Охота на убитого соболя - Валерий Дмитриевич Поволяев Страница 61

– В чью же честь?

– Ясно, в чью. Были в российской истории Николаши. А второй комар – из породы чудаков, по прозвищу Кузьма Кузьмич. Сижу я как-то в каюте вечером, работаю, отчет в пароходство пишу, смотрю – появляется. Пролез в иллюминатор, сел на край стола, свесил ноги, глядит на меня и молчит. Пот со лба утирает. А в тот момент мы от берега находились, надо заметить, подальше обычного, километров семьдесят было. – Он хмыкнул. – А ты говоришь, не одолевают? Вон как одолевает! Ноги худые, длинные, как у журавля, на ногах ботинки, шнурки болтаются – видать, комар рассеянный, перед полетом даже шнурки забыл завязать. Сидит, пот со лба продолжает стирать, смотрит на меня молча, вздыхает, чего-то ему надо, а чего – не пойму. Вопросы задаю – не отвечает. Потом уж я догадался – голоден он. Пошел на камбуз, принес ему котлет с картошкой, чаю, на журнальном столике салфетку расстелил, хлеба нарезал – Кузьма Кузьмич за три минуты с едой управился, пришлось за «депе» отправляться. Принес я ему «депе» – смотрю, и это проглотил. Пошел в третий раз. На камбузе повариха удивляется: «Вы, – говорит, – Александр Александрович, сели бы, да в кают-компании поели, чтобы не ходить туда-сюда. Удобнее ведь, – потом подперла голову рукою, спрашивает жалостливо: – Никак поправляться, Александр Александрович, собираетесь?» – «Угу, – отвечаю, – собираюсь, шести килограммов до нормы не хватает». Повариха – за сердце, головой укоризненно качает: «Ужас!» Съел третью порцию Кузьма Кузьмич, смотрю, носом клевать начал. В сон его повело. А потом и вовсе сморило. Поднял я его на руки – легкий-прелегкий. Понятно, почему он три порции съел – голодал на земле. Специально на ледокол прилетел, знал, что здесь накормят, напоят, обогреют. Снял я с него ботинки, шнурки в дырочки вправил, поставил у порога, на кушетке спать уложил. Когда он спал, я свою обувь чистил. Решил заодно и его ботинки почистить. А они дырявые, в двух местах латки стоят, подошва отслаивается. Пошел я в судовой магазин, купил ему новую обувь. Австрийские туфли. С пряжками.

– С обувью ныне плохо, Суханов. Насчет австрийских – это ты перебрал – двадцать два, как в игре в очко. Сплошная «Парижская коммуна» идет, ботинки, которыми хорошо забивать гвозди.

– А у нас своя торговля, морская, особое обеспечение.

– «Березка»!

– Вот именно, по высшему классу. Даже на чеки не купишь того, что есть у нас.

– И что же Кузьма Кузьмич?

– Радовался, как ребенок. Жил у меня целый месяц, каюту прибирал. Дневальные приходят со шваброй и ведром, а у нас все чисто, вылизано. Блестит. Книги читал. Особенно любил переводные романы с французского. Больше всего про комиссара Мегрэ. Еще – «Огонь» Анри Барбюса и «Немного солнца в мутной воде» Франсуазы Саган.

– Образованный комар!

– Очень! Губную гармошку я ему купил. Когда глаза уставали, он садился в кресло и начинал играть на гармошке! Очень трогательные мелодии. Жалостливые. Со зрением у него сделалось плохо, пошли мы к глазнику, очки выписали. Правый глаз плюс четыре, левый плюс два с половиной.

– Разноглазый, бедняга. Во всем виноваты французские романы.

– А потом Кузьма Кузьмич исчез. То ли случайно в воду на ходу упал, то ли на другой пароход перелетел, не знаю. В общем, исчез и даже записки не оставил. Ну хотя бы какую-нибудь цидулю. – Суханов вздохнул. – Ан нет. Ни ответа, ни привета.

– Наверное, влип в какую-нибудь историю. Все-таки интеллигентный комар, вежливый, деликатный, не попрощавшись, не мог удалиться.

– Я так тоже думаю.

– На других кораблях пробовал искать?

– Пробовал. Не нашел.

– Ах, Суханов, Суханов, – Ольга неожиданно всхлипнула, прижалась к нему. Суханов потерся щекою о ее волосы, снова втянул в себя запах ее волос, кожи, и ему сделалось тревожно: показалось, что, обретя Ольгу, он может ее потерять. Помотал головой отрицательно – н-нет. Прошептал:

– То были комары, которые не кусаются.

– Комары вообще не кусаются.

– Кто же тогда кусается?

– Комарихи.

– На старом флоте женщин на кораблях не держали. Сразу за борт. Топили…

– Но где же милосердие? Хотя бы спасательный круг вдогонку.

– Спасательный круг? На это надо разрешение капитана.

– Вот они, мужчины. Вот она, подлинная мужская суть. Женщину за борт, и барахтайся себе в холодной воде, пускай пузыри самостоятельно, греби к берегу, а мужчины на теплом судне плывут дальше.

– Не придирайся.

– Я не придираюсь. Я констатирую, кто есть кто и что есть что, – она откинулась назад, внимательно посмотрела на Суханова. – Тебе пора на судно.

Он смежил веки: пора.

– И остаться не можешь?

Суханов отрицательно качнул головой.

– Будут неприятности?

Он снова утвердительно смежил веки; про себя знал, что неприятности будут так или иначе, из-за него уже пятнадцать минут вертолет не может подняться в воздух. Вертолетчики, наверное, костерят его на чем свет стоит, «группа организованных экскурсантов» во главе с горластым поваренком – тоже.

– Не знаю, – ответил тихо, отметил, что в Ольгиных глазах проскользило что-то печальное, одинокое, будто рыбешка какая проплыла, – она переживала за него, по его опавшему худому лицу понимала, что Суханову сложно живется, допекают неприятности – арифметика такого познания нехитрая.

– Я буду ждать тебя в Мурманске, – Ольга отступила на шаг от него. – Слышишь? – Он двинулся к ней, чтобы попрощаться, но Ольга предостерегающе подняла обе руки. – Возвращайся как можно скорее, ладно? – Голос у нее сделался высоким, незнакомым.

Он покорно кивнул, подумал, что Ольга, наверное, потерпела поражение. Поражение в той жизни, которую он не знает, только догадывается, но что такое догадки? Пустое, никчемное, на что не следует совсем обращать внимания. Если будешь обращать, то очень скоро споткнешься и полетишь в костер, как обманутая пламенем мошка.

– О чем думаешь, Суханов? – спросила Ольга, делая еще один шаг назад.

– О тебе.

Ольга моргнула ресницами, сбивая невесть откуда выкатившуюся слезу – она была расстроена, эта расстроенность, слезы, которые он увидел, подсекли его, он качнулся вперед.

– Задержись, Ольга!

– Не могу, – тихо проговорила она, – не могу, не имею права тебя задерживать. У тебя будут неприятности… Я это вижу по твоему лицу.

– Черт с ними!

– Я буду ждать тебя в Мурманске, Суханов! Чем скорее ты вернешься, тем будет лучше. – Она отступила еще на один шаг и неожиданно уменьшилась, будто усохла, прихваченная ветром и сильным здешним морозом. Суханов, сопротивляясь этому, вновь сделал шаг к Ольге, но, подчиняясь ее жесту, остановился. – Мне будет плохо, если у тебя произойдет что-нибудь неприятное.

– Жди меня, – произнес он крылатую фразу, Ольга готовно кивнула, снова отступила на шаг. И так отступала до тех пор, пока не исчезла совсем.

А он остался стоять один на темной скользкой