Станислав Вольский - Завоеватели Страница 48

— Ну, конечно, взойдет, — отвечал дон Игнасио.

— И так, двигаясь по небесным лугам, будет оно всходить века. Ты умрешь, и я умру, а оно все будет всходить и светить людям, травам и деревьям. Оно ласковое и доброе, добрее его ничего нет в мире. Так как же ты хочешь, чтобы я перестал почитать его?

— Если ты не откажешься от своих суеверий, ты умрешь на костре.

Амаута вдруг преобразился. Его лицо вспыхнуло румянцем, глаза засверкали, голос зазвучал громко и сильно:

— Слушай, черный человек. Всю жизнь я учил нашу молодежь не бояться боли, не бояться смерти. Чтобы приучить моих учеников к лишениям, я много дней воздерживался от пищи. Чтобы приучить их презирать раны, я ножом протыкал себе вот эту руку и смеялся, когда у меня текла кровь. Если бы я теперь испугался костра, что сказали бы обо мне мои ученики? Они сказали бы: «Зря мы учились у этого лжеца, который говорит одно, а делает другое». Но они этого не скажут! Ради великого, светлого Солнца амаута вытерпит все.

— А молодец все-таки этот старикашка! — раздался из темноты чей-то голос.

Это был Альмагро, вышедший на палубу и слышавший последнюю часть разговора. Монах неодобрительно взглянул на него.

— О грешниках нужно скорбеть, а не хвалить их упорство, — наставительно произнес он. — Завтра утром этот старик и его девочка умрут на костре.

Не сказав больше ни слова, монах удалился на покой.

Альмагро остался один. Кроме привязанных к мачте старика и его внучки, на палубе никого не было. Солдаты давно спустились в трюм, и даже сторожевой матрос забрался куда-то в укромный уголок и спал непробудным сном. На темном южном небе многоцветными огнями переливались звезды. Созвездие Южного Креста сверкало у горизонта, — словно огненное распятие, воздвигнутое над чьей-то неизвестной могилой. В неподвижном теплом воздухе целыми роями летали у берега светящиеся точки — огненные мухи, как их называли солдаты. Лаской и истомой дышала земля, и пряные запахи ее цветов и деревьев волной заливали палубу.

Альмагро стал в трех шагах от пленников — и прислонился к борту. Он не мог оторвать глаз от девочки, прижавшейся к старику. На ее лице, едва белевшем в сумраке ночи, глаза чернели, как темные провалы, и напоминали ему кого-то.

На кого она похожа? Такие же точно глаза были у его дочурки Карменситы, умершей много-много лет назад. Так же точно в темные летние ночи прижималась к нему Карменсита, когда он рассказывал ей страшные сказки про чародеев, ведьм и рыцарей. И такая же была она хрупкая и легкая, словно осенняя паутинка. Смерти ничего не стоило разрезать паутинку пополам. Засыпая у него на руках, Карменсита, помнится, спросила: «А как звали чародея, который околдовал Сида?» — и больше не просыпалась. И эта вот тоже заснет завтра навеки. Но не в постели, не на отцовских руках — в дыму, в пламени, на горящих поленьях заснет она…

Альмагро отошел на несколько шагов, потом опять приблизился и стал смотреть в неотрывно глядевшие на него глаза.

— Карменсита, девочка моя, где ты? — тихо проговорил он. — Как ты была похожа на эту!

Он опустил голову и долго думал. Потом вдруг встряхнулся, огляделся по сторонам и подошел вплотную к пленникам.

— Плавать умеешь? — шепотом спросил он старика.

Амаута не понял. Альмагро руками объяснил ему, что он спрашивал. Старик отрицательно мотнул головой.

— А грести умеешь? — спросил он и опять объяснил руками.

И старик и девочка закивали головами.

Альмагро вынул нож, перерезал веревки, Связывавшие пленников, толкнул их к борту и пальцем указал на лодку, привязанную к якорной цепи. Пленники поняли и по веревке спустились в лодку.

— Режьте, режьте канат, — шепнул он и бросил в лодку нож.

Через секунду-другую лодка бесшумно отплыла от корабля и скрылась во тьме. Альмагро прошел в каюту незамеченным. Утром пленников хватились; отец Игнасио строго отчитал сторожевого матроса, Пизарро выругался, но расследования производить не стал. От амауты выведали ведь все, и больше он ни на что не был нужен.

XXII

Около двух недель пробыла экспедиция в Тумбесе. Обгорелые развалины нагоняли тоску, индейцы исчезли, в опустелых деревнях не оказывалось ни продуктов, ни золота. В отряде начался ропот: одни страдали лихорадкой, другие мучились от огромных нарывов, покрывавших все тело, многие, истомленные влажной тропической жарой, еле передвигали ноги от слабости. Позабыв о недавней добыче, солдаты уже начинали сомневаться в существовании сокровищ, ожидавших их впереди, и мало верили соблазнительным обещаниям Пизарро. Их хмурые лица, грубые ответы и угрюмое молчание предвещали мало хорошего. Медлить больше было нельзя, приходилось или сейчас же возвращаться, или сейчас же начинать поход.

Пизарро решил рискнуть. Оставив больных в Тумбесе, в начале мая 1532 года он тронулся вниз по побережью, а Эрнандо де-Сото с небольшим отрядом послал разведывать склоны тянувшейся вдоль берега горной цепи.

Бегство населения показало ему, что испанцы слишком рано сбросили личину и что железный кулак нужно еще прикрыть бархатной перчаткой. Если индейцы поймут истинные намерения белых, экспедиции несдобровать. По приказу вождя, испанцы опять начали пленять туземцев вежливостью, щедростью и добротой. Насилия над жителями были строжайше воспрещены. За грабежи виновным грозила немедленная смертная казнь. Куда бы отряд ни пришел, кацикам (местным вождям) и прочим начальствующим лицам разъясняли, что столкновения между пришельцами и туземцами происходили только вследствие досадных недоразумений. Испанцам верили и рассказы об их примерном поведении разносили по всем селениям. Жители уже не бежали при появлении отряда и снова дарили белым плоды и жареное мясо.

Обращение жителей в христианскую веру и присоединение провинций к Испании происходило без задержек. Как только Пизарро входил в сколько-нибудь значительное поселение или городок, он созывал жителей и произносил краткую речь, которую пленные индейцы переводили, как умели. Речь эта всегда была одна и та же:

— Его величество король Испании, повелитель Неаполя, Сицилии и Нидерландов и император Священной Римской империи принимает вас в свое подданство и повелевает вам принять нашу святую католическую веру и повиноваться римской католической церкви, а равно его величеству и всем королям, кои ему будут наследовать. Желаете ли вы этого или нет?

Туземцы весело смеялись. Их забавляло все: странные слова неизвестного языка, высокие животные, на которых сидят одетые в стальные доспехи люди, человек в сверкающем шлеме и примостившееся около него странное существо в длинной черной мантии и с пером в руках. Они не знали, конечно, что человек в мантии — это нотариус, который должен записать на пергаменте их согласие и скрепить документ своей подписью. Они не знали, что пергамент будет отослан в Испанию и что на основании этого свитка все они будут считаться отныне подданными испанского короля. Для них это было странное и забавное зрелище. А еще забавнее то, что переводчик, человек их собственного племени, вставляет в свою речь какие-то длинные бессмысленные слова, и не разберешь, не то он шутит, не то у него помутился ум.