Повести о чекистах - Василий Степанович Стенькин Страница 49

Чурбанов — Базилевский дал свое согласие. Его интересовали только детали.

— Действовать будем группой в тринадцать человек, но к месту действия — село Золотое — пойдем двумя группами, и маршруты будут разные. Я поведу вашу. Он, — князь указал на Царя ночи, — поведет свою. Время на сборы — три дня. Мы должны прибыть в Золотое к 12 августа. Опаздывать нельзя. Вам, надеюсь, ясно почему: вот, ознакомьтесь с расписанием… — И князь протянул чекисту график волжской навигации.

Часть 3

И снился Разумовскому сон. Будто находится он в своем родовом поместье и сидит у себя в кабинете. Потрескивает сырыми дровами камин. Пахнет дымом и сосной. Князь в комнате совершенно один. Над камином прибита голова кабана, когда-то застреленного князем на охоте. И будто бы голова эта жива и князь ведет с ней беседу. У кабана маленькие грустные глазки на свирепой морде с загнутыми клыками. Князю тоже до сердечной боли грустно. Он смотрит в эти рыжие слезящиеся глазки и рассказывает, вернее, жалится дикому вепрю, что в этом своем родовом поместье он уже не хозяин, а тайный гость. Пока никого здесь нет, но вот-вот должны прийти ОНИ — его враги и обидчики. Князь рассказывает своему собеседнику, как он измучен и физически и морально. У него ломит и грудь и спину. И князь плачется на свою горькую нынешнюю долю. «Перекати я поле, — говорит он и повторяет: — Перекати я поле». Ему очень понравилось это сравнение, и он ясно видит бурунные прикаспийские степи и гонимые по ним ветром серые клубки сухой колючки: «Да, вот и я такое же перекати-поле».

Кабан плачет, слушая князя.

«Боже мой, бессловесная, но любящая меня тварь», — с нежностью думает о голове зверя Николай Павлович, и вдруг кабан заговорил. Князь слышит его голос, он глух и тих:

— А знаешь, князь, я тебя скоро покину.

— Как?! — горестно и удивленно восклицает Николай Павлович.

— Да, да, — утверждает голова, — я тебя покину. Я от тебя ухожу, прощай, князь!

И князь видит, как глаза кабана сначала туманятся, а потом начинают тлеть, как угли, и вспыхивают огнем.

Тут Разумовский проснулся. Он лежал на овчине у догорающего костра. Как уснул лицом к костру, в той же позе и проснулся. Ломило мышцы плечевого пояса, а когда князь встал и пошел к ручью ополоснуть лицо, покусанное комарами, почуял, как болят ноги. Еще бы! Столько верст вчера отмахал, а от седла отвык, да и не молод уже. Вон они, его спутники, прямо на земле, а какого храповицкого задают. Только один, что на карауле, не спит. Этот одессит умеет держать своих хлопцев крепко, командует ими, как солдатами. Он все больше начинает нравиться князю. Даже жаль, что придется их крепко обидеть при расставании, когда дело будет сделано. Что ж, се ля ви! Такова уж наша жизнь волчья, думает князь.

У ручья он садится на поваленное дерево, лезет в карман за портсигаром, оглядывает местность. Остановились они после вчерашнего утомительного перехода в пологой ложбине, по которой протекает чистая, звонкая, воробью по колено, лесная речка-ручей. Из-за воды и остановились в этом месте. А лесная поросль вокруг жидкая, осинник, но сушняка много, наломали в костер прямо руками. Николай Павлович не стал дожидаться, пока сготовят кулеш, поел хлеба с салом и завалился на заботливо постланную ему овчину.

Где-то около трех, а нет пока и признаков раннего рассвета. Прямо над головой князя висит яркая, высвечивающая все своим мертвенным светом луна. Тихо, только слышно, как хрупают сухим сеном, натасканным ребятами из стога, их расседланные кони. Князю есть о чем поразмыслить, но он долго и с мучительной навязчивостью удерживает в памяти свой странный сон. Разумовский, будто от этого зависит все, пытается угадать, что же хотел сказать ему убитый им когда-то кабан, ведь не так же просто привидится эдакое.

Сейчас ему в этом потустороннем пейзаже кажется, будто сон еще не ушел и ужасно нужно довыспросить вещуна-кабана, что будет с ним, с князем Николаем Павловичем Разумовским, сегодня, завтра, через неделю? Так что же хотел сказать ему кабан?!

«Тьфу! Вот наваждение-то!» — Он опускает руку в холодную, бегущую по каменьям воду, омывает лицо, льет себе ее из пригоршни в расстегнутый ворот гимнастерки, потом вытирает руку о штаны, щелкает портсигаром, закуривает и жадно втягивает густой дым крепкого табака. Князь в свои пятьдесят четыре еще ладен и крепок на вид, но у него уже нездоровое сердце, иной раз будто кинжалом пронзает болью левую сторону груди. Ни во что уже больше не верит князь. И за границу он уже не желает, где сейчас его брат и дочь Лариса, — она так похожа на свою покойницу мать, такая же красивая и такая же своевольная. Потерял он дочь в Крыму во время эвакуации частей Врангеля — надо же ему было тогда, когда началось повальное бегство, самому напроситься командовать заслоном, вот ведь был идиот! Но верил же! Обиднее всего, когда приходится платить вот так, всею оставшейся жизнью за глупость собственную.

Князь делает еще несколько затяжек, прочищает мозги от ненужных дум. Надо, мыслить конкретно и о конкретном, понуждает себя он.

Сегодня в его группе — шестеро, включая самого князя и его человека, которого он сам выбрал из отряда Козобродова за его молчаливость и медвежью силу. Остальные четверо — люди Базилевского во главе с самим одесситом, как его обозначил про себя князь. Сегодняшний переход показал, что вся группа управляема и к делу годится. Сейчас их задача — совершить двухсотверстный марш-бросок от Усть-Лиманска до пункта, намеченного князем на берегу Волги. Прийти они туда должны за день до группы Царя ночи, которому идти будет дальше: ему надо дать крюк еще за двумя соучастниками, а главное, за станкачом «максимом». Итого при встрече их будет пятнадцать, вполне достаточное количество, чтобы совершить то, что задумано. Главное на сегодня — дойти и встретиться. А это не так-то просто. В отряде у князя все имеют красноармейскую форму, сойдут за отряд милиции. С Козобродовым хуже — ему надо экипироваться в деревнях, покупая у населения недостающее. Какие-либо эксцессы в пути следования князь