Великие болезни и болезни великих. Как заболевания влияли на ход истории - Рональд Дитмар Герсте Страница 42

глубины души. По словам биографов Эдгара Аллана По, именно брак с Вирджинией подарил ему поразительную психическую стабильность и не давал прикладываться к бутылке, так что его творческий талант смог раскрыться. Один из бывавших у супружеской четы приятелей вспоминал, что, когда поднялся вопрос о возможной смерти Вирджинии, «[это] совершенно свело его с ума»[224]. До ее смерти 30 января 1847 года у них оставалось еще пять лет. Рисунок молодой женщины на смертном одре – единственный известный портрет Вирджинии. Мотив скорбящего, поглощенного тоской по умершему партнеру, неоднократно появляется в произведениях По, например, в стихотворениях «Аннабель Ли» и «Линор». В последнем есть такие строки: «Печальный гимн былых времен о жертве молодой, / О той, что дважды умерла, скончавшись молодой!»[225]. Самое известное произведение По, «Ворон», написанное за два года до смерти Вирджинии, вероятно, было вдохновлено болезнью его жены и перспективой неминуемой окончательной разлуки. Стихотворение рассказывает о ночном переживании, когда ворон реагирует на тоску рассказчика по ушедшей возлюбленной единственным жестоким словом: «Никогда!» Эдгар Аллан По пережил свою Вирджинию чуть более чем на два года.

Возможно, самым известным литературным произведением, посвященным туберкулезу, стал роман Томаса Манна «Волшебная гора», опубликованный в 1924 году. Декорацией к нему служит один из тех санаториев, которые вошли в моду со второй половины XIX века, а в Швейцарии стали важным экономическим фактором и способствовали процветанию Швейцарской Конфедерации. Их задачей было остановить болезнь благодаря чистому горному воздуху. Томас Манн познакомился с жизнью в санатории, когда в 1912 году приезжал в Давос, о чем сто лет спустя будут емко писать в прессе: «Давос, 11 000 жителей, 20 000 гостевых мест. Самый высоко расположенный город в Европе, который никогда не стал бы таким большим, если бы не туберкулез в начале XX века, который был причиной каждой седьмой смерти в Европе. Давос считался единственным местом, где можно было вылечить это заболевание. Одна русская пациентка тогда написала: “Давос – колыбель новой надежды, долина смерти и возрождения”. Катя Манн, супруга писателя, приехала в Давос, потому что у нее диагностировали катар легких, который считался началом туберкулеза»[226].

Возбудителя туберкулеза обнаружил Роберт Кох под своим микроскопом в 1882 году. Публичное объявление об этом, возможно, величайшем открытии золотого века бактериологии – конца XIX века – состоялось 24 марта того же года на медицинской конференции в Берлине. Ежегодно отмечаемый 24 марта Всемирный день борьбы с туберкулезом призван напоминать об этой болезни, до сих пор оказывающейся эпидемиологической, а во многих местах и социальной проблемой. По оценкам экспертов, почти треть людей инфицирована возбудителем, что, к счастью, не означает, что инфекция активна, а инфицированные обязательно заболеют и станут переносчиками. В первую очередь, появление СПИДа привело к тому, что число случаев заболевания туберкулезом с 1980-х годов снова начало расти. Лечить туберкулез стало сложнее, поскольку у возбудителей выработалась устойчивость к проверенным лекарствам, таким как стрептомицин. Чахотка никогда не была красивой, но всегда оставалась жестокой болезнью. Слова великого поэта-романтика лорда Байрона – всего лишь выражение его живой фантазии и принятого в XIX веке иррационального приукрашивания страдания: «Мне хотелось бы умереть от чахотки, потому что дамы станут говорить: посмотрите на бедного Байрона, каким интересным он выглядит на пороге смерти»[227].

Пациент-ипохондрик. Гитлер

В 30-е годы прошлого века в бывшем лазарете в Пазевальке в Передней Померании был открыт мемориал. В центре находился зал, в который – как предполагалось – посетители входили в торжественной тишине. Взгляды автоматически падали на бюст на высокой стеле – бюст человека, знакомого каждому. На стене позади него было высечено неполное предложение: И Я РЕШИЛ СТАТЬ ПОЛИТИКОМ.

В этом лазарете в последние недели Первой мировой войны ефрейтор Адольф Гитлер пережил свой «опыт политического пробуждения». Вечером 13 октября 1918 года на холме к югу от Вервика немецкие солдаты попали под многочасовой ураганный огонь газовых гранат, который продолжался всю ночь, то затихая, то усиливаясь. К полуночи многие из них погибли, включая нескольких сослуживцев Гитлера. Он тоже почувствовал боль и в семь утра, спотыкаясь и пошатываясь, вернулся, чтобы доставить свое последнее донесение. Он оказался в военном госпитале Пазевальк в Померании, где его настигла новость о том, что он называл «величайшим позором столетия».

Для Гитлера этим «позором» была революция, которая привела к падению монархии Гогенцоллернов и открыла дорогу Веймарской республике, им глубоко презираемой. Решение сменить профессию с художника на политика, столь героически изображенное в его воспоминаниях, стало началом его долгого пути к цели: положить конец этой республике, что ему удалось в 1933 году.

В конце Первой мировой войны Гитлер временно лишился зрения.

Как и в случае со многими другими подробностями его жизни, биографы Гитлера анализировали обрушившуюся на него в последние недели войны слепоту и много спорили о ее природе. Так называемая истерическая слепота идеально соответствовала бы особенностям характера Гитлера. Но подтверждений этому нет, и офтальмолог из Тюбингена, эксперт по медицине времен национал-социализма, профессор Йенс Мартин Рорбах предполагает, что применявшийся отравляющий газ оказал прямое воздействие, которое привело к ожогу поверхности глаза: «С офтальмологической точки зрения “истерическая слепота” Гитлера не могла случиться во время Первой мировой войны. Ни один исследователь до сих пор не смог с достаточной уверенностью представить доказательства “истерической слепоты”. Скорее всего, с 14 октября 1918 года Гитлер действительно ослеп, по крайней мере, на несколько дней или недель. Причина такой слепоты может быть во временном, очень сильном блефароспазме [спазматическом закрытии век] в результате токсического конъюнктивита, связанного с действием горчичного газа»[228].

В Пазевальке зрение к нему постепенно возвращалось, даже если, по его собственным словам, он едва ли надеялся на полное выздоровление: «В ходе лечения мое состояние улучшилось настолько, что на момент выписки из лазарета я мог прочитать крупный заголовок. Но на то, что я когда-нибудь смогу читать газеты или вообще нормально читать, надежды не было. Учитывая, что моя профессия требует куда лучшего зрения, меня в тот момент сочли нетрудоспособным»[229]. Между тем из-за политических потрясений моральное состояние Гитлера ухудшилось, хотя даже к его словам о собственном расположении духа следует относиться с осторожностью, учитывая, как вольно он обращался с правдой. Гитлер больше не хотел быть архитектором или художником, зато открыл в себе талант агитатора. Вскоре в Мюнхене он стал известным оратором, пропагандирующим правые националистические взгляды. Хотя он, возможно, и драматизировал, но так или иначе болезнь глаз привела к решению отказаться от рисования и уйти в политику. Рорбах так описывает этот роковой поворотный момент в карьере Гитлера: «Гитлер и нацистская система в пропагандистских целях искажали правду, когда это казалось целесообразным. Но если брать его собственные высказывания на веру, вопрос, случился ли бы в истории Германии Гитлер, не потеряй он зрение за 15 лет до захвата