Холодная комната - Григорий Александрович Шепелев Страница 50

Ещё через две недели за Ребеккой приехал крытый возок с большими колёсами, запряжённый тремя приземистыми конями. Из него вышли три казака – пожилых, но крепких. На облучке сидел белобрысый хлопец, лицом похожий на девушку. Звали его Грицко. Хотела Ребекка ехать с ним рядом, но казаки впихнули её в возок и предупредили, что если она попробует убежать, то худо ей будет. Ехали долго. На все вопросы Ребекки три казака либо не давали ответов, важно куря огромные свои трубки, либо так отвечали, что ничего невозможно было понять.

Под вечер остановились в придорожном шинке. Вот уж тут Ребекка вдоволь наслушалась запорожцев, да и сама им кое-что рассказала. Выяснилось, что сотник уехал воевать с турками, а двух дочек оставил на попечение молодой, красивой вдовы Ясины, из-за которой ропщут прочие бабы и девки в хуторе, потому что она ведёт себя с ними, как госпожа. В тот день, когда пан уехал, жена попа – также молодая и недурная собою баба, сцепилась с нею из-за пустяшного дела. Сперва они обругали матом одна другую, потом пошла у них драка. Их разнимали четверо казаков и шестеро хлопцев.

– Ох, не научит она их доброму, панских дочек-то, – говорил, стуча по столу ковшом, самый молодой из трёх казаков, с таким длинным чубом, что его можно было бы обернуть вокруг головы, как женскую косу, – я ведь отлично знаю эту Ясину! Я и отца её знал, и мать, и деда, и братьев. Напрасно пан не велит её драть вожжами или лозой! А всё отчего? А всё оттого, что пан с ней свалялся!

– Полно, полно, Дорош, – возражал другой, пониже и побрюхатей, – это уж вовсе не наше дело, а панское! Видно, Господу так угодно.

И осенил себя крестным знамением. Дорош громко ударил по столу кулаком.

– Ты что говоришь-то? Богу угодно, чтоб пан жил с бабою без венчания? Это, может, в жидовской вере так принято! А у нас, у крещёных…

– Ты, дядька, просто дурак, – вскипела Ребекка, хлебнув горилки, – просто дурак, и всё тут!

– Я – не дурак, у меня есть крест! – прогудел Дорош, доставая крест из-за ворота, – вот он, крест! Меня поп крестил в христианской церкви! А твой где крест? Нету? Стало быть, дура – ты, а я – не дурак! Жидовка ты некрещёная, и жидовский бог у тебя! Жидовский! Не христианский!

– Полно, полно, Дорош, – повторял брюхатый, – это уж вовсе не наше дело, а божье! Бог, он всё видит!

Третий казак, которому отдала Ребекка конверт с письмом, объяснив, что кот его надорвал, пил молча и курил трубку. Хлебнув ещё, Ребекка куснула за небольшой и упругий зад молоденькую шинкарку, ставившую на стол вареники со сметаной. Шинкарка взвизгнула. У Дороша брови поползли вверх. Брюхатый опять принялся его утешать – мол, не наше дело, Богу виднее!

Ближе к утру Ребекка стала играть на скрипке гопак. Казаки плясали. Грицко лежал животом на лавке. Замучившись терзать струны, Ребекка уселась на его бёдра верхом и стала облизывать ему спину, задрав рубашку на ней. Тут уж и брюхатый лишь открыл рот, сказать ничего не смог.

На рассвете тронулись. И теперь Ребекка сидела рядом с Грицком. За её спиной из возка звучал дружный храп. Заря растекалась по небу, как густой вишнёвый кисель, пролившийся из кувшина. Звенели жаворонки. Дорога шла вдоль Днепра. Над ним колыхались хлопья тумана.

– Как хорошо! – вздохнула Ребекка, оглядывая зелёный степной простор с небольшими рощами, над одной из которых кружился кречет, – чудо, как хорошо!

– Да, есть где силки на перепелов расставить, – согласился Грицко, – и зайцев здесь тьма!

Грицко приглянулся Ребекке тем, что очень уж был похож на девчонку – худенький, белобрысый, с тонким горбатым носиком и большими пепельными глазами. «Юбку надеть на него заместо штанов, да ноги ему отмыть, а также и уши – любой казак закрутит усы!» – мелькнула у неё мысль. Вслух она спросила возницу, нет ли сестры у него. В ответ прозвучало, что нет никакой сестры, да и леший с ней.

– Наоборот, жаль! Была бы красавица. А брат есть?

– Да, брат есть. Ивась.

– Он старше тебя?

– Нет, младше примерно на год.

Кони шли медленно, успевая щипать траву, благо что она – сочная, густая, клонилась к ним целыми снопами с обочины. Взошло солнце. Глядя по сторонам, Ребекка увидела вдруг на западном горизонте три деревянных купола.

– Монастырь там, что ли?

– Да, монастырь, – ответил Грицко, – мужской. Я в нём обучался четыре года.

– Ты? В нём? Чему?

– Иконы писать.

Ребекка, до крайней степени изумлённая, ещё раз оглядела хлопца. Если четыре года учился, то вряд ли без толку, дурака прогнали бы сразу! Так это – иконописец, живущий помыслами на облаке? Что за вздор! О чём он способен думать, кроме как о перепелах и зайцах? Что он умеет, кроме как запрягать коней да хуторских девок хватать за ляжки?

– Иконы? – переспросила Ребекка, – и у тебя это получалось?

– Да как сказать? Игумен орал, что в моей мазне нет святости ни на грош. У меня уж слишком всё выходило так, как на самом деле! А Богородицу и святых так писать нельзя.

– А как, интересно, нужно писать иконы?

– А нужно их писать так, чтоб Дух проступал сквозь образ. Ведь икона не может заговорить с тобой и словами выразить свою святость! Стало быть, вместо слов должны быть черты. Кто будет кланяться образу, если это – образ обычного человека?

– Но ведь бывают люди, которым хочется поклониться при одном взгляде на их глаза, – молвила Ребекка, глядя, как пристяжной пытается согнать с уха овода, – или это – бесовское наваждение?

– Нет, не думаю. Я таких людей повсюду искал и запоминал, чтоб потом писать с них иконы. Но старцы мне говорили, что не должна быть икона образом человека. От неё должен исходить Дух, который есть Бог. А помыслы Бога выше помыслов человеческих.

– Это верно, – кивнула взлохмаченной головой Ребекка. В лучах июльского солнышка её стал одолевать сон. Но она решила не поддаваться. Возок, тем временем, вполз на гору, восточная сторона которой срывалась круто к Днепру, а западный склон ниспадал уступами к перелеску. Сзади и спереди от него зияли овраги, густо заросшие всякой дрянью. С горы же открылся вид на сотников хутор. Верхняя его часть с двумя ветряными мельницами стояла на её нижнем уступе. Вдали, у линии горизонта, были видны другие селения. Хутор не показался Ребекке очень большим, поскольку часть хат скрывалась