Великие болезни и болезни великих. Как заболевания влияли на ход истории - Рональд Дитмар Герсте Страница 31

и родины Дюрера. Связь была очевидна: поскольку поездка в карете продолжалась примерно столько же, сколько инкубационный период холеры, который в большинстве случаев составлял два дня, болезнь вряд ли могла попасть из Мюнхена в Нюрнберг. Если бы кто-то заразился в Мюнхене, то, взяв карету, по дороге заболел бы и буквально остался на обочине. С железной дорогой все было иначе: тот, кто заразился в Мюнхене и на следующий день сел в поезд, успел бы благополучно добраться до Нюрнберга и мог спокойно распространять возбудитель»[167].

Во Франции холера во время первой волны убила около 18 000 человек. Вероятно, самым ироничным хронистом эпидемии был проживавший в Париже уроженец Дюссельдорфа Генрих Гейне. Он написал длинную статью для газеты Allgemeine Zeitung в Аугсбурге от 19 апреля 1832 года. В этой статье он высмеивал совершенно бесполезные меры защиты, которые применялись гражданами Парижа, где число заболевших было максимальным по стране: якобы защищающее тело нижнее белье. «Люди возмущенно роптали, когда видели, как богатые, окруженные врачами и лекарствами, бежали в более здоровые районы. Бедняки с неудовольствием отмечали, что деньги также стали средством защиты от смерти. Большинство представителей «золотой середины» и «финансовой верхушки» также уехали и с тех пор живут в своих дворцах. Однако настоящее воплощение богатства, господа Ротшильды, спокойно оставались в Париже, тем самым подтверждая, что они достойны восхищения и бесстрашны не только в денежных делах. Казимир Перье также проявил себя великолепным и смелым, посетив больницу Отель-Дье после вспышки холеры; даже его противники должны быть опечалены тем, что, несмотря на свою известную возбудимость, он сам подцепил возбудителей холеры. Однако ему они не страшны, поскольку он сам представляет собой еще более страшную болезнь. [Вопреки прогнозу Гейне, французский премьер-министр умер от холеры через четыре недели после написания статьи.] Молодой наследный принц, герцог Орлеанский, посетивший больницу вместе с Перье, заслуживает наибольшего уважения. Королевская семья сумела отличиться и в это мрачное время. Когда разразилась холера, добрая королева собрала своих друзей и слуг и раздала им фланелевые пояса, большую часть которых она сшила сама. Обычаи прежней галантности никуда не делись, они просто стали буржуазными. Дамы высшего света теперь одаривают своих воинов менее поэтичными, но более полезными кушаками. Мы живем теперь не в старинные времена шлемов и доспехов воинственного рыцарства, а в мирную буржуазную эпоху теплых поясов и шинелей; мы живем не в железном веке, а во фланелевом. Действительно, сейчас фланель – это лучшая броня против атак злейшего врага, холеры. “В наше время Венера, – говорит Фигаро, – носила бы фланелевый пояс”. Я сам по уши закутан во фланель, что заставляет меня чувствовать себя защищенным от холеры. Даже король теперь носит пояс из лучшей бюргерской фланели»[168].

В Англию холера попала в холодный сезон и протекала не так молниеносно, как в других местах.

Уже в первую вспышку эпидемия перебралась через Северное море и Ла-Манш в ведущую индустриальную страну и мировую державу XIX века – Великобританию, которой правила тогда королева Виктория. Холера появилась в портовом городе Сандерленд осенью 1831 года и в феврале 1832 года достигла Лондона, сердца Британской империи. Уже давно возникло подозрение, что питьевая вода растущего мегаполиса с его трущобами как минимум способствует развитию болезней и эпидемий. Карикатура Уильяма Хита Monster Soup Commonly Called Thames Water[169], возможно, одно из самых метких изображений эпохи до появления гигиены: дама смотрит на воду Темзы через некое подобие микроскопа и видит столько отвратительных существ, плавающих в ней, что от испуга роняет чайную чашку. В официальном отчете проблему описали еще в 1828 году, когда до холеры было далеко. В нем сообщалось, что лондонская питьевая вода – это «разбавленный водой раствор из разлагающихся остатков животных и растений, который оскорбляет взор, вызывает отвращение и разрушает здоровье»[170].

В Англии один из великих врачей той эпохи обнаружил способ передачи холеры и провел образцовое исследование, которое по праву считается золотым часом медицины и общественного здравоохранения. Этого новатора звали Джон Сноу.

Сноу родился 15 марта 1813 года в Йорке, в северной Англии, и занял свое место в истории медицины еще до эпидемии холеры 1854 года: с 1847 года он специализировался на новом искусстве безболезненных операций и других вмешательств и проводил исследования хлороформа (в том числе ставил опыты над самим собой). Когда в марте 1853 года королева Виктория рожала своего восьмого ребенка, она попросила Сноу использовать хлороформ, чтобы снять боль или, по крайней мере, облегчить ее.

Использование анестезии в акушерстве в середине XIX века было новшеством: против него протестовали церковные круги, утверждавшие, что, согласно Библии, женщины должны рожать в муках.

Эксперименты с эфиром, хлороформом и другими летучими веществами убедили Сноу в том, что миазмы и неприятные запахи не вызывают болезни. Он подозревал, что в заражении холерой играет роль питьевая вода. Когда в 1854 году холера в третий раз поразила островное государство, Сноу начал свой grand experiment[171], ставший образцовым эпидемиологическим исследованием. Питьевая вода в Лондон поставлялась в основном двумя компаниями: Lambeth Waterworks Company и Southwark and Vauxhall Waterworks Company. После предыдущей эпидемии 1848–1849 годов изменилось одно обстоятельство: в компании Lambeth теперь набирали воду из Темзы не в Лондоне, а в сельской местности вдоль течения реки. Сноу описал план своего исследования: «Триста тысяч человек обоих полов, всех возрастов и профессий, от джентльменов до очень бедных, разделили на две группы: одна группа получала воду с частицами мусора из Лондона и, следовательно, с вероятным содержанием отходов, оставшихся после больных холерой; другая группа получала воду, не содержащую таких примесей». Результаты этого первого научного исследования распространения болезни были очевидны: если в 1848–1849 годах смертность в районах, обслуживаемых обеими компаниями, была одинаковой, то теперь количество смертей среди потребителей продукции компании Southwark and Vauxhall превысило количество смертей среди клиентов компании Lambeth в восемь-девять раз: на каждые 10 000 домов, потребляющих воду компании Southwark and Vauxhall, приходилось 315 смертей от холеры, на каждые 10 000 домов, обслуживаемых компанией Lambeth, – всего 37.

Следующее исследование стало его триумфом. В Сохо, недалеко от собственной квартиры Сноу, эпидемия бушевала как никогда прежде, поскольку там были отличные условия для распространения болезни: в 49 домах на Брод-стрит в замкнутом пространстве проживало 860 человек. За несколько дней на этой и соседних улицах погибло более 700 человек, все происходило в радиусе 250 метров. Сноу заходил в дома и спрашивал, откуда люди берут воду. Он нарисовал карту – это было рождение такого эпидемиологического инструмента, как картирование болезней, – на которой черным цветом отмечал каждую смерть. В центре схемы городской трагедии было изображено кое-что интересное: ставшая впоследствии знаменитой «Колонка с Брод-стрит», которую местные жители хвалили за якобы хорошее качество воды. Теперь Сноу сложил все подозрительные обстоятельства в общую картину.