Легионер. Книга вторая - Вячеслав Александрович Каликинский Страница 42

каналом, в десять часов утра по судовому времени две пары матросов, обливаясь потом, снесли вниз и поставили в проходе между решетками небольшие наковальни, разложили кузнечные и слесарные инструменты. Но даже расковка не слишком обрадовала арестантов, и они не толпились у дверей, через которые конвойные выпускали их по одному. Несколько ударов молота – и кандалы со звоном ложились в кучу. Каждому освобожденному из оков боцман давал большую кружку красного вина – сухого и терпкого.

К двум часам пополудни все цепи с каторжан были сняты. Капитан Кази спустился в тюремный трюм, прошел по проходу и, пытливо глядя на каторжан, сказал им несколько ободряющих слов. Смысл этой короткой речи был ясен всем. Капитан оказал арестантам доверие, проистекающее из хорошего их поведения и соблюдения порядка на судне. Кази выразил надежду, что арестанты оправдают выказанное им доверие до конца рейса. Ввиду усиливающейся жары капитан пообещал выпускать каторжан небольшими партиями на верхнюю палубу – для окатывания разгоряченных тел забортной водой. Для стирки белья было также обещано поставить на палубе несколько лоханей с пресной водой и мылом.

Впрочем, не обошлось и без сурового предупреждения: любой беспорядок, учиненный каторжанами, будет немедленно пресечен, а остальные арестанты будут в этом случае наверх более не выпущены.

Первая партия освобожденных от оков арестантов вернулась вниз через три четверти часа – несколько оживленная купанием под сильной струей из помпы. Однако, вместе с оживлением, счастливчики принесли и тревожную весть: прямо по носу парохода над морем стояла какая-то мутная непрозрачная мгла, в которой солнце совершенно скрылось и обозначало себя лишь еле заметным пятном. Матросы, как могли, успокаивали арестантов: это не буря, в противном случае корабельный барометр показал бы понижение атмосферного давления. Сие сильный туман, объясняли моряки. А густота и плотность его объясняется наличием в воздухе большого количества пыли и песка, поднятого предыдущими бурями.

Через час, задолго до наступления вечера, корабль, наконец, вошел в стену клубящегося тумана – настолько сильного, что караульные матросы прежде времени зажгли и развесили в тюремном трюме фонари.

Ветер стих совершенно, а «Нижний Новгород» максимально сбавил ход: в условиях плохой видимости капитан опасался столкновения со встречными судами.

Но даже при самом малом ходе «Нижнего Новгорода» лаг показывал, что пароход идет со скоростью шесть узлов! Такая скорость была рискованной для безопасного плавания в условиях нулевой видимости. Каждые двадцать – тридцать минут вахтенный помощник переводил ручку машинного телеграфа на «стоп» – чтобы еще более уменьшить ход и избежать риска возможного столкновения.

Матросы и офицеры «Нижнего Новгорода» страдали от несусветной жары почти так же, как и каторжники. И даже, пожалуй, еще больше, ибо не могли, подобно арестантам, сбросить с себя для облегчения одежду и стоять на вахте в костюмах Адама.

Одуряющая жара и частые остановки машины «Нижнего Новгорода» стали к вечеру первого дня плавания в Красном море причиной и первой серьезной аварии. Когда в очередной раз после короткой остановки вахтенный помощник капитана дал команду «малый ход», машина провернула вал три раза – и остановилась сама по себе…

Ретроспектива-5

Развлекая своего друга и подопечного полковника Жилякова, Ландсберг много рассказывал о первой своей войне и туркестанской кампании. К тому же, несколько дней плавания после Константинополя море основательно штормило, иллюминаторы в тюремных трюмах были наглухо задраены, и даже самые здоровые и крепкие из невольных пассажиров чувствовали себя очень неуютно.

Ландсберг в очередной раз покосился на задремавшего Жилякова. Сменил высохшую тряпицу на его груди на мокрую. И прилег на свою шконку, закинув сцепленные в замок руки за голову. Воспоминания о Туркестане не отпускали Ландсберга.

…Он мог бы приехать на побывку к родным после окончания школы вольноопределяющихся – и не приехал. В письме домой он объяснил это нехваткой времени. На самом деле, воспользуйся он тогда правом на отпуск, мог бы не попасть в Туркестанскую экспедицию генерала Кауфмана.

Фон Кауфман, немец по фамилии, но истинно православный и русский по духу, как называли его современники, считался при дворе «главным специалистом по инородцам». Он прошел трудный путь от поручика до полного генерала. Был участником подавления бесчинств Шамиля на Кавказе, к началу Крымской войны 1853–1856 годов стал уже полковником. Военное дарование Кауфмана помогло России в этой войне одержать едва ли не единственную победу при взятии Карса. Позже он получил от царя пост генерал-губернатора Северо-Западного края, сменив там Муравьева, прозванного поляками за жестокость подавления варшавского восстания Вешателем.

Наведя в Польше порядок, Кауфман вскоре получил новое назначение, связанное с его умением работать с инородцами. На сей раз путь генерал-адъютанта лежал из прохладных северо-западных областей России в знойную Азию.

Несмотря на все предыдущие карательные военные экспедиции, отправляемые туда из Петербурга, на южных границах России было неспокойно. Там требовалась смена политики – не «удары возмездия» по непокорным племенам, быстро забывающим эти уроки, а постоянное присутствие сдерживающей военной силы. Александр II лично назначил Кауфмана начальником Туркестанского края с нераздельной гражданской и военной властью и с чрезвычайными полномочиями на право объявления войны и заключения мира.

Попасть в экспедицию Кауфмана было непросто: генерал лично отбирал всех претендентов. Ничьи протекции во внимание им не принимались. Карл Ландсберг сделал ставку на протекцию, игнорировать которую Кауфман просто не мог: его собственную!

Главным противником Кауфмана, считавшегося во время своего губернаторствования на Северо-Западе фактическим наместником императора, была польская помещичья вольница. С противниками реформ наместник обходился довольно жестко. Столь же жестко и без оглядок на оппозицию Кауфман проводил в Северо-Западном крае и крестьянскую реформу.

Отец Карла Ландсберга оказался едва ли не единственным в Ковенской губернии помещиком, воспринявшим реформу не враждебно, а с пониманием. Выполняя высочайший указ, он выделил освобожденным крестьянам земельные наделы, безоговорочно признал дарованные царским манифестом крестьянские права. Польская и немецкая оппозиция царским реформам была поражена лояльностью Ландсберга. От потомка воинственных крестоносцев и тевтонских рыцарей здесь ожидали совсем другого!

Безоговорочному принятию Ландсбергом реформ был немало удивлен поначалу и сам генерал-губернатор Кауфман. Будучи с инспекционной поездкой в Шавлинском уезде Ковенской губернии, как-то раз он нарочно завернул в поместье Ландсбергов.

– Почему вы не противодействуете крестьянской реформе, герр Ландсберг? – отобедав, спросил он у хозяина.

– Ваше сиятельство изволили воевать на Кавказе? – помолчав, вдруг неожиданно спросил Ландсберг. – А доводилось ли вашему сиятельству мочиться в горах? – Ландсберг выразился, к ужасу свиты Кауфмана, гораздо прямее, по-солдатски. И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Смею предположить, что, облегчая свой мочевой пузырь, вы никогда не делали этого против ветра, ваше сиятельство! При всей