Античность: история и культура - Александр Иосифович Немировский Страница 32

н. э., высмеивала гомеровский пафос, гомеровские литературные приемы. Царь необозримого лягушачьего племени Вздуломорд вызвался перевезти на своей могучей спине мышонка Крохобора, но в страхе перед невесть откуда появившейся змеей нырнул на дно вместе с беспомощной ношей. Мстя за погубленного, мыши ополчились и объявили земноводным войну, которая описана в героических тонах и с гомеровской доскональностью. Готовясь к сражению, отважные герои похваляются родословной перед выстроившимися мышами и лягушками. Погибших оплакивают и погребают. За битвой наблюдают с Олимпа боги.

В русле подражаний Гомеру находятся и гимны богам, самые крупные и древние из которых называются «гомеровскими».

Прекрасен созданный в «Гимне Деметре» (VII в.) образ страдающей Богини-Матери, дарующей людям, которые оказали ей поддержку, культуру хлебопашества и учреждающей Элевсинские мистерии.

Человек, поющий о любви и ненависти. За эпосом из существовавших с давних времен трудовых, застольных, свадебных песен стала развиваться лирическая поэзия. Для нас греческая лирика VII–VI вв. до н. э. – это груда обломков, извлеченных в виде цитат из античной прозы, и истлевших папирусных свитков – из мусорных куч Египта. Но каждый из этих обломков является как бы фрагментом расписной керамики тех столетий, сверкнувшим сквозь пыль, поднятую лопатой археолога. Цельное или почти цельное стихотворение – большая редкость. Как ни верти отдельные обломки, они не прикладываются друг к другу. Но даже в нескольких строках проглядывает художественное открытие мира чувств, неведомого великому Гомеру. Гомер говорит полным голосом, почти кричит, а лирическому поэту доступна вся радуга человеческих чувств, все тона и полутона, и даже шепот.

Неведомый мир чувств, открытый лирическими поэтами для античной, а вслед за нею и европейской поэзии, был также и миром новых ритмов и поэтических размеров. Ибо не подходил строгий и мерный гекзаметр ни для невнятного любовного шепота, ни для страстной ворожбы, ни для яростного вопля обманутой любви.

Поэт VII в. до н. э. Архилох нашел такие слова для передачи чувств к своей невесте Необуле:

От страсти обезжизневший,Жалкий, лежу я, и волей богов несказанные мукиНасквозь пронзают кости мне…

Когда же отец Необулы обманул Архилоха, жених обрушивает на него град колкостей и насмешек:

Что в голову забрал ты, батюшка Ликамб,Кто разума лишил тебя?Умен ты был когда-то. Нынче ж в городеТы служишь всем посмешищем.

Пришлось как-то другому лирическому поэту, Алкею, спасаясь бегством, бросить свой тяжелый щит. Позор! Но Алкей не постеснялся сделать сюжетом стиха и то, о чем другой бы не стал распространяться:

Волей-неволей пришлось бросить его мне в кустах.Сам я кончины зато избежал. И пусть пропадаетЩит мой. Не хуже ничуть новый могу я добыть.

Будто бы этот щит был найден кем-то и повешен в храме Аполлона в Дельфах. Позор, перенесенный на поле боя, был искуплен поэзией.

Гомеру принадлежат десятки тысяч строк, но он пожалел и одной, чтобы рассказать о себе, и остался для человечества вечной тенью. Архилох и Алкей встают из стихов как личности, их не спутаешь между собой и с другими поэтами.

Таковы же и Сапфо, Феогнид, Анакреонт – поэты, которым не уставал удивляться античный мир. Сапфо в древности называли «десятой музой». Ее профиль чеканили на монетах. Она рассказывала о своей любви так, как это еще не удавалось никому. Эрос в стихах Сапфо приобретает космическую силу:

Словно ветер, с горы на дубы налетевший,Эрос души потряс нам.

Сапфо можно принять за обезумевшую жрицу любви, но вот она оказывается рядом с возлюбленным:

Богу равным кажется мне по счастьюЧеловек, который так близко-близкоПред тобой сидит, твой звучащий нежно слушает голос…Лишь тебя увижу, – уж я не в силах вымолвить слова.Но немеет тотчас язык, под кожейЛегкий жар пробегает, смотрят, ничего не видя, глаза,В ушах же звон непрерывный…

Греческие скульпторы изображали богиню Афродиту по-разному, но все же так, что ее легко можно было отличить и от Артемиды, и от Афины, и от Геры. У Сапфо было столько Афродит, сколько встреч.

Выходец из соседнего с Афинами полиса Мегара Феогнид (VII в. до н. э.) – своеобразная фигура в кругу эллинских поэтов. Став изгнанником и бедняком, потеряв свою землю, он поставил целью научить сограждан линии поведения, которая может спасти полис от угрожающих ему бед. Главный источник несчастий для поэта – народ, для которого он находит эпитет со значением – подлые, низкие, грязные. Во времена Феогнида были уже и те, кто успел разбогатеть, но для него нет разницы между бедным и богатым «смердом». Он возмущен поведением знатных людей, готовых ради наживы ввести в свой дом невесту «дурной породы». С его точки зрения, для полиса пагубны какие-либо уступки народу, и он призывает давить его, душить и топтать. Феогнид видит еще одну опасность: рождается в городе младенец, и никому не ведомо, что вырастет из этого милого лепечущего создания. А вырастает из него тиран, заставляющий граждан плясать под свою дудку. В результате этого государство, как корабль, спустив белые паруса, носится во мраке по бурному морю, умелый кормчий отстранен, а команда даже не вычерпывает переливающуюся через оба борта воду, а занята разграблением корабельного имущества.

В 570–487 гг. до н. э. при дворе сначала самосского тирана Поликрата, а затем афинских тиранов Гиппия и Гиппарха жил Анакреонт, статую которому сограждане установили на афинском акрополе. Он писал шуточные, любовные и застольные песни, эпиграммы, гимны. Это был поэт легкомысленный, гуляка, и его Эрот, кажется, был сыном не той Афродиты, которую почитала Сапфо:

Бросил шар свой пурпуровыйЗлатовласый Эрот в меняИ зовет позабавитьсяС девою пестрообутою.Но, смеяся презрительноНад седой головою моей,Лесбиянка прекраснаяНа другого глазеет.

Эзоп и его басни. От поэзии очень рано отделилась художественная проза, первоначально бывшая ее антиподом, языком здравого смысла и рабочих буден. Одним из первых прозаических жанров стала басня, отцом которой считался Эзоп. Рассказывали, будто он был рабом-фригийцем, жившим на острове Самос, прислуживал «философу» Ксанфу и пользовался любовью самосцев, добившихся его освобождения. Потом он обитал при дворе лидийского царя Креза, видевшего в нем пророка, путешествовал по Вавилонии и Египту, уже в старости посетил Дельфы. Не удержавшийся от разоблачения корыстолюбия жрецов Эзоп был ложно обвинен ими в воровстве священной утвари и сброшен со скалы. Всевидящий Аполлон, свидетель конфликта между своими служителями и Эзопом, оказался справедлив и покарал Дельфы чумой.

Фигура Эзопа принадлежит проходящей через всю человеческую историю фольклорной смеховой стихии. В уродливой оболочке его тела горбуна скрыта чистая душа и божественная мудрость, позволяющая видеть уродство окружающей жизни и бесстрашно его обличать. Это прообраз и царя «перевернутого» римского праздника Сатурналия (когда рабы и господа на несколько дней менялись местами, а потом раб-царь приносился в жертву), и итальянского паяца, и русского скомороха, и шута мистической колоды карт Таро, балансирующего над бездной.

Но в то же время Эзопа – человек VI в. до н. э.,