Станислав Вольский - Завоеватели Страница 47

Раскатистым смехом залился Альмагро. Смеялись солдаты, смеялись монахи, смеялся сам Пизарро. Нет нищих! Что же это за государство, в котором нет даже нищих?

— А по-моему, он или обманщик, или сумасшедший, — вмешался кормчий Руис. — Надо бы допросить его под пыткой. Наверное, сеньор инквизитор захватил с собой кое-что?

Высокий, худощавый монах, к которому был обращен вопрос, ответил не сразу:

— У нас есть немного — всего только дыба и раздвижные железные ботинки с гвоздями внутри. Но в делах светских их применять нельзя. Они только для колдунов и еретиков. А этот человек пока не обвиняется ни в колдовстве, ни в ереси.

— Ну, так велите поджарить его на угольках, сеньор капитан, — не унимался Руис. — Угольки развязывают языки не хуже железных ботинок.

— Жареная курица не несет яиц, Руис, — обрезал его Пизарро. — Кур жарят тогда, когда они перестают нестись. А из этого мы еще кое-что выудим. Скажи, старик, где начальник этого города?

— Ушел в горы, — отвечал амаута.

— Я видел его раньше. Почему у него такие длинные уши? Разве он какой-нибудь особенной породы?

— Он дальний родственник инки. А всем родственникам инки еще в детском возрасте вдевают в уши тяжелые золотые серьги, чтобы всякий сразу видел их высокий сан. От тяжести уши оттягиваются книзу и иногда свисают почти до плеч.

— И много у инки таких родственников?

— У инки Атагуальпы триста жен. И у отца его было триста жен. И у отца его отца было не меньше. Сосчитай же сам, сколько у инки может быть родственников.

— И все они начальники городов?

— Нет, не все. Одни служат солдатами, другие отмеряют участки для земледельцев, третьи — жрецы при храмах, четвертые надзирают за работами. Что им прикажет инка, то они и делают.

— Ну, а которые ничего не делают, таких у вас много?

— Таких у нас нет. Работать должны все — и земледельцы, и ремесленники, и родственники инки. Кто не хочет работать, тех наказывают. Ничего не делать могут только старики.

— Слышите, друзья, каковы индейские гидальго? — захохотал Альмагро. — Работают всю жизнь — вот так гидальго! Что бы сказал, например, брат испанского короля, если бы кто-нибудь захотел наказать его за то, что он ничего не делает?

 — Врет он все, — угрюмо проворчал Руис. — Нет такой страны на свете и не может быть. Нет настоящих гидальго, нет купцов, нет богатых, нет нищих… Что это за страна такая? Старикашка или спятил с ума, или врет.

Поздно ночью допрос кончился. Пизарро приказал увести пленного на палубу и привязать к мачте вместе с внучкой. На следующий день амауту и девочку допрашивали отдельно, но, к удивлению испанцев, оба они говорили одно и то же. И чем больше они рассказывали, тем более загадочной и странной казалась эта страна белым людям.

Амаута говорил, что у квичуа (так называл себя этот народ) земля принадлежит не отдельным людям, а инке, то есть всему государству. Особые чиновники отводят земельные участки отдельным деревням, а деревни распределяют их между жителями. Кроме того, значительная часть земель выделяется инке и служит для пропитания войска, родственников инки и чиновников, а часть отводится храмам для содержания жрецов. Когда наступает пора сельскохозяйственных работ, земледельцы сначала обрабатывают поля храмов, потом поля инки и наконец свои собственные.

Кроме земледельцев, в государстве инки много ремесленников. Одни изготовляют материи из хлопка и шерсти, другие ткут, ковры, третьи делают оружие, четвертые добывают и обрабатывают медь, пятые ищут золото и серебро и выделывают из них украшения, шестые проводят дороги и строят мосты, седьмые обтесывают каменные плиты и воздвигают храмы и дворцы. Чиновники ведут им учет и пересылают с места на место, указывая, что и где нужно делать. Все их изделия идут на склады инки и оттуда распределяются между населением.

У инки имеется большая постоянная армия. Он часто ведет войны с соседними полудикими племенами и присоединяет их к своему государству. В недавно завоеванные провинции посылаются особые учителя, которые обучают вождей и их семьи языку квичуа. Наиболее способных из молодежи отправляют на выучку в Куско, Квито или другие большие города, а когда они научатся ремеслам, земледелию и искусству составлять и читать квипус, их возвращают на родину и делают там начальниками.

Долго говорил амаута об учреждениях и обычаях своей страны. От его рассказов Пизарро становилось не по себе. С таким государством не так легко будет справиться, как с безоружными индейцами северных частей побережья. Жителей в Перу, как уверяет амаута, числится около десяти или одиннадцати миллионов, между тем как во всей Испании их не наберется и пяти с половиной. Империя инков имеет вдвое больше людей, чем Испания! Как же покорить ее со ста восемьюдесятью солдатами? Правда, у испанцев есть стальные латы, лошади и ружья. Испанцы хорошо знают воинское искусство, но их — маленькая горсточка, а противников у них — десять миллионов. Покорить такую страну с таким отрядом — пустая мечта.

В беседах с амаутой прошло два дня. Закончив последний допрос, Пизарро долго ходил по палубе и думал. Положение казалось ему безнадежным. Если все, что рассказывал старик, — правда, нужно поскорее сложить на корабль награбленное добро и возвращаться в Панаму. Но ложно ли будет завербовать там хоть одного солдата после такой неудачи?

Кто-то тихо прикоснулся к его плечу. Пизарро вздрогнул и обернулся. За ним стоял инквизитор — отец Игнасио.

— Вы кончили разговоры с вашим пленником, сеньор капитан? — спросил монах.

— Да, я узнал от него все, что мне нужно. Думаю, что больше его спрашивать не стоит.

— Тогда передайте его в наши руки. Я попытаюсь обратить его к истинной вере.

— А если это вам не удастся, отец Игнасио?

— Старик — жрец и, значит, служит демонам. Если он не откажется от своих гибельных суеверий, мы сожжем его на костре.

— Как хотите, отец Игнасио. Я солдат, и меня это не касается.

Пизарро повернулся и ушел в каюту.

Монах позвал индейца-переводчика и подошел к связанному амауте. Он долго говорил о христианской вере, о заблуждениях язычества, об аде и рае. Индеец, плохо понимавший его речь, путался и перевирал слова. Но амаута все-таки кое-что разобрал. Когда монах кончил, амаута минуты две помолчал и сказал:

— Ты хочешь, чтобы я отказался от нашего бога, великого Солнца? Но скажи: ведь оно не умерло, оно живо? Ведь завтра оно взойдет? И послезавтра взойдет?

— Ну, конечно, взойдет, — отвечал дон Игнасио.

— И так, двигаясь по небесным лугам, будет оно всходить века. Ты умрешь, и я умру, а оно все будет всходить и светить людям, травам и деревьям. Оно ласковое и доброе, добрее его ничего нет в мире. Так как же ты хочешь, чтобы я перестал почитать его?