Холодная комната - Григорий Александрович Шепелев Страница 51

Спуск к хутору был крутой, и притом дорога тянулась не напрямик, а зигзагами, огибая бугры и рытвины. Пару раз возок накренился так, что Ребекка вскрикнула. Но Грицко и кони настолько приноровились к спуску, что ни они, ни он, судя по их взглядам, даже не отвлеклись от своих дремотных, туманных помыслов. Вблизи хутора паслось стадо – коровы, овцы. Их сторожили со всех сторон ухоженные борзые псы. Долговязый хлопец, сидя на камне, перебирал струны домры.

– Микитка, псарь, – представил его Грицко, – пастух наш недавно помер, так что пока Микитка пасёт, – и повысил голос, свесившись в сторону, – эй, Микитка! Здорова!

Микитка молча махнул рукою, явно досадуя, что ему оборвали песню.

– А девиц много у вас на хуторе? – поинтересовалась Ребекка.

– Десятка два осталось ещё. Пан быстро для них женихов находит. Он говорит, что всё зло – от девок и баб безмужних.

– А сам с Ясиной живёт?

– Да, порой случается и такое.

Достигли хутора. Возле мельниц Грицко рывком натянул поводья. Кони остановились. Три казака, проснувшись, повылезали. Ребекка спрыгнула с облучка, и Грицко один поехал к конюшне. Был уже полдень или без четверти. Запорожцы, зевнув, раскурили трубки и повели Ребекку к панскому дому. Один казак нёс её мешок, другой – обе скрипки, а третий – ноты. Было их два мешка. По хутору ошивались куры, бабы и свиньи. Они с большим интересом глазели на длинноносую незнакомку с чёрными волосами и переглядывались, обмениваясь без слов какими-то мыслями. Перед панской хатой стояли двумя рядами амбары. С трёх сторон хату обступал сад. Две груши росли в сторонке от остальных, справа от крыльца. Между их стволами была натянута бельевая верёвка. Стройная молодая женщина с очень бледным лицом развешивала на ней бабские чулки, рубашки и панталоны. Это занятие показалось Ребекке довольно странным, ибо лицо бледной незнакомки ошеломило её своей красотой. Да, её, её, знавшую любовниц трёх королей и обворовавшую их! Замерев на месте, Ребекка молча глядела.

Прекрасная хуторянка слишком была поглощена делом и напевала, поэтому ничего вокруг вообще не видела и не слышала. Перехлёстывая верёвку мокрым бельём, она так легко вставала на пальцы ног, что можно было подумать – её с трёх лет учили балету. На ней был белый платок от солнца и голубой сарафан, надетый поверх рубашки. Он был для девушки тесноват, рубашка прилипла к её вспотевшему телу так, что вполне очерчивались округлые ягодицы, стройные бёдра, вогнутая спина, упругие груди. Светло-русые волосы выбивались из-под платка на глаза красавицы, очень грустные и большие.

Три казака с облаками дыма ввалились в хату. Услышав стук их сапог по доскам крыльца, прачка обернулась, и – оказалась лицом к лицу с приблизившейся Ребеккой. От неожиданности красавица сделала шаг назад, комкая болезненно-тонкими, огрубевшими от работы пальчиками рубашку с пышными кружевами. Опять приблизившись к ней вплотную, Ребекка села на корточки и ощупала каждый палец сперва одной загорелой её ноги, а затем – другой, пытаясь понять, откуда у них балетные свойства. Выпрямляясь, она спросила:

– Тебя Ясиной зовут?

– Нет, я не Ясина, – пробормотала прачка, – я – Настя.

Голос был тихий, мягкий, встревоженный. Но не робкий. Ребекка не отрывала глаз от лица загадочной девушки.

– Это всё бельё панночек?

– И Ясины.

– Кто ты такая? Немедленно отвечай! Признавайся!

– Настя.

Три запорожца вышли из хаты и убрели, смеясь над Ясиной. За ними вышла она сама. Взглянув на неё, Ребекка также хихикнула: хоть Ясина и хороша была, а смешно смотрелась в голубом платье времён царицы Елизаветы, откопанном в сундуке покойной супруги пана. Вдобавок, платье из золотой парчи оказалось и не совсем по росту Ясине, коротко. На её ногах были дорогие шёлковые чулки, а обуви не было – туфли все оказались ей маловаты. На пальцах дворовой бабы блестели кольца с рубинами и сапфирами, в ушах – серьги до самых плеч.

Ясина не стала долго приглядываться к Ребекке. Её усмешка пришлась ей не по душе. Но досталось Насте. Подойдя к ней, Ясина вырвала у неё ночную рубашку и осмотрела её придирчиво, а затем подняла глаза на бледную прачку.

– Это ты, стало быть, так стирала?

– Да, – чуть слышно сказала Настя, – а разве где-то не чисто?

Так от Ясины несло горилкой и так глаза её вспыхнули, что Ребекка не удивилась бы, загорись она вся огнём выше дерева. Но Ясина вместо того вдруг стала хлестать Настю мокрой рубашкою по щекам, выкрикивая ругательства. Настя не уклонилась, не отошла, даже рук не вскинула – лишь зажмурилась и втянула голову в плечи. Платочек с неё слетел, задетый ударом, и белокурые волосы ослепительно разметались по сторонам. Ясину такое пренебрежение христианскими нормами распалило ещё сильнее. Она начала хлестать уже со всей силы, а силы было у неё много.

– Ты что, сдурела, пьяная дрянь? – крикнула Ребекка, толкнув её хорошенько. Ясина не удержалась – шлёпнулась на траву, взмахнув длинными ногами, и завизжала:

– А ну, пошла на конюшню, овца поганая! На конюшню!

Настя заплакала.

– Да за что, за что? – всхлипнула она. Щёки у неё стали красны, как гроздья спелой черешни на деревцах у забора. Ясина, зверски вздёрнув губу, рванулась подняться, но оступилась и опрокинулась вновь. Осознав, что худо ей будет, если помедлит, Настя подобрала подол сарафана и устремилась к воротам так, что вмиг её след простыл, лишь пятки сверкнули и всколыхнулась трава.

На шум вышли панночки. И вот тут у Ребекки волосы встали дыбом.

Глава шестая

Нестерпимое солнце стояло посреди неба. Зной висел неподвижный, душный. Улица опустела – свиньи и те попрятались от жары. Настя шла к конюшне. Слёзы ещё просились из её глаз, но она утёрла и те, которые были. Она ведь знала, что на конюшне – Грицко, который уж третий год смотрел на неё такими глазами, что ей немыслимо было бы показаться ему униженной страхом порки. Кричать от боли – это ещё ничего, а бояться стыдно. Земля жгла голые ноги, потому Настя шагала спешно, глядя на Днепр, синевший за огородами и лугами. Днепр казался ленивым, ласковым, сонным, но Настя знала, как он стремителен, как прожорливы его омуты, как студёно на глубине. Она вдруг представила, как взглянёт на неё Грицко, если её выловят через день. А если дней через десять, заволочённую круговертью в заводь за островком и всплывшую среди лилий? Дрожь прошла по ногам. Они замелькали вдвое быстрее.

Конюшня пана стояла на краю хутора, близко к церкви. Вокруг строения росли яблони