились, заговорили громко и тревожно.

Из маленького шатра на корме лодки вышел бий Торымтай, решительно шагнул на широкую доску, положенную между гребцов по скамьям от кормы до носа лодки. Дойдя до Микулы, он испытующе глянул на молодого раба. Микула сдержал взгляд, ответил своим — твердым и откровенно ненавидящим. Булгарин усмехнулся и быстро зашагал дальше.

Выйдя на передний настил, встал рядом с юзбаши Баганаем. Баганай указал рукой вперед, где берег высился полого выгнутым бугром. Бий Торымтай пригляделся: вершину холма венчала свежая могила с высоким тесаным крестом.

— Урусы, — уверенно сказал юзбаши. — Могила свежая, были недавно, навстречу не попали, значит, идут вверх. Догнать надо, спросить — зачем по нашей земле ходят? Зачем кресты ставят?

Бий Торымтай внимательно оглядел берег, пытаясь по следам на песке определить число урусов. Следов было не очень много, это успокоило.

Он посмотрел назад — пять больших лодок, на каждой сорок испытанных батыров, всего две сотни. Понятно, что гордый батыр не сядет за одно весло с презренным рабом. Бий Торымтай порадовался своей предусмотрительности хорошо, что он не; пожалел цепей, длины их вполне хватит, чтоб посадить всех рабов у одного борта. Возле другого сядут его воины, им полезно размяться, двойная тяга ускорит ход. И лаже если урусы прячутся в кустах и, значит, булгары никого не догонят, все это поможет скорее добраться до предгорий Кара-Тау и выполнить волю великого хана. Если, конечно, она выполнима:

Несколько месяцев назад, еще по снегу, в те- места отправился отряд во главе с тарханом Ямгурчи. Он должен был отвезти вогульскому княззо Отею оружие — сабли, топоры, кинжалы, наконечники стрел — в обмен на серебро, которое князь Отей получает из холодной страны, лежащей за хребтами Кара-Тау. Прошло время, много времени — ни серебра, ни оружия, ни тархана Ямгурчи, ни его отряда: Он, бий То-рымтай, должен найти и вернуть то, что принадлежит великому хану.

Всемогущий Аллах послал этих заблудших урусов, которые, сами того не ведая, смогут послужить удачным предлогом для ускорения дела.

Бий Торымтай дал команду — защелкали хлысты, надсмотрщики перегнали рабов на одну сторону, хмурые булгарские воины сели у другого борта.

— Вы будете часто меняться, — подбодрил их бий Торымтай. — А если мы догоним урусов, каждый из вас получит богатую добычу.

Микула и Наум оказались рядом, и это их очень обрадовало — вдвоем поднимать весло гораздо легче, к тому же теперь они могли говорить без опаски. Лодки пошли резвее, и вскоре рабы тоже увидели могилу на берегу.

— Наши, — обрадовался Микула.

— Крещение, — пробурчал Наум.

— Все; равно русские, — не сдавался парень. — Могила совсем свежая, да и следы еще не заветрились — недавно были. А раз мы их не встретили значит, вверх идут. Нас почто пересадили? Булгары догнать их хотят. Они войско наше от столицы отвадили и теперь мнят себя волками, а русских овцами безобидными. Эх, скорей бы!

— Ловко раскумекал, — усмехнулся Наум, — да рано обрадовался.

Следов-то немного, дружина, стало быть, невеликая, а то и вовсе; купчишки, купцам везде дорога, я-то знаю. Догонят их, ограбят да в цепи закуют, вот и весь сказ.

Прошло еще время. Лодки булгар, следуя за изгибами речного русла, давно уже шли на полночь. Река незаметно сужалась, берега ее, поросшие густыми ельниками, все ближе подступали к бортам, угрюмо надвигались на смельчаков, дерзнувших проникнуть в царство вековечной таежной дремы. Редкие биарские селенья были бедны и неприветливы, жители их, завидя пришельцев, в страхе разбегались и прятались по чащобам.

Давно уже булгары оставили затею догнать урусов, и вся тяжесть весельной работы снова легла на рабов. От скудной кормежки и неизбывной усталости они с трудом поднимали тяжелые весла, и хлысты надсмотрщиков почти беспрерывно гуляли по сгорбленным спинам.

Микула давно притерпелся к боли, обожженная Солнцем, истерзанная комарами шкура превратилась в сплошной панцирь, рукоять весла побурела от лопнувших мозолей, нога под железным обручем посинела и распухла.