Легионер. Книга вторая - Вячеслав Александрович Каликинский Страница 40

– Да, что-то такое я про вас слыхал! – с той же брезгливой насмешкой кивнул капитан.

– От кого же, смею спросить? – сразу ощетинился доктор. – Впрочем, догадаться нетрудно: наслушались, поди, в Одессе этого местного отставного докторишки из евреев? Не так ли? И совершенно напрасно, господин капитан! Откуда ему про меня что-то знать, ежели вместе, слава Богу, не служили-с? Известное дело, от арестантов, с которым этот Еврей Евреич якшался как с родными. А уж они порасскажут!

– А с чего это вы, доктор, так разволновались? – усмехнулся капитан.

– И вовсе нет! – запротестовал доктор. – Обидно просто, знаете ли, когда такой интеллигентный человек начинает всяких жидов слушать. Обидно и непонятно-с…

– Ну вот что, любезный господин доктор! – прервал словоизлияния Иванова капитан. – Попрошу вас в дальнейшем держать свои великодержавные измышления и оценки при себе! Неприятно просто, да и непонятно, выражаясь вашими же словами! Доктор, служитель Гиппократа – и с такой неприязнью отзываетесь о своем коллеге. Чем он вам дорогу перешел со своим иудейским происхождением? Прекрасный человек, знающий доктор, опытный… И вообще – не желаю больше на эту тему разговаривать, уж простите!

– Как угодно, как угодно! – пробормотал Иванов и подчеркнуто вежливо поклонившись, отвернулся в сторону.

Капитан нервно покрутил шеей, бросил в спину доктора сердитый взгляд и вновь принялся отвечать на вопросы пассажиров.

* * *

Между тем температура воздуха в тюремных трюмах действительно повышалась с каждым часом. Иллюминаторы по случаю тихой погоды были раздраены, но движение воздуха было еле заметным и ничуть не освежало. Многие арестанты давно сбросили с себя всю одежду и пребывали в чем мать родила. Испарения давно не мытых тел делали атмосферу в трюме еще более тяжелой.

Заветные места у немногочисленных иллюминаторов брались с боем и руганью – прослышав от часовых о том, что «Нижний Новгород» плывет по рукотворному каналу, каторжники жадно пялились на уплывающие назад берега с диковинного вида деревьями, громко обменивались впечатлениями.

Ландсберг с тревогой и состраданием глядел на полковника Жилякова: старик продолжал стремительно сдавать. Он практически перестал вставать, почти не ел, часто просил пить, надолго впадал в тяжелое забытье. Ландсберг то и дело смачивал водой нижнюю рубашку Жилякова; в жарком воздухе мокрая ткань, принося минутное облегчение, быстро высыхала.

Опыт туркестанских походов и молодость помогали Карлу Ландсбергу переносить жару гораздо легче, чем остальным. Он старался поменьше двигаться, в отличие от других арестантов, пореже подходил к питьевому бачку. По его просьбе караульный матрос Яков Терещенко принес в трюм выпрошенную у кока небольшую склянку с уксусом, и Ландсберг добавлял по несколько капель в питье себе и Жилякову. Подкисленная вода лучше утоляла жажду – эту хитрость люди пустыни знали еще много веков назад.

Свое давнее знакомство с караульным матросом Ландсберг старался никоим образом не афишировать, ибо вполне допускал, что среди арестантов могут оказаться фискалы, готовые за малую подачку сообщить об этой дружбе корабельному начальству. Тогда на Терещенко обратят серьезное внимание, могут допросить, попугать, а то и выведать про несколько золотых монет, отданных Ландсбергом на сохранение матросу. Сам он ничуть не дорожил этими деньгами, не считая их своими. Однако ответственность перед Жиляковым щепетильный Ландсберг остро сознавал.

Попросив же у матроса уксуса, Ландсберг, по сути дела, ничем не рисковал. Судовые караульные, не будучи профессиональными тюремщиками, в большинстве своем к арестантам относились с жалостью и состраданием, охотно выполняли их мелкие просьбы, без волокиты передавали судовому доктору жалобы на нездоровье, втихомолку снабжали арестантов табаком, спичками, а иной раз и картами фабричного изготовления.

Каждый раз, заступая на караульную вахту, Терещенко почтительно окликал Ландсберга, неизменно осведомлялся о здоровье, выражал готовность услужить чем может. Ландсберг же старался держать себя с бывшим однополчанином сухо-официально – главным образом, боясь того подвести.

Терещенко же, за годы службы так и не растерявший былой деревенской наивности, немало дивился холодности и отчуждению бывшего однополчанина, который ранее не кичился ни дворянством, ни баронским титулом, ни офицерским чином. И, подозревая виной в этой холодности непонятную ему гордость, даже обижался.

Увидев, что Жиляков снова впал в дрему, Ландсберг осторожно сменил ему мокрую примочку на лбу и, чтобы немного размяться, занялся приседаниями и упражнениями для дыхания.

Арестанты, поначалу втихомолку посмеивавшиеся над причудами Барина, давно уже к этим упражнениям привыкли и больше не смеялись. Не осмеливаясь мешать разговорам Барина со стариком, многие из них с нетерпением ждали возможности повыспросить у бывшего офицера, человека ученого, то, до чего не могли дойти их умы, образованием не отягощенные.

– Барин, слышь! А верно брешут люди, что мы второй день плывем не по море-океану, а по каналу?

– Верно, – усмехнулся Ландсберг, не прерывая приседаний. – А ты сам, любезный, разве не замечаешь отсутствия качки? Берегов разве не видишь?

– Мало ли! – арестант пожал плечами и яростно поскреб под мышками. Он был абсолютно гол – не считая кандалов, да густой растительности по всему телу. – Вдруг около самого по-над берегом плывем, вот и не качает…

Ландсберг опустил глаза и больно закусил губу, стараясь не рассмеяться – настолько вид чешущегося голого и волосатого арестанта напомнил ему обезьяну из зоологического сада.

– А еще брешут, будто канал этот не Всевышним создан, а людьми выкопан, – не отставал арестант. – Ну, то чистая брехня, понятно!

– И это не вранье, любезный! – перебил его Ландсберг. – Действительно, Суэцкий канал создан людьми и существует чуть больше десяти лет, с 1869 года.

Каторжник переглянулся с товарищами и настороженно вгляделся в лицо Ландсберга: не смеется ли тот над ним? Вроде не смеется…

– И мне не верится! – поддержал обезьяноподобного арестанта другой. – Помню, мы в деревне всем миром мельничную запруду копали. От снега до снега, по сорок – шестьдесят душ лопатами махали от зари до зари. А ямка-то получилась – тьфу, смех один! А энта? Энто ж река цельная! Ты погляди – берега другого еле видать.

Ландсберг закончил упражнения, вытер лицо, шею и грудь мокрой рубашкой, присел на нары.

– Сорок – шестьдесят душ, говоришь? Ну а здесь поболее народу работало. Да не одно лето, а десять годков. Если не ошибаюсь, в газетах называли цифру в двадцать пять тысяч рабочих-землекопов. Да и техника тоже была задействована.

– Все одно – не верится! – покачал головой первый арестант. – Вот смотри, Барин: тут же песок, верно? Ты мальчишкой не копался в